Альма в ответ потянулась ко мне и благодарно лизнула в щеку.
Так, спустя четыре месяца, Альма снова оказалась у меня. На этот раз навсегда.
Я решил, пока Альма не поправится полностью, обосноваться на даче. Во-первых, участок находился всего в семнадцати километрах от Истры, куда Альму предстояло возить. Во-вторых, началось лето, и жить на природе для больной собаки было как нельзя кстати.
Участок Альме понравился. Да и как он может не понравиться — целых шесть соток, гуляй, сколько хочешь! И никаких грядок, которые надо охранять. И не колючий кустарник, а высокие березы и ели. И не изгородь из досок, а сетка-рабица — прекрасный обзор на все четыре стороны! Ну и, конечно, отличное жилище: не картонная коробка, а брусовой дом (немного аляповатый наш с братом самострой), но с мансардой и печкой-«буржуйкой», да в придачу сарай-мастерская с душем — и все это в полном распоряжении Альмы.
Но главное — звуки и запахи. На птицеферме не смолкал гул с Ленинградского шоссе, по ночам тоскливо выли соседи — сторожа «огородов», а на участке стрекотали кузнечики, в дренажной канаве устраивали концерты лягушки, на крыше дома хлопотали сороки, из леса доносилось кукование, а по ночам в ветвях берез пели соловьи.
Что касается запахов — ну, какие могли быть запахи на птицеферме, если в овраге была свалка?! Оттуда тянуло гнилью. А от вечно пьяного Тихона, сами понимаете, чем несло.
На участке мы с братом цветы не сажали (некоторые полевые росли сами по себе), зато у нас было три вишни и несколько кустов сирени и жасмина, и все они цвели — представляете, какой аромат стоял в воздухе?! Плюс к этому, запах хвои и смолы, которая, как янтарь, блестела на стволах елей. Ну, а с нашим приездом в воздухе появились самые приятные для Альмы запахи — гречневой каши с мясом — то, чего она, конечно же, до сих пор даже не пробовала.
Альма изучала участок осторожно, аккуратно, обходя каждую кочку, каждый цветок; все незнакомое («козлы» для пилки дров, бочку с водой, садовый и плотницкий инструмент) подолгу рассматривала, обнюхивала.
Дом Альме тоже понравился. Вначале она робко прошлась по кухне и комнате, но как только мы пообедали, сразу повеселела, даже забралась в кресло, чтобы рассмотреть вид из окна, а потом повернулась ко мне и хрипло выдохнула: — Как на картинке!
В общем, чем больше Альма осваивалась на участке и в доме, тем радостней светились ее глаза. Но несколько раз я замечал, что она сидит где-нибудь в тени и задумчиво смотрит в одну точку. Я подходил, гладил ее:
— Ну что ты, девочка, пригорюнилась?
Альма смущенно утыкалась носом в мои колени, но тут же вскидывала голову, испытующе заглядывала мне в глаза и тревожно вопрошала: — Ты больше не отвезешь меня на птицеферму?
Я успокаивал ее и, чтобы отвлечь от мрачных мыслей, звал на кухню «поесть чего-нибудь вкусненького».
Несмотря на удачную операцию, шов Альмы вызывал у меня беспокойство, ведь она могла задеть какую-нибудь ветку и порвать нитки или почесать заживающую рану. Чтобы этого не произошло, я сделал ей «воротник» и «фартук», сделал из желтой клеенки, специально под ее шерсть. Как ни странно, она спокойно отнеслась к новому одеянию, а посмотрев на себя в зеркало, пришла к выводу, что и «воротник» и «фартук» ей вполне к лицу. Во всяком случае, когда через пару дней я предложил ей прогуляться по улице, она охотно согласилась.
Глава десятая. Вова, Мишка, Гришка и другие
Поселок уже заполнялся дачниками, но первый, кого мы встретили, был мордатый пес Вова, по прозвищу Здоровяк. Вова, действительно, выглядел внушительно: квадратная голова, густая жесткая шерсть, мощные лапы. Он приходил в поселок из соседней деревни Алехново, медленно вышагивал по улицам, заглядывал на участки — авось что-нибудь дадут перекусить. Ему выносили — кто котлету, кто печенье. Иногда Вова и ночевал в поселке, у кого-нибудь под террасой. Поселковые собаки (большей частью породистые горожане) Вову боялись и уважали, но некоторые все же облаивали. Вова на собак не обращал никакого внимания, он был в возрасте, имел немалый жизненный опыт и, похоже, считал, что в жизни вообще надо поменьше полыхать и суетиться.
Заметив Вову, Альма поджала хвост и прижалась к моим ногам. Вова только мельком взглянул на нее и прошлепал мимо — вот еще, какая-то пигалица появилась! Хвастается модным нарядом!
Говорили, что в деревне Вова обитает у клуба и прославился тем, что весной на водохранилище вытащил из полыньи тонущего мальчишку, но сильно простудился, и у него на левом глазу появилось бельмо. Говорили также, что, несмотря на «инвалидность», Вова теперь часто сидит на берегу водохранилища — хочет еще кого-нибудь спасти.
Разные глаза придавали Вове выражение какого-то простодушия. Собственно, таким он и был: бесхитростным, спокойным, с покладистым характером.
Как только Вова удалился, к нам подбежали мои приятели, первоклассники Мишка и Гришка. Здесь оговорюсь — общаться с писателями в писательском поселке сложновато. Думаете, они говорят о чем-то умном, высоком? Ошибаетесь! Они говорят о навозе для грядок, о соседях, которые своими деревьями затемняют огород, о тачках, в которых что-то куда-то возят, а поскольку мы с братом огород не разводили, подобные разговоры меня не интересовали. Я поддерживал отношения всего с двумя-тремя представителями писательской братии, а в основном общался с ребятами. Чаще всего с Мишкой и Гришкой.
Мишка с бабушкой жили в Истре, а в поселке снимали небольшой щитовой дом. Гришкина семья («коренные москвичи», по выражению Гришкиной матери) имела кирпичную дачу, одну из лучших на нашей улице. Летом на даче жили Гришка и его мать. Их глава семейства появлялся только в выходные и большую часть времени спал в шезлонге. Он был каким-то большим начальником на каком-то большом заводе. Таких в поселке имелось немало, возможно даже большинство. Каким образом они получили участки в писательском кооперативе, неизвестно. По слухам, одни для поселка достали водопроводные трубы, другие — столбы и провода, третьи — гравий. И, вроде, все они обещали в скором времени что-нибудь написать, поскольку «в душе давно писатели».
Так вот, мальчишки подбежали к нам и засыпали меня вопросами (увидев Альму, они были так поражены, что забыли поздороваться со мной, хотя мы не виделись с прошлого года):
— Дядь Лень, чья собака? Что с ней? Как ее зовут?
Я ответил на все вопросы и заключил:
— Думаю, вы с Альмой подружитесь. Она будет для вас младшей сестренкой, ей всего полгода.
— Она еще должна ходить в детский сад, играть в куклы, — засмеялся Мишка.
— Не в куклы, а в резиновые собачки, — уточнил Гришка, засовывая в рот жвачку (он постоянно жевал эти дурацкие резинки).
Однажды я сказал Гришке:
— Учти, если проглотишь жвачку, будет болеть желудок.
— А если жвачка приклеится к сердцу, то умрешь, — добавил Мишка.
Подобная участь не напугала Гришку, он продолжал жевать. В тот день Гришка решил удивить нас с Альмой трюком: раскрыл рот и сквозь зубы растянул жвачку в длинную нить. Альма тут же спряталась за меня — понятно, я был для нее не только спасителем и лечащим врачом, но и телохранителем.
— Собакам нельзя показывать зубы, правда, дядь Лень? — сказал Мишка.
— Правда. Для них это означает угрозу. Альма много пережила и теперь всех боится. Так что, если будете ее пугать, нашей дружбе конец, поняли?
Мишка кивнул, а Гришка поспешно вынул изо рта жвачку и отбросил к забору, и, чтобы сгладить свой промах, заявил:
— А мы с Мишкой построили прикольный дворец из глины. Пойдемте в конец улицы, покажем.
Они привели нас с Альмой к месту, где улица упиралась в лес. Там в тени у дренажной канавы, даже в жару пахло сыростью, а на краю канавы глина оставалась ярко-желтой и мягкой. Дворец впечатлял. Во-первых, он был высотой с ребят. Во-вторых, башни и стены были с бойницами, из которых торчали прутья — «пушки». Разумеется, я похвалил мальчишек. Альма тоже подала слабый голос: — Чу-удесный! — и, любуясь дворцом, обошла его два раза.
— Только жалко, когда пойдет дождь, все размоет, — вздохнул Гришка.
— Зато, пока нет дождя, все будут смотреть и радоваться, — сказал Мишка. — А когда его размоет, будут помнить о нем.
— Несомненно. Он останется в душе тех, кто его видел, — поддержал я Мишку, подивившись поэтическому взгляду мальчугана.
— Дядь Лень, пойдемте, покажем Альме наше озеро, — предложил Гришка (он имел в виду пожарный водоем, где ребята купались, и не только ребята).
— В следующий раз. На сегодня ей впечатлений хватит. Не забывайте, она перенесла тяжелую операцию и еще очень слаба.
На обратном пути мы с Альмой встретили бухгалтершу поселка. Не успел я представить их с Альмой друг другу, как бухгалтерша всплеснула руками и сразу, с ходу выдала стишок:
