Тут кто-то из его сотоварищей сделал шаг вперед и со всего маху въехал кулаком в лицо кому-то из тусовщиков.
— Эт-те в науку!
И нырнул обратно, за плечи своих. Это был максимум, который можно стерпеть, до того как началось бы жестокое махалово, безоглядная драка с турами и ножами. Возможно, и со стрельбой. Но первый удар еще можно было бы и простить.
— Оборзел твой дружок, что ли? — попытался разрулить ситуацию Волчок. — Глаза в кучку, обкурился? Или дерьма горячего объелся?
И тут кто-то из машинистов вытянул руку и ткнул пальцем в сторону Санька:
— А вот этого я знаю!
— Это кто? — спросил Казан.
— Он на собрании на сцене стоял у патриотов.
Непонятно было, хорошо это или плохо.
Казан на всякий случай переспросил:
— Точно он?
— Он! Он у них старшой по группе.
— А чего стоишь в стороне, старшой? — спросил Казан. — Выходи сюда в натуре, становись против меня, я с тобой говорить буду.
Санек молча сделал несколько шагов и оказался напротив Казана, бок о бок с Волчком. Тот слегка толкнул его плечом, мол, не дрейфь.
И тут раздался другой голос:
— Я его тоже знаю! Я его на рынке видел, на будке! Я вам рассказывал! Он меня на крышу задернул и Леху Баклана!
— Да не тренди, — усомнился Казан.
— Да он, я тебе говорю! Помнишь меня? — один из машинистов подошел вплотную к Сане. Лица Санек не запомнил. Запомнил красно-белый спартаковский шарф.
— Воин Спартака, что ли?
— Ну!
Паренек повернулся, и Санек действительно прочел надпись у него на спине.
— Оба-на! Ну, я вам говорил! Это же молоток пацан! Я его бить не буду! — Паренек был мелковат, и с Саньком ему все равно было бы не справиться. Но сейчас он отважно загородил его своей неширокой спиной.
— Ну ты уж сразу… — пробурчал Казан. — Если он правильный пацан, мы его никто бить не будем. Мы тут типа правильных пацанов не бьем. Это не наши методы, — щегольнул он фразочкой явно из какого-то фильма. — Вот ты, Андрюха Волчок, — оказывается, он знал того по имени, — правильный пацан или так, отстой, портянка недосушенная?
— Я, Мишка, такой же, как и ты, не круче, не ломче.
— Я тебя еще по качалке на Третьей Машиностроительной помню.
— И брат твой туда ходил.
— Братан у меня в армии, в ВДВ служит. Вернется, он тут порядок наведет, — похвастался Казан.
— И я тебя знаю, — послышалось откуда-то слева, — в октябре на дискотухе с наркашами сшиблись…
— Во бесилово было! Вывалились — в полном офиге!
Тут-то стало ясно, что мочилово отменяется.
Казан вышел из круга, сделал несколько шагов в сторону своих машин. Зычно крикнул, как в лесу:
— Наташка!
Хлопнула дверца автомобиля, появилась фигурка в светлой дубленке.
— Тащи коньяк, мириться будем!
Девчонка вытащила из салона увесистую сумку, поднесла, бухнула в снег. И только сейчас Санек ее узнал: это была его прежняя нареченная, Наташа-Каша-Простокваша. Вот теперь она в каких машинах ездит! То-то ее давно не видно… Она, конечно, тоже узнала Санька, но вида не подала.
Хрустнув металлической пробкой, Казан открыл первую бутылку. Наклонился, достал из сумки стеклянный стакан — даже в сумерках было видно, что немытый.
— Ну, мужики, кто спочнет?
И тут же чей-то голос:
— Вон, ему налей, длинному, что Леху и Серегу на рынке вытащил.
Зыркнув глазами в сторону Санька, Казан налил стакан до краев темной жидкостью, протянул ему.
Санек крепко сжал стакан пальцами, поднес ко рту. Замер, невольно принюхался — в ноздри ему ударил крепкий, дразнящий, пряный аромат. Еще раз потянул ноздрями. Потом вдохнул его клубы полной грудью…
И в этот момент произошло что-то странное. В руках у машинистов откуда-то появились стволы, так быстро, почти молниеносно, что никто даже не понял, как это произошло. Яркая вспышка ослепила Санька, острая боль пронзила все тело, и перед глазами мгновенно стало темно. Последнее, что он почувствовал, был запах коньяка и резкий удар по лицу.
Сашка открыл глаза и понял, что он уже не стоит в кружке пацанвы в вечернем парке, а сидит на стуле в закутке Сереги-кольщика, сжимая в руке непочатый стакан теплого коньяку.
Секунду-две-три он сидел недвижимо, не понимая, что с ним произошло и как он здесь очутился. Медленно-медленно, еще не осознав произошедшего с ним чуда, перевел взгляд на левое свое плечо. Рисунок — взлетающий ангел, — там только был намечен фломастером.
Кольщик с испугом глядел на клиента, покачал рукой у него перед глазами.
Санек осторожно поставил полный стакан на стол, стараясь не пролить ни капли.
— Ты чего взбледнул-то, малый? Нехорошо тебе? Весь белый стал…
Протянул руку, пощупать пульс — и испуганно отдернул пальцы. Рука у Санька была холодна, как лед, будто еще секунду назад он держал ее в кармане, сжимая рукоять ножа.
Санек с трудом выдохнул воздух. Мысли в голове то неслись буйным вихрем, то, замерев на своих местах, мерцали, как перемигивающиеся звезды в черном небе.
Наконец он смог выговорить:
— Я пойду…
Пошевелился, безвольно сложился вдвое, как перочинный нож. Оперся на ручки кресла. Встал. Кольщик отодвинулся, давая ему дорогу.
Санек неловко напялил на себя остывшую рубашку, свитер, постоял, пошатался.
Тем временем кольщик понял, что клиент уходит, и, разумеется, рассердился:
— Да-а, блин, малец уже не тот пошел! Все теперь нервенные, в обмороки падают! Ладно, вали, вали отсюда! Здесь тебе не медпункт.
Санек покачивался на онемевших слабых ногах, а Серега уже выталкивал его прочь:
— И бабки свои забирай голимые! Кыш отсюда, чтобы я тебя больше никогда не видел!
Санек сунул мятую бумажку в карман, влез в пуховик и выбрался наружу.
Холодно, снег, сугробы — значит, все-таки зима. Он глянул на полтора десятка часов в витрине магазина — все они согласно показывали восемь двадцать. Рядом в витрине стояла украшенная новогодняя елочка — что это значит? Поставили заранее или забыли убрать? Был Новый год или еще не было? Что сейчас — февраль или декабрь? А какой день? Вторник (когда он пришел делать наколку) или суббота (когда ездил на стрелку к машинистам)?
«Успею!»
И он бросился бежать по улице. Сначала он ковылял, как пьяный. Но постепенно тело начинало его слушаться. «Давай, давай, давай», — безжалостно подгонял он сам себя.
Он бежал, выкладываясь изо всех сил. Бежал, не следя за дыханием. Бежал, казалось, быстрее своих собственных ног. На пустых улицах редкие хозяйственные бабки смотрели вслед несущемуся сломя голову длинноногому подростку в распахнутой куртке с сумкой наотлет. «Из школы, небось, — думали они. — В школу так не бегают». И они ошибались — Санек бежал в школу.
Охранник Марат в своем закутке возле главного входа перетирал анашу в жестяной миске. Стук в дверь раздался такой громкий и нетерпеливый, что охранника словно облили ледяной водой. Сунул миску поглубже под стол, вышел, отодвинул засов.
— Куда мчишься, Филиппок? Учиться вдруг захотелось? — спросил он с насмешкой.
Санек в ответ только угукнул, как филин. Мигом влетел в вестибюль, с размаху бросил куртку на пол возле запертой раздевалки, помчался вверх по лестнице.
— Звонок уже был! — крикнул ему вслед охранник. Помотал головой, пробурчал себе под нос загадочную сентенцию:
— Кто в армии служил, тот в цирке не смеется.
И вернулся на свое место к прерванному делу.
Расписание уроков в одиннадцатом «Б» устроено было так, что чуть ли не на каждой перемене ребятам приходилось перебираться в другой кабинет. Но Санек угадал: он распахнул настежь дверь кабинета Марины Евгеньевны — там как раз шел урок у его класса. На доске крупными красивыми буквами было написано: «Евгений Онегин».
Был вечер. Небо меркло. Воды
Струились тихо… —
нараспев читала Снежная Королева.
Санек стоял в дверях, не в силах отдышаться. На глазах его были слезы. А в сдавленной груди непобедимо бился счастливый смех. Он не отрываясь смотрел на предпоследнюю парту, где рядом с Козой сидела Лилка Варламова, живая и здоровая. Не в белой тишке, а в сиреневом свитере с высоким воротом. Сидела и глядела на него с радостным недоумением.
Она здесь!!!
Все остальное уже не имело никакого значения.
— Марина Евгеньевна, здравствуйте! — сказал наконец Сашка.
Учительница прижала к груди свои длинные выразительные пальцы. Она не могла понять, что случилось с этим Сазоновым, почему он так странно себя ведет. Опоздал на третий урок и вовсе не смущается. Запыхался, будто рекорд ставил. И вообще вид у него такой, будто он только что в лотерею выиграл.
— Здравствуй, Сазонов. Что стоишь в дверях? Раз уж пришел — иди на место.
Нет, что-то с ним совсем особенное — глаза так и светятся. Не идет, а будто летит по классу… Ей почему-то даже завидно стало, что с кем-то, не с ней, происходят всякие необычайные вещи. Хотя какие тут могут быть необычайные вещи? Подумаешь — троечник на урок опоздал.
