Молли согласилась с таким предположением, хотя воинственность в ее тоне при этом не исчезла — скорее наоборот.
Любопытная деталь. Наше обязательство любви к ближним, первостепенный наш долг, невзирая на все личные качества, столкнулось с неприступной твердыней. Причем твердыня эта приняла форму детского метеоризма. Смех здесь неуместен. В особенности принимая во внимание предстоящую поездку в парк развлечений — с Хоуп в одном автомобиле.
— Почему бы не устроить общий прием и заодно пригласить Хоуп?
— Это ее право решать, как устраивать свой день рождения, — заявил Дэвид.
— Само собой. Она может делать все что угодно. Вопрос в том, уверена ли Молли, что она хочет именно этого. Я не хочу потом разглядывать фотографии Молли с ее девятого дня рождения и вспоминать, с кем это она его проводила…
— А что тут такого? Мы уже почти никого не узнаём на наших свадебных снимках.
— Само собой. Кстати, обрати внимание, не по моей вине… — Тут я вовремя остановилась. В самом деле, все началось именно оттуда, с наших свадебных фотографий. Сейчас не лучшее время сетовать о катастрофе, в которую превратился наш брак. — Посмотри, что было причиной того, что мы их не помним.
Торопясь закончить предложение поскорее, я заговорила, как восточноевропейская студентка, прибывшая по обмену.
Однако если вы захотите узнать, что было причиной этого, вы получите самое точное представление о том, почему наш брак разошелся по швам: в течение нескольких лет Дэвид буквально затравил всех наших знакомых своим сарказмом. У нас не осталось друзей, коллег, сородичей, которые пожелали бы ходить к нам в гости.
— Это же мой день рождения. Я могу делать в свой день рождения все, что захочу.
— До него еще две недели. Куда ты торопишься? Почему не подождать с решением, пока оно у тебя не созреет? Что, у твоей Хоуп так расписан график посещений, что ее надо предупреждать заранее? Найдется у нее время сходить к тебе в гости.
— Я не хочу ждать.
И Молли пошла к телефону в коварном веселье. Возможно, мне это просто кажется и Молли в самом деле совершала искренний акт добровольного самопожертвования.
Вот так. Такое, стало быть, резюме: я хочу отпущения грехов (среди которых супружеская измена, неуважение к родителям, грубость к больным — из разряда психических — и ложь перед собственными детьми, ведь они понятия не имеют о том, где живет их мать), а сама в то же время не могу простить тех, кто виноват передо мной. Даже если это всего лишь восьмилетняя девочка, единственное прегрешение которой в несносном запахе. И в том, что вся она какого-то синюшного цвета. И не блещет умом. Ну что тут скажешь? Ладно, дайте подумать, я скоро вернусь.
Я даже не знала, что собиралась сказать, пока слова сами не вырвались у меня, а как только они вырвались, я сразу ощутила, насколько мне стало легче и спокойнее. Вполне вероятно, это была слабость, все произошло в воскресное утро, натощак, хотя я уже пару часов как оставила постель. Наверное, успей я позавтракать, ничего подобного бы не произошло — я бы на это никогда не решилась. Вообще бы ничего не сказала.
— Я в церковь. Кто со мной? Кто-нибудь хочет пойти со мной?
Дэвид и дети посмотрели на меня с некоторым интересом, как будто я сказала нечто из ряда вон выходящее. Такого же эффекта я могла бы достичь, устроив стриптиз или гоняясь за ними с кухонным ножом. Слава богу, в мои обязанности не входит убеждать людей, что поход в церковь — самый лучший и самый здоровый воскресный отдых.
— Я же тебе говорил, — заметил Том.
— Что ты мне говорил. Когда?
— Да еще тогда. Давным-давно. Когда папа стал раздавать наши вещи. Я еще тогда сказал, что все кончится церковью.
Я совершенно про это забыла. Получалось, что Том оказался прав — он предсказал, что в будущем у меня появится подобное желание.
— Ты сказал, что мы будем ходить в церковь, — попыталась выкрутиться я. — А что-то никто из вас не проявил желания присоединиться.
— Почему? Я пойду, — сказала Молли. — Только в какую?
Хороший вопрос. Я об этом как-то не подумала.
— Тут рядом должна быть церковь.
Здесь же непременно должна быть церковь по соседству. Они же на каждом углу. Просто их никогда не замечаешь, пока не приспичит.
— Мы можем пойти в церковь Паулины, — предложила Молли.
Паулиной звали ее школьную подружку афрокараибского происхождения. Господи, только не это.
— Нет, Молли, туда мы, наверное, не пойдем. Это немножко другая церковь.
— Паулина говорит, там весело.
— Мы идем в церковь вовсе не для того, чтобы развлекаться.
— А для чего вы туда идете? — поинтересовался Дэвид, наслаждаясь моим смятением.
— Ну… Просто посидеть в сторонке, в задних рядах, послушать. Посмотреть, что там происходит. Паулина ведь, наверное, не просто так ходит в церковь, она… как бы это сказать… принимает участие в происходящем?
— А зачем идти, не собираясь принимать участия в происходящем? Какой смысл?
— Да просто послушать.
— Ну, в церкви Паулины ты наверняка тоже можешь послушать.
Все дело в том, что я хотела спокойствия и только спокойствия. Я не хотела, чтобы меня кто-нибудь убеждал. Я мысленно рисовала перед собой уступчивого пастора, свободомыслящего, либерально настроенного к прихожанам. Еще лучше, если это будет женщина, и достаточно молодая. Она выступит с проповедью, расскажет о беженцах, экономических мигрантах, национальной лотерее[49] и алчности человеческой, а затем приведет все это к разговору о Божественном. И пока она будет говорить, я забуду о собственном несовершенстве, стану снисходительней относиться к собственным недостаткам, перестану раскаиваться в несимпатии к существам вроде Хоуп или Безумного Брайена. Чего-то в этом роде я и ожидала от церкви. Кто знает, может, в церкви Паулины именно так все и происходит? Может быть, именно этим и занимаются в церкви у Паулины? Откуда мне знать? Однако я больше склонялась к тому, что занимаются там не этим. Мне почему-то казалось, что в церкви у Паулины дело обстоит иначе. Что я окажусь там совершенно лишней. Да, мое присутствие там было совершенно необязательно. Конечно, все это можно принять за расовые предрассудки, но мне легче было укрыться за ними, чем заглянуть правде в лицо. Ничего не поделаешь. Таковы мы. Утром встаем с обещанием жить правильно, с решимостью совершать поступки, хотя бы примерно относящиеся к понятию «правильно», а спустя пару часов уже оказывается, что во всем напортачили.
— Мам, а они что, ходят в «другую» церковь? — спросил Том.
— Кто это «они»? — очнулась я.
— Семья Паулины. У них какая-то своя церковь?
— Ну, наверное… Впрочем, не имеет значения.
Потому что все происходящее никого не касалось, кроме меня. Это все было мое. Все лежало на мне. За все отвечала я. Ну, как обычно.
По дороге я пыталась довести до Молли мысль, что наша церковь — англиканская и, стало быть, мы должны идти именно туда. Аргументов у меня было немного, поэтому разговор быстро зашел в тупик. Какое-то время мы мотались на машине по окрестностям, высматривая соответствующее учреждение. Нам нужна была та самая, настоящая англиканская церковь — где идут надлежащие службы, совершаемые в надлежащее время. Экспериментальные церкви, вроде той, в которую ходит подружка Молли, нам были ни к чему. Вскоре нам повезло: Молли приметила нескольких пожилых прихожан, ковыляющих к собору Святого Стефана, всего за пару улиц от нашего дома, и мы немедленно припарковались у ворот. (Если вы из разряда людей, чей выбор проведения воскресного отдыха продиктован удобством парковки, настоятельно рекомендую англиканские воскресные службы. Туда можно подъехать за пять минут до начала (начало в десять) и преспокойно выбраться со стоянки за две минуты. Всякий, кто когда-нибудь торчал в часовой пробке на парковке в Уэмбли после концерта «Спайс гелс», поймет, о чем я говорю.) Вот и все, что мне было надо. Больше ничего не требовалось. Священник в англиканской церкви оказался женщиной среднего возраста, которая, похоже, несколько стеснялась своих одеяний. Немногочисленность паствы, а также очевидный недостаток заинтересованности присутствующих в появлении новых лиц также был нам на руку. Это позволило мне и Молли без особого смущения занять места позади, делая при этом вид, что нам тоже нет особого дела до происходящего. Среди здешних прихожан Молли была самой юной, следующей по возрасту шла я, на десять-пятнадцать лет отрываясь от самой младшей из оставшихся. Впрочем, возраст некоторых определить было трудно: время, откровенно говоря, не пощадило многих из присутствующих. Трудно сказать, какие причины привели их сюда.
Мы спели гимн «Да внидет пред лице Твое молитва моя»[50] — тот самый, известный всем, который мы издавна затвердили на школьных собраниях и свадьбах. Мы с Молли тут же подключились при первых его звуках, бодро и уверенно, со знанием дела, демонстрируя свои способности. Хотя, может быть, это казалось лишь нам самим. Затем последовало чтение, и тут у меня возникли комментарии по поводу происходящего. Во-первых, здесь не было хора. Оказывается, он объединялся с хором соседней церкви и пел поочередно в двух разных храмах — на этой неделе была не наша очередь. Меня опять стало сносить в сторону, к бесполезным размышлениям. До этого я еще никогда не присутствовала на обычных службах. Мне доводилось бывать на свадьбах, похоронах, крестинах, рождественских богослужениях и даже на праздниках урожая, но в обычной воскресной службе я еще не участвовала.
