— Может, ты хочешь с ним познакомиться?
— Конечно, я хочу познакомиться с Тео.
Через две недели, когда мы с Тео садились в «мазду-миата» (все увеличивающийся живот напоминал, что вскоре спортивную моя машинку придется продать и купить что-то более подходящее, чтобы возить ребенка), я торжественно пообещала себе приложить все старания, чтобы этот уик-энд у мамы оказался удачным. Однако, добравшись до семейного очага на Плезант-стрит в Олд Гринвиче, я увидела потрясение на мамином лице при первом взгляде на отца своего будущего внука. Одновременно я заметила, как Тео изучает неприглядный интерьер маминого дома, кое-где вздувшиеся обои, обстановку, которую не приводили в порядок последние тридцать лет. Да и сама мама… она совсем махнула на себя рукой, измученная безразличием к ней мира. Я почувствовала боль и вину, когда заметила, как она усохла и какой тоскливый у нее взгляд, и я было бросилась к ней, обхватила обеими руками, стала бормотать, что рада встрече. Ее реакцией было отчужденное изумление. Она вся напряглась, когда я ее обняла, а потом отстранилась, даже оттолкнула меня — легонько, но ощутимо, — а в ее глазах я прочла: И думать не смей, что можешь притворяться, будто мы близки, чтобы произвести впечатление на этого типа. Пропасть, пролегшая между нами, оказалась настолько глубокой, что ничего, кроме попыток защитить себя и плохо скрытой боли, в наших отношениях уже давно не осталось.
— Так это, стало быть, твой парень, — хмыкнула мама, оглядывая Тео с ног до головы.
— Да, мэм, — заговорил Тео, радостно улыбаясь, — я ее парень.
— Ну что ж, повезло вам.
Тео миролюбиво реагировал на подобные замечания и весьма искусно поддерживал вокруг себя легкую атмосферу, не допускающую конфликтов.
— Знаете, Джейн однажды объявила нам с ее отцом, что никогда не выйдет замуж и не станет заводить детей, — сообщила мама за ужином, когда мы ели приготовленный ею мясной рулет.
Я была уверена, что при первом удобном случаен мама непременно вернется к той проклятой истории. Поэтому Тео я подготовила заранее, рассказав ему обо всем еще до отъезда. Он справился с ситуаций великолепно. Когда мама замолчала, заговорил он:
— Это грустная история, миссис Говард. Но знаете что? Я то же самое говорил своим родителям, но они не развелись. Поэтому мне кажется, что все в первую очередь зависело от того, насколько удачным или неудачным был сам брак или насколько мы хотим возложить на кого-то ответственность за наши собственные проблемы.
Все это он произнес с мягкой улыбкой. Я видела, что мама растерялась, она не ожидала услышать от него жестокие, в общем-то, слова, произнесенные любезным тоном. Когда Тео, извинившись, вышел в туалет, мама наклонилась ко мне и прошипела:
— Ты ему заранее доложить успела?
— Я не понимаю, о чем ты, мама.
— Ты его предупредила, что я могу рассказать эту историю.
— А тебе не кажется, что в его словах есть доля правды?
— Он просто не представляет всех последствий…
— Того, что произошло шестнадцать лет назад и за что ты до сих пор не можешь меня простить? И я ничего, ничего не могу сделать, чтобы ты наконец перестала бесконечно возвращаться к тому злополучному вечеру и обвинять меня в том, что произошло между тобой и папой.
— У нас с ним все было прекрасно, пока ты не…
— Боже, да будет ли этому конец? Меня уже задолбало, что ты относишься ко мне как к главной ошибке всей своей жизни.
— Ты еще смеешь меня обвинять в том, что я тебя ненавижу.
— Ну, конечно, ты не…
Внезапно я заметила Тео, стоящего в дверном проеме.
— Я не помешал? — спросил он.
Воцарилось неловкое молчание, которое прервала моя мать:
— Я просто объясняла Джейн, что завтра у меня столько неотложных дел, что лучше будет, если вы уедете утром.
Снова повисла неловкая пауза.
— Конечно, мэм, — ответил Тео с широкой улыбкой.
— Да, великолепно, — завелась я, — мы столько времени ехали, чтобы я могла тебя познакомить с…
— Джейн, — спокойно прервал меня Тео, — пусть так.
— Вы весьма благоразумны, молодой человек, — сказала мама, вставая со стула. — Желаю вам всего хорошего.
И она удалилась наверх.
Я сидела за кухонным столом, уронив голову на руки. Тео подошел, обнял меня сзади и предложил:
— А что, если нам смыться отсюда прямо сейчас?
Через полчаса мы зарегистрировались в отеле «Хилтон» на окраине Стэмфорда. Гостиница оказалась современной и невыразительной, зато в ней были огромная удобная кровать и ванна, в которой я добрых полчаса отмокала в горячей воде, пытаясь осмыслить произошедшее. В какой-то момент Тео вошел в ванную и заговорил со мной:
— Посмотри на это так: больше ты не будешь чувствовать себя виноватой за то, что редко ее навещаешь. Когда прерываешь отношения… согласись, в этом есть свои маленькие плюсы.
— Она даже не спустилась попрощаться.
— Потому что хотела, чтобы ты прибежала к ней наверх, умоляла о прощении и сказала, что постараешься снова быть хорошей и послушной девочкой… и всю подобную муру, которую она, видимо, выжимала из тебя вплоть до прошлого года. Но пора ей узнать, что ты больше не играешь в эти игры, с чем я тебя поздравляю. Давно пора было с этим покончить.
— Ты просто великолепен. — Я взяла его за руку.
— Да, — ответил Тео, — я такой.
Когда мы вернулись в Кембридж на следующий день, я впала в чудовищную панику. Всем нам до смерти хочется, чтобы все у нас было в порядке. И мы верим, что почти все в жизни можно исправить и уладить. Укрепление дружеских связей, наведение мостов, налаживание контактов, психология взаимного исцеления. Лексикон современных американцев граничит с языком ремонтников — еще бы, ведь мы, черт нас возьми, нация энергичных исполнителей. Нам под силу справиться с любой трагедией, непреодолимая бездна между людьми для нас ничто, даже в самых запутанных перипетиях человеческих взаимоотношений мы наверняка сумеем найти выход. Проблема с этими оптимистами в одном: они отказываются признавать очевидное — что есть в мире такие проблемы, решить которые мы не можем, и что, хотим мы или нет, иногда все идет ужасно неправильно, но мы не можем и никогда не сможем этого исправить.
Паника не утихала несколько дней. А началось все с того, что я получила сигнальный экземпляр своей книги в твердой обложке. Я подержала ее в руках, потом раскрыла и услышала тихий, еле заметный треск новеньких страниц, переворачиваемых в первый раз. Глядя на сотни тысяч слов, я думала: «Надо же, это все написано мной» — и пыталась вообразить, что все это означает в масштабах Вселенной.
Тео при виде моей опубликованной работы воодушевился даже больше, чем я сама.
— Ты должна скакать на одной ножке и хлебать шампанское прямо из горлышка, — сказал он.
— Не самый подходящий вариант для женщины в моем положении.
— Ну хоть просто порадуйся победе.
— Я рада, — уверила я его.
— Тогда почему у тебя такой несчастный голос?
— Ну, просто…
— Джейн, ты ничего не можешь сделать, хоть из кожи вон лезь, — ты не можешь заставить эту женщину себя полюбить…
Тео прочел книгу в один присест и объявил мне, что она великолепна.
— Ну, я бы не стала заходить так далеко, — заметила я.
— Потому что ты не допускаешь даже мысли о том, что способна на что-то по-настоящему классное.
— Позвольте представиться, мисс Неуверенность.
— Ну, перестань себя мучить. Твоя книга потрясающая.
— Да брось, это всего-навсего научное исследование, учебник.
— Где тебя научили так себя уничижать?
— Где тебя научили быть таким великодушным?
— Я таким родился.
С этим я спорить не могла. При всех своих чудачествах и странностях, Тео, по сути, был очень неплохим человеком — и к тому же, как я поняла, способным выносить мои собственные странности, в частности мое постоянное самокопание и сомнения. Возможно, это одна из самых больших радостей в нашем временном существовании — вырваться из состояния вечной неопределенности и борьбы, которым характеризуется почти вся наша жизнь. Это была редкая передышка — по крайней мере, я ее воспринимала именно так, — и какое-то время я могла держать под контролем изводивший меня внутренний голос, полный неуверенности и сомнений.
Даже рождение дочери не превратилось в Götterdämmerung,[77] которого я ужасно боялась. Наоборот, все шло гладко, как по нотам. Утром двадцать четвертого июля я поднялась, заварила чай и вдруг почувствовала, как по ногам струится водопад. Я не испугалась, не впала в панику. Просто вернулась в спальню и разбудила Тео:
— У меня началось — воды отошли.
Хотя Тео лег всего пару часов назад, после ночного марафона с Фрицем Лангом, он мгновенно вскочил и за шестьдесят секунд натянул одежду. Потом схватил мой махровый халат и сумку, которую он (верный своей сверхпедантичности) собрал для меня еще неделю назад. Мы доехали до Женской больницы Бригхэма меньше чем за полчаса. В течение часа меня зарегистрировали, осмотрели, уложили и сделали эпидуральную блокаду.[78] Еще через четыре часа в этот мир явилась Эмили.
