Мы сидели тогда с Пашей, разговаривали, смеялись – это было так необычно. С тех пор, как увезли Тасю, я общалась со всеми и ни с кем в отдельности. Тем более тогда была еще жива Надежда Сергеевна, и мне не было одиноко. А потом, когда ее не стало, вот тут я по-настоящему почувствовала себя одинокой. И когда рядом появился Паша, мне поначалу стало тепло и хорошо. Мне казалось, что с ним можно откровенно говорить вообще обо всем – о Лерке, у которой снесло крышу, об учителях, о том, что домашние – такие же, как мы, просто нам по жизни не повезло, о том, как мы будем жить, когда выпустимся.
Я даже толком не помню, как мы посадили эту клубнику – все равно она погибла, прав был, наверно, дядя Гриша. Или просто лето холодное и одновременно засушливое было, а посадили далеко, невозможно было часто ходить поливать. А без тепла и ухода всем плохо растется – и клубнике, и людям.
До конца лета мы дружили с Веселухиным. Вместе сидели в столовой, вместе ходили купаться рано утром на озеро, пока нас не начинали гнать рыбаки, вместе собирали в лесу орехи и грибы, часть съедали, часть продавали на рынке. Так прошло полтора месяца, наступил учебный год. В школе Паша не сел со мной, потому что он любит сидеть подальше, а я в середине – не перед самым носом у учителя, но чтобы было все видно и слышно. Со мной сел Артем, который что есть, что его нет. И не мешает, и сам внимания на тебя никакого не обращает. Некоторые его боятся, а я знаю, что он и мухи не обидит, главное, чтобы его самого никто не стал обижать. Он крупный и совершенно беспомощный. К Артему Паша не ревновал, да тогда я еще и не понимала, что Паша невероятно ревнивый. Все перемены мы проводили вместе, а на уроках он неотрывно на меня смотрел, и мне это было приятно, даже лучше, чем если бы он сидел рядом, болтал бы со мной и мешал учиться. Так продолжалось всю осень. А зимой, в Новый год мальчики откуда-то взяли вино. Может быть, купили – кому-то шеф прислал деньги в подарок на Новый год, может быть, выменяли на что-то.
Не знаю, сколько у них было вина, но уже часам к двум-трем ночи мальчики сильно изменились. Кто-то прыгал, как заведенный, под телевизор, кто-то уже спал, прямо на диванчике в холле, Паша же сидел румяный, вращал глазами и громко смеялся.
– Потанцуем? – несколько раз кричал он мне.
Я тоже смеялась и отмахивалась. В начале первого мы все вместе танцевали, и это было очень весело, но к тому моменту по телевизору уже шла последняя часть ночной новогодней программы, которая рассчитана на сильно пьяных людей. В телевизоре все падали, говорили странные вещи, вели себя как умственно неполноценные. Я решила пойти подарить малышам – Любы еще не было в детском доме, но были уже мои маленькие друзья Витя и Леша, с которыми я бегаю по утрам, – небольшие подарки, которые у меня были для них. Подарки появились неожиданно.
В начале декабря я как-то гуляла по поселку, ждала танцев, и увидела на пустой детской площадке яркий пакет. Подошла поближе. На чистом желтом пакете сверху была прикреплена степлером записка: «Возьмите, пожалуйста, вещи, они чистые и хорошие. Может быть, вам пригодятся». Я с большой осторожностью открыла пакет, серьезно нарушая правила безопасности, о которых нам всегда говорят и в детском доме, и особенно на уроках ОБЖ. Как раз в таких пакетах бывает взрывчатка. Но я не удержалась. Почерк был похож на почерк моей мамы – я отлично его помню – аккуратный, буквы овальные, без завиточков, ровно склонившиеся вправо, не сильно, чуть-чуть, правильно проставлены все запятые. И помню, какое странное чувство было у меня тогда. Как будто это мама прислала мне пакет.
В нем оказались мягкие игрушки, две небольшие куклы в красивых платьях, книжка, которую я потом много раз читала, трогательные и смешные рассказы о детях, живущих далеко-далеко на севере Европы, в Норвегии, где еще холоднее, чем у нас; две блузки, пришедшиеся мне ровно впору, я их ношу до сих пор; черные балетки ровно на мой размер (!), в которых я занимаюсь классикой, когда Виктор Сергеевич ставит нас к станку, и пара водяных пистолетов – как будто как раз для того, чтобы я могла подарить их своим маленьким друзьям.
Вот как раз эти пистолеты я и понесла Вите и Леше.
Мальчики, почти уже разобранные ко сну, страшно обрадовались, понеслись в одних трусах набирать воду, а я решила, что больше к телевизору не пойду, посижу в коридоре. За окном было очень красиво – над заснеженным лесом взошла круглая, полная, но не страшная, как иногда бывает, а какая-то очень симпатичная луна, теплого желтоватого цвета, так иногда рисуют в мультфильмах. Где-то я читала, что нужно на полную луну загадать желание. Я села на подоконник, сосредоточилась – чтобы правильно сформулировать желание, но сказать его не успела, услышала рядом шаги и веселый голос Паши:
– А-а-а… вот ты где!
Паша прыгнул на подоконник рядом со мной, но промахнулся, сам упал на бок и как-то накрыл меня собой. Я попыталась высвободиться, засмеялась. Но Паша смеяться не стал. Он крепко держал меня обеими руками и не давал слезть с подоконника.
– Паша, пусти, – сказала я мягко.
Паша только что-то промычал и еще крепче прижал меня к себе. От него пахло вином, сладкими булочками с повидлом, которые тетя Таня напекла в таком количестве, что мы потом ели их неделю. Паша тогда еще не курил.
– Пойдем… – прошептал Паша, громко сопя мне в ухо.
– Куда?
– Пойдем, там секрет… У меня для тебя подарок.
Мне были приятны его объятия и… не очень приятны. Даже не знаю, как это может быть. Паша оказался тяжелый, неловкий, я понимала, что он пьян. Но не так, как бывает дядя Гриша, когда он шатается и разговаривает с кем-то невидимым, спорит с ним или с ними – их бывает много, и вокруг дяди Гриши, и за забором, и даже под ногами, что-то до слез им доказывает. И не так, как я как-то раз видела в поселке – идет человек, не знает, куда идет, глаза безумные, лицо страшное – убьет и не вспомнит потом, кого и за что убил. А Паше просто было как будто очень жарко, очень весело и ему мешали собственные руки и ноги, которые вдруг стали огромные и грузные.
– Подарок? – недоверчиво спросила я.
– Да! – счастливый непонятно от чего Паша встал с подоконника, покачнулся, но удержался на ногах. – Пошли. – Он потянул меня за руку.
– Паша, давай ты мне завтра подаришь, – сказала я с некоторым сомнением. Я его никогда не видела в таком состоянии.
– Не-ет… – засмеялся Паша. – Это нужно только сейчас подарить, понимаешь? Ты не понимаешь… Руська… Я давно готовил…
Он крепко обнял меня и повел по коридору. Я не люблю это чувство – когда меня куда-то не пускают или куда-то заставляют идти. Но в Пашиных объятьях я как-то размякла и шла, чувствуя всем телом его непривычную близость. Мы пришли в его комнату, Паша полез куда-то под кровать, с трудом оттуда вылез.
– Ч-черт… – сказал он. – Где же она?
Он открыл шкаф, закрыл его, походил по комнате, задевая кровати других мальчиков. Потом взял стул и придвинул его к двери.
– А и ладно! Раздевайся, – сказал он, повернувшись ко мне. Сам он сел на этот стул и стал расстегивать пуговицы на рубашке, никак не попадая пальцами в петлицы. – А! – Паша рванул рубашку, сбросил ее и принялся за брюки. Это ему удалось быстрее. – Разденься сама, а то у вас там всякие… не знаю… – глупо засмеялся Паша. – Ну, что ты? Давай быстрее, пока пацаны там…
– Паш… – я подошла к двери, хотела ее открыть, но у двери же как раз и сидел Паша.
Я сделала это напрасно. Паша, без рубашки, в полурасстегнутых штанах схватил меня мертвой хваткой и стал неловко обнимать, пытаясь одновременно что-то с меня снять. Откуда-то он знал – или уже пробовал, или просто думал об этом, – что, действительно, разобраться, где и как у меня что застегивается, было непросто. Короткие блестящие шортики, которые я, к своей великой радости, нашла в мешках с вещами у Зинаиды, вообще не застегивались, держались на тугой резинке, но у них была спереди обманная застежка с золотыми пуговичками в виде сердечек. Блузка была зашнурована спереди, но чтобы снять ее, нужно расстегнуть молнию сбоку.
Паша ткнулся туда, сюда и стал просто неумело залезать руками под мою одежду. Это не было приятно, хоть мне Паша и нравился. Но он вспотел, от него пахло потом и вином, взгляд был малоосмысленный, влажными губами он пытался ухватить меня то за шею, то за ухо. Я не знала, как его остановить, чтобы не поднимать шум на весь детский дом. В обоих холлах, где у нас телевизоры, гремела музыка, но если бы я начала визжать и вырываться, это бы точно услышали. Такое у нас не пропустят.
– Паш… Подожди… Выпусти меня на минутку. Мне нужно… Я сейчас вернусь.
– Правда? – Паша сжал меня изо всех сил, обслюнявил всю шею и отпустил. – Я буду здесь… Давай быстрее!
Я кивнула и выскользнула из дверей. Я не знала тогда еще степень настойчивости Паши, но что-то подсказало мне, что не нужно идти в свою комнату и ложиться спать. Я пошла к малышам, которые тоже еще не спали, посмотрела, что у них творится, а потом накинула пальто и вышла на улицу. Где-то далеко в городе, был фейерверк. В тишине были слышны хлопки и над лесом мерцало разноцветное зарево. Из нашего корпуса раздавались взрывы хохота и грохотала музыка.
