А против меня никто не сказал ни одного плохого слова, кроме Цыпочкина, который заявил, что подозревает меня в диктаторских амбициях и в том, что, имея широкий круг алчущих друзей, я вряд ли устою перед соблазном допустить их к управлению финансовыми, нефтяными и газовыми потоками и распределению между ними прочих богатств страны. Разумеется, его подозрения показались мне обидными, но я решительно отверг предложение силового министра подкинуть моему бывшему единомышленнику наркотики или подумать об автоаварии.
Прием в Большом Кремлевском Дворце по моему требованию был обставлен без лишней помпезности. В своей инаугурационной речи я сразу сказал, что праздновать мое вступление в должность слишком бурно не будем. Мы, политики нового типа, должны быть людьми скромными, время зря не терять и активно готовить предреволюционную ситуацию. В следующем сне или бреду я решил созвать чрезвычайное совместное заседание Государственной думы, Совета Федерации, Совета министров, Совета безопасности и Администрации презадента. Решил обсудить с коллегами, почему они так плохо работают. Почему, пытаясь озлобить народ, обидеть и возбудить в нем революционные настроения, они действуют несогласованно, неизобретательно и вяло, что видно по результатам. Как ни стараются, а пока сумели только возбудить, и это было нетрудно, незначительную часть так называемых креаклов и сетевых хомячков, а до сердца народа, до его печенки и поджелудочной железы достучаться пока не могут.
Я повелел всем явиться к девяти ноль-ноль и строго предупредил, что кто не придет, будет лишен мандата, чем добился сразу стопроцентной явки. Подъезжая к зданию Думы, я увидел: вся площадь заставлена «мерседесами», «ягуарами», «майбахами» и «роллс-ройсами» настолько плотно, что даже велосипед мой некуда приткнуть. Пришлось оставить его на противоположной площади, пристегнув замком к памятнику Карлу Марксу. Я хотел явиться на заседание инкогнито, что у меня не получилось, потому что, как вскоре выяснилось, я внешне сильно отличался от тех, кто собрался здесь выслушать мою речь.
Сначала я вошел в пустой вестибюль, где в углу стоял большой агрегат, похожий на промышленный рефрижератор. Раскаленный докрасна, он издавал какие-то звуки, похожие одновременно на скрип старого кресла, скрежет металла, плач младенца и шелест бумаги. Он как-то дергался, подпрыгивал, валился то на одну сторону, то на другую, и неизвестно, что бы натворил, если бы не был привязан к стене двумя толстыми стальными тросами, как Прометей к скале. Чем-то он был похож на рвущегося на волю зверя: два красных глаза ожесточенно перемигивались между собой, а из разверстой пасти с пулеметной скоростью вылетали листы бумаги с отпечатанным текстом. Листы сами собой складывались на полу в пачки, пачки в кипы, а грузчики в синих спецовках с подтяжками еле-еле успевали подхватывать их, погружать на тележки и куда-то отвозить.
Пока я наблюдал работу этого странного агрегата, ко мне приблизился не Перлигос, но человек, похожий на Перлигоса тем, что тоже был с пеликаньим клювом. Низко поклонившись и ударившись клювом в паркет, этот человек назвал меня Перлигосом, а о себе сказал, что он председатель нижней палаты этого заведения и фамилия его Заморошкин. На его вопрос, есть ли у меня какие-нибудь вопросы, я спросил его, что это за агрегат, который ведет себя таким странным способом.
— О! вы не поняли? — удивился Заморошкин. — Это наш знаменитый взбесившийся принтер. Очень надежный аппарат. Издает две тысячи законов в минуту и при этом никогда не ломается, поскольку не вдается в содержание того, что печатает.
Говоря это, Заморошкин взял меня под руку и пригласил пройти с ним в соседний зал, где к этому моменту в полном составе собрались господа депутаты и прочие.
Входя в это просторное помещение с мраморными колоннами и многоярусными люстрами, я услышал сначала неясный, но мощный гул, какой бывал раньше в общественных банях и на вокзалах, а когда совсем вошел, то увидел толпу существ, которые показались бы мне очень странными, если бы до этого я не был подготовлен к чему-то подобному. Люди в зале почти все были в розовых штатских костюмах и платьях, в розовых военных мундирах, в основном генеральского звания, и все с розовыми волосами. У кого своих волос не было, их заменяли парики из розовых перьев. Вместо носов у всех были пеликаньи клювы: изготовленные из разных материалов. У кого пластмассовые, у кого жестяные, а то и картонные, и лишь у сопровождавшего меня Заморошкина — из чистого перламутра. Я спросил его, почему все с клювами и почему — с разными.
— Вы что, — спросил я, — все перевоплотились, как Перлигос?
— Нет, — отвечал Заморошкин, — что вы! До нашего бывшего, но все еще любимого Перлигоса нам далеко. Он перевоплотился реально, а мы, чтобы хоть сколько-нибудь походить на него, пока носим клювы искусственные, но разные соответственно чину. У рядовых депутатов они картонные, у председателей комитетов — жестяные, у руководителей фракций — жестяные оцинкованные, у меня, извините, как у спикера — более высокого качества.
Я пригляделся — и правда. Клюв его, перламутровый, сделан искусно, но все-таки видно, что натуральной частью головы не является, а примотан к ней прозрачным скотчем. Я окинул взглядом помещение. С обыкновенными человеческими головами здесь были только люди, принадлежавшие, как я понял, к обслуживающему персоналу: тетеньки, сидевшие у тяжелых дверей в зал, грудастая буфетчица за стойкой и несколько мужчин в темных костюмах и темных очках — сотрудники секретной службы. Пеликано-люди разбились на группы, обсуждая в каждой какие-то темы государственного значения или травя анекдоты. Но были и отдельные особи — те, заложив руки за спину, важно прогуливались по залу во всех направлениях и, встречаясь с идущими навстречу, церемонно, едва не касаясь пола концами клювов, раскланивались А двое в дальнем углу мерялись пластмассовыми клювами — оказалось, и длина их имеет значение. Я долго разглядывал всех, когда ко мне подошел один из бесклювных, в ком я узнал все того же Ивана Ивановича, мужа нашей Зинули, который в прошлом сне проводил меня в кабинет Перлигоса.
— Пройдемте подгримируемся, — вежливо предложил он.
— Это как? И зачем? — спросил я недоуменно.
— Здесь много журналистов, телевидение. Они всегда требуют грима.
Он взял меня под локоть и провел в небольшое помещение, оказавшееся гримерной. Пока молодая симпатичная девушка по имени Люда, тоже бесклювная, пудрила меня и закрашивала мешки под глазами, Иван Иванович стоял у дверей в наполеоновской позе, сложив на груди руки. Кончив работу, гримерша достала из-под стола золотой (или позолоченный, я не понял) клюв и приставила к моему носу. Я невольно отшатнулся и спросил, что это значит?
— Мне сказали, чтобы я это на вас надела. — И Люда сделала движение упрятать мой нос под клюв.
— Да вы смеетесь? — Я решительно отвел ее руки от своего лица.
— Надо, Петр Ильич, — твердо сказал мой сопровождающий. — Если вы хотите, чтобы аудитория приняла вас за своего, надо это надеть. Иначе вы будете выглядеть белой вороной.
Мне показалось это смешно быть белой вороной среди розовых пеликанов, и я расхохотался.
— Нет, — сказал я, отсмеявшись, — белой вороной я для них все равно останусь, поскольку могу быть таким же клювастым, но мой образ мыслей с большинством здесь собравшихся вряд ли достаточно совпадает.
На первый раз я на этот маскарад согласился, и Люда проделала все очень ловко, щелкнув какими-то застежками у меня на затылке. Я посмотрел на себя в зеркало. Зрелище было… Нет слов! Я вынул из кармана айфон, сделал селфи, чтобы потом показать Варваре. Вот уж посмеемся. Но селфи получилось не очень удачное, потому что рука моя оказалась короче клюва.
Гул затих, я вышел на подмостки. За неимением косяка ни к чему не прислонился. А вспоминать, что случилось на моем веку, сейчас было некогда, тем более что вспоминал уже по разным поводам. Было объявлено совместное, открытое при закрытых дверях заседание Государственной думы, Совета Федерации, Совета министров, Совета безопасности, Администрации президента. В зале на шесть тысяч мест кресел на всех не хватило, некоторые стояли в проходах, а наиболее мелкие особи, пытаясь показать, что они действительно перевоплотились, висели на люстрах. Сумевшие захватить кресла сидели, возложив тяжелые клювы на плечи впередисидящих. Хуже других пришлось сидевшим в первом ряду. Они вынуждены были держать клювы на весу, что исключало возможность незаметно поспать. Стоит лишь задремать, и клюв немедленно опустится и уткнется где-то между коленями, а то и ударится в пол. Но, должен сказать, заседание наше было столь интересным и эмоционально насыщенным, что ни одному из присутствовавших не удалось заснуть.
