— Ну ладно тогда… Тогда я, что ли, поеду…
Он долго прощался, косился на Лену, видимо рассчитывая, что она все же передумает и согласится шикарно прокатиться с ним на служебном «газике», пыхтел, засовывая ручищи в рукава форменной куртки. В конце концов Таганцев таки ушел.
«Хороший ты парень, Константин Сергеевич, — подумала Лена. — Даже жаль, что я старый солдат и не знаю слов любви».
Она искренне пожелала Таганцеву встретить добрую и милую девушку, которая оценит его по достоинству, сунула в сумку две папки с делами почитать на сон грядущий, заперла кабинет и отправилась домой.
На улице было холодно, Лена поленилась открыть зонтик, и, пока шла двадцать метров до стоянки, за шиворот ей натекло. Машина весело подмигнула фарами, приветствуя хозяйку.
Слева Лене засигналили. Она обернулась.
— Вечер добрый! — помахал ей Говоров из своего «Сааба».
Лена опустила ветровое стекло:
— И вам добрый вечер!
— Что? Закончили на сегодня?
— Не закончила. Закончу дома.
— Как день прошел?
— Хорошо прошел. Восемь слушаний, пять опросов, два решения, и на закуску — душераздирающий рассказ про узбека, который оставил весь квартал без света, телефона и горячей воды. Сейчас поеду домой, проверю у Сашки уроки, помогу придумать заметку в стенгазету, прочитаю два дела, отредактирую статью для «Вестника РГГУ», переберу чечевицу, посажу под окном розы и познаю самое себя.
— Лена, держите себя в руках. Если жить в таком режиме, вы скоро из хорошенькой женщины превратитесь в терминатора.
— Это вряд ли. Ах да, забыла: еще мне надо заехать в магазин за яблоками и маргарином. В субботу испеку яблочный пирог.
— Ну?! Вы еще и печете!
— Пеку.
— Это потрясающе. Я думал, сейчас все работающие женщины пироги в булочной покупают.
— Я — нет. Мне нравится, когда пахнет тестом. И Сашка мой пирог любит. Так что я по выходным всегда стараюсь сама печь. Правда, кроме яблочного пирога и коврижки из полуфабриката, я ничего печь не умею. Но пирог получается вкусный. И коврижка тоже.
Лена попрощалась с Никитой и вырулила со стоянки.
Настроение у нее от разговора с Говоровым неожиданно поднялось. А еще Лена вспомнила, что завтра пятница, а потом — аж два выходных. Закончится неделя, и можно будет спать до десяти утра, а потом долго пить кофе и болтать с Сашкой про ее мальчиков, и про стенгазету, и про фильм по Би-би-си о жизни сусликов. А потом — печь пирог, а вечером даже, может, поваляться с книжкой…
* * *
Лифт с грохотом захлопнулся и потащился вверх. Господи, какое же счастье, что не надо волочь сумки на пятый этаж пешком. На старой квартире у нас лифта не было, и ежевечерние десять лестничных маршей с полной выкладкой для меня были настоящей пыткой. Казалось бы, шагай да радуйся — бесплатный фитнес, антикризисное предложение от ЖЭКа. Но радоваться не получалось. Наоборот. Хотелось лечь и умереть где-нибудь между третьим и четвертым этажом. «Берегите лифт, лифт сохраняет ваше здоровье!» — написано на приклеенной к стенке лифта инструкции по пользованию. Под этой идиотской фразой я готова подписаться обеими руками. Лифт заботится о моем здоровье, как никто другой на свете, это точно.
На старой квартире не было и домофона. Зато был небольшой оптовый рынок — рядом, за углом. Рынок возле дома — это в высшей степени здорово, когда большая часть зарплаты уходит на съемную квартиру, а на меньшую часть надо как-то жить. На оптовом рынке можно недорого закупаться стиральным порошком, колготками, маслом на развес, сахаром на три рубля дешевле, чем в магазине, замороженной рыбой и мясом. Но все имеет свою оборотную сторону. Была, как говорится, и темная сторона рынка. Свалка из ящиков, коробок, гниющих овощей, мимо которой я каждый день шла на работу и с работы (летом, в жару, приходилось зажимать нос платком, чтобы не чувствовать вони). Бродячие кошки и собаки, во множестве пасущиеся вокруг этой импровизированной свалки. Торговцы, устроившие туалет у нас под окнами. Прикормленные бомжи, которых по зиме то и дело обнаруживаешь в подъезде.
С учетом того, что у нас не было лифта, а лампочки на лестнице то и дела перегорали (или просто кто-то их тырил, не знаю), отдельное удовольствие — это возвращение зимой с работы. Шуба отсырела и весит сто пудов, сумки оттягивают руки, от усталости с ног валишься. Идешь и натыкаешься впотьмах где-нибудь между третьим и четвертым этажом на вонючего пьяного бомжа, который притомился на улице и пошел в подъезд поспать в тепле. Споткнешься об него, так он тебя же еще и обматерит. Поначалу я сама пыталась растолкать и выпроводить бомжей из подъезда, потом стала просто вызывать милицию. Звонила и говорила: у нас в подъезде мертвый человек. Скажешь, что пьяный, — до завтра их не дождешься. А на труп приезжают как миленькие в течение десяти минут.
Еще одна прелестная особенность жизни без домофона по соседству с рынком — ходоки и коробейники. Они регулярно бродили по подъезду, звонили во все двери. То цыгане явятся — налей ребенку водички попить, то оптовики под конец рабочего дня пытаются реализовать нераспроданный товар. Нам предлагали картошку мешками, мед, сахар, яблоки… Я боялась, что коробейники напугают или обидят Сашку, и строго-настрого запретила ей отпирать дверь кому бы то ни было. У меня есть ключ, ее гости пусть от двери звонят на мобильный. С Сашкой в итоге все было в порядке, но однажды здорово напугали меня.
Была зима, вечер. Почему-то я вернулась с работы довольно рано и принялась готовить ужин. Сашка поехала в бассейн и должна была вот-вот вернуться. В дверь позвонили. Я, в полной уверенности, что это ребенок из бассейна вернулся, открыла дверь, даже не посмотрев в «глазок». Да так и замерла на пороге.
В дверях стоял здоровенный мужик с топором в руке. Рядом притулилась тележка вроде тех, с которыми старушки ходят на базар. А на тележке лежал мешок, перепачканный кровью. Я охнула и попятилась, на ходу соображая, как бы половчее добраться до телефона. Господи! Какая идиотка! Я сама, собственными руками открыла дверь маньяку! В голове проносились кадры из голливудских триллеров, которые мы с Сашкой любили смотреть по телику: глупая беспечная американка открывает дверь сумасшедшему серийному убийце. Еще почему-то вспомнилась старушка-процентщица (хотя на Раскольникова этот уркаган никак не тянул). Убил старушку-соседку и теперь пришел по мою душу… Я попыталась нащупать телефон — и не смогла. Мужик ухмыльнулся, сверкнув фиксами на передних зубах.
— Хозяйка, свининки не нужно? — спросил мужик. — Свежая, третьего дня закололи.
Я дико глянула на перепачканную кровью сумку. Свининки? Свининки?!!! Господи, Лена, какая же ты дура! Он просто продает мясо! Это не отрубленные головы бывших жен, не расчлененные соседи у него в мешке. Это свининка, которой он торговал на оптовке и не смог распродать!
Я отказалась от свининки, заперла дверь и, привалившись к косяку, расхохоталась. Смеялась я долго, пока на глазах не выступили слезы. Свининки!!! Ну надо же!
Под ногами лязгнуло, лифт вздрогнул, остановился. Прибыли. Мой этаж.
Дома было непривычно тихо. Днем Натка, прилетевшая наконец из своей Вены, забрала Сеньку. Сашка сидела на кухне, пила какао и читала.
— Что, свежего Пратчетта подогнали? — поинтересовалась я.
— Если бы! Тургенев… — с ненавистью сообщила Сашка.
Тургенев? Интересно. Я глянула в мойку. Посуда вся вымыта. Чай заварен. В прихожей обувь расставлена в рядок и сумки аккуратно висят на вешалке, а не валяются в углу, как обычно. Что бы это значило? Сашке после школы нечем было заняться? Ах да, конечно! У нас же клавиатура померла! Это же как удачно Сенька вылил мою «Шанель» на клавиатуру, а! Правда, без «Шанели» жить хуже, чем с ней, факт. Но если бы жива была клавиатура, до Ивана нашего Сергеевича Тургенева Сашка бы сроду не добралась. Если свежего Пратчетта друзья-товарищи не подогнали, мы лучше посидим «В контакте» или поиграем в «Дьябло». Взять в руки программную классику моя дочь может только от полной безысходности.
Я вспомнила, как пару лет назад, вернувшись домой, я обнаружила дочь с томиком Тургенева в руках.
— Что читаешь?
— «Муму». Убила бы!
Но, насколько я помню, как раз этим все и закончилось…
— Да не собаку, Иван Сергеича твоего!
Я бы, если честно, за собаку Иван Сергеича тоже… Убить не убила бы, но все равно не пойму, что за удовольствие писать про несчастного инвалида, который утопил не менее несчастную собаку. Какая в этом красота? Может, я тупая и примитивная, но я — за радость от литературы. Я — против чернухи. Такая моя декларация прав читателя. Я люблю Пушкина и ненавижу Достоевского (бейте меня камнями, ешьте меня с кашей, но вот ненавижу — и все тут).
— Мам, ну ведь гад же Тургенев! — возмутилась Сашка.
