— Только попробуй слинять, Руф… — угрожающе говорит Малкольм.
Я знаю, что он на самом деле имеет в виду. «Только попробуй умереть».
Я фотографирую вывеску «Кладбище Клинта» и в цвете загружаю фото в инстаграм.
ПАТРИК «ПЕК» ГЭВИН
17:05
— Есть. — Пек спрыгивает с кровати. «Кладбище Клинта». Он кладет в рюкзак заряженный пистолет. — Надо поторопиться. Погнали.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Конец
Умирать не хочет никто. Даже люди, которые хотят попасть в рай, не хотят для этого умирать. И все же смерть — наш общий пункт назначения. Никому никогда не удавалось ее избежать. И так и должно быть, ведь смерть, вероятно, лучшее изобретение жизни. Это проводник перемен в жизни. Смерть расчищает старое, чтобы дать дорогу новому. — Стив Джобс
МАТЕО 17:14
Этот день подарил мне чудеса.
Я нашел Последнего друга, Руфуса. Наши лучшие друзья будут рядом с нами в наш Последний день. Мы побороли свои страхи. И сейчас мы в клубе «Кладбище Клинта», который очень хвалят в сети; и, возможно, он станет для меня идеальным местом, если в ближайшие минуты я смогу преодолеть свои комплексы.
Судя по фильмам, которые я смотрел, вышибалы на фейсконтроле обычно невероятно упрямы и отличаются особо устрашающим видом, но в «Кладбище Клинта» на входе стоит девушка в кепке козырьком назад и приветствует гостей.
Она просит меня показать документы.
— Нам жаль терять вас, Матео. Повеселитесь тут, ладно?
Кивнув, я бросаю немного мелочи в пластиковый контейнер для пожертвований и жду, пока Руфус заплатит за себя и войдет. Девушка оглядывает его с головы до ног, и меня бросает в жар. Но когда Руфус догоняет меня и хлопает по плечу, щеки у меня горят уже совсем по-другому, так же как в тот раз в «Арене путешествий», когда он взял меня за руку перед прыжком.
За дверью грохочет музыка, и мы останавливаемся, чтобы подождать Лидию.
— Как себя чувствуешь? — спрашивает Руфус.
— Весь на нервах и с нетерпением жду того, что случится внутри. В основном на нервах.
— Еще не пожалел, что спрыгнул со скалы?
— А ты что, пожалел?
— Нет.
— Тогда и я нет.
— Веселиться будешь?
— Не дави на меня, — говорю я. Между прыжком со скалы и весельем есть большая разница. Когда прыгаешь вниз, ничего уже не поделать, невозможно ведь зависнуть в воздухе. Но развлекаться и делать что-то новое перед незнакомцами, когда чувствуешь себя неловко, — это требует особой смелости.
— Я и не давлю, — говорит Руфус. — Просто это наши последние часы на планете. Нужно использовать их так, чтобы умереть без сожалений. Но никакого давления.
Без сожалений. Он прав.
Друзья стоят за моей спиной, когда я открываю дверь и захожу в новый для себя мир — и как же я сразу начинаю жалеть, что не проводил в нем каждую свободную минуту. Нас ослепляют вспышки света, мелькающие голубые, желтые и серые огни. Граффити на стенах подписаны Обреченными и их друзьями, иногда это последние следы, оставленные Обреченными на земле, нечто, что делает их бессмертными. Мы все конечны, и не важно, когда придет конец. Ничья жизнь не продлится вечно, но то, что мы после себя оставляем, делает нас живыми для других людей. И вот я смотрю на зал, переполненный людьми, Обреченными и их друзьями — и все они живут.
Моей ладони касается рука, но это не та же самая рука, которая схватила мою меньше часа назад. Это рука с историей. Рука, которую я держал в своей, когда родилась моя крестница, и многие утра и вечера после смерти Кристиана. Путешествие по миру внутри мира с Лидией стало для меня настоящим чудом, и то, что она рядом в этот миг — миг, который нельзя купить ни за какие деньги, — наполняет меня счастьем, несмотря на веские причины чувствовать душевный упадок. Руфус подходит ко мне сбоку и обнимает одной рукой за плечи.
— Танцпол в твоем распоряжении, — говорит он. — И сцена тоже, когда будешь готов.
— Собираюсь с силами, — говорю я. Я просто обязан собраться.
На сцене сейчас подросток на костылях, который поет песню «Can’t Fight This Feeling»[13] и, как сказал бы Руфус, отжигает вовсю. За его спиной танцует несколько человек — друзья или незнакомцы, никто не знает, и всем все равно, — и это вселяет в меня силы и энергию. Думаю, эту энергию можно назвать свободой. Завтра рядом со мной не будет никого, кто сможет меня осудить. Никто не станет рассылать друзьям сообщений о каком-то придурковатом парнишке без чувства ритма. И в этот момент осознание того, как глупо было вообще беспокоиться о таких вещах, оглушает меня, как удар по лицу.
Я тратил время и не веселился, потому что волновался о пустяках.
— Песню выбрал?
— Не-а, — говорю я. Мне много чего нравится: «Vienna» Билли Джоэла, «Tomorrow, Tomorrow» Эллиотта Смита. «Born to Run» Брюса Спрингстина, папина любимая песня. Во всех этих песнях есть ноты, которые мне в жизни не взять, но останавливает меня вовсе не это. Я просто хочу, чтобы песня была правильная.
Меню над баром украшает изображение черепа и двух перекрещенных костей, и, что поразительно, череп улыбается. Надпись гласит: «Последний день для улыбок». Здесь продают только безалкогольные напитки, и это разумно: то, что кто-то из несовершеннолетних должен умереть, вовсе не значит, что им теперь можно продавать алкоголь. Пару лет назад вопрос о том, можно ли покупать алкоголь восемнадцатилетним Обреченным, встал довольно остро и вылился в большую общественную дискуссию. Когда юристы предоставили на суд общественности статистику, показывающую, сколько процентов подростков умирает от алкогольного отравления или вождения в нетрезвом виде, было решено оставить все как прежде, по крайней мере в законе. Все равно, насколько я понимаю, покупка пива и даже крепкого алкоголя — не проблема. Никогда ею не была и никогда не будет.
— Возьмем чего-нибудь выпить? — предлагаю я.
Мы продираемся сквозь толпу, и, пока мы расчищаем себе путь, вокруг нас танцуют незнакомцы. Диджей вызывает к микрофону бородатого парня по имени Дэвид. Дэвид вразвалочку выходит на сцену и объявляет, что будет петь песню «A Fond Farewell» Эллиотта Смита. Не знаю, обречен этот парень или поет для друга, но голос у него очень красивый.
Мы подходим к бару.
Я не в настроении пить моктейль под названием «Виноградный погост». А тем более «Побег смерти».
Лидия заказывает моктейль «Терминатор» рубиново-красного цвета. Заказ приносят очень быстро. Она делает глоток и морщится, как будто съела пригоршню кислых конфет.
— Хочешь попробовать?
— Нет, спасибо, — отвечаю я.
— Жаль, что туда не капнули чего покрепче, — вздыхает Лидия. — Не хочу быть трезвой, когда тебя потеряю.
Руфус заказывает газировку, и я поступаю так же.
Когда все мы уже держим напитки в руках, я поднимаю свой бокал:
— За то, чтобы мы улыбались, пока еще можем.
Мы чокаемся, и Лидия прикусывает дрожащую губу, а Руфус, как и я, улыбается.
Он разрывает наш тесный кружок и становится так близко ко мне, что его плечо упирается в мое. Из-за громкой музыки и смеха посетителей ему приходится говорить прямо мне в ухо.
— Это твоя ночь, Матео. Я серьезно. Утром ты пел песню папе и прервался, когда я вошел. Пойми, никто не будет тебя осуждать. Ты все время себя сдерживаешь, но пора сделать шаг вперед.
Парень по имени Дэвид допевает свою песню, все начинают аплодировать, и это не какие-нибудь жидкие хлопки. Можно подумать, только что выступила настоящая рок-легенда.
— Видишь? Народ просто хочет видеть, что тебе весело и ты отрываешься.
Я улыбаюсь и тянусь к его уху.
— Тебе придется петь со мной. Выбирай песню.
Руфус кивает, и мы соприкасаемся головами.
