Карикатура на Хорунжего вызвала смешок в зале. Андрей его изобразил в виде чертополоха с двумя длинными, победно задранными усами. Похоже больше, чем любая фотография.
Следующая карикатура была посвящена тому, как у нас играют в «козла». В начале месяца людям часто просто нечего делать. Возле цехов стук такой, как будто долбят асфальт пневматическими молотками. Это стучат кости домино. В цехах приходится держать лишних рабочих, которые за последнюю неделю делают месячный план.
Авралы поддерживает начальник ОТК товарищ Малимон. Я открыл карикатуру на Малимона и отдел технического контроля. В ОТК заведены такие порядки, что качество нашей продукции, качество станков с тополем и пчелой не повышается, а снижается. Найдет, например, сборщик какой-нибудь мелкий брак в детали и пойдет с ней к мастеру. Мастеру при аврале не до мелкого брака, первым делом он проверит, не сам ли сборщик запорол деталь, и пошлет его в ОТК. Пока составят акт, да пока он походит за новой деталью, пройдет столько времени, что проще поставить бракованную — ведь от этого зависит заработок. А товарищ Малимон закрывает на это глаза. Я показал еще одну карикатуру на Малимона.
Есть и еще одна причина штурмовщины — наша сдельная оплата. Казалось бы, разумно. «Як дбаєш, так і маєш».[16] Больше сделал, больше и получай. А фактически глупо. При сдельной оплате всегда есть работа выгодная и невыгодная. Каждый хочет получить выгодную. При аврале получается много выгодной работы, потому что можно перевыполнить нормы при низком качестве, в такое время это легко сходит с рук.
А вот Григорий Михеевич Бойченко норм не перевыполняет даже при авралах, хотя второго такого токаря нет на заводе. Он все делает с высшим качеством. Поэтому отстает от халтурщиков и теряет заработок. Над ним же еще и смеются.
Нужна твердая ставка: сделай столько-то. Больше не нужно. Меньше сам не сделаешь, заработок потеряешь. Но сделай все самого высокого качества и получай свою зарплату. Тогда мы покончим со всей этой штурмовщиной, и начальник ОТК товарищ Малимон со всем своим отделом будет на заводе ликвидирован. Я показал карикатуру, в которой Андрей Ливень не очень вежливо изобразил, как именно будет ликвидирован товарищ Малимон.
Что тут поднялось! Первым после меня выступил Малимон. Это он говорил «демагогия, нужно дать по зубам, забывается, критиканство, антигосударственный выпад» и все остальное. Я не успевал записывать. Батя сидел в президиуме и смотрел в стол. Он не сказал ни слова.
А наш генеральный директор Пашко в своем заключительном слове заметил, что даже такие горячие головы, как молодой товарищ Пузо, полезны для завода. Они, так сказать, не дают самоуспокоиться, если даже их преувеличения, вызванные неосведомленностью, чернят достижения коллектива. К тому же решать вопрос о сдельной оплате пока не входит в компетенцию руководства завода и даже министерства.
Никто не поддержал моего выступления. Ни один человек. А ведь на заводе многие говорили между собой о том, что я сказал с трибуны. Только без карикатур. Но разве дело в карикатурах? Дело в сути.
На следующий день в цех пришла целая комиссия во главе с председателем нашего завкома Павлом Афанасьевичем Мокиенко с его щадящей походкой и магнитным браслетом.
— Где тут у тебя «черная касса»? — спросил у меня Павел Афанасьевич, утирая сразу посеревшим платком свою лысину.
— Нет у меня никакой «черной кассы», — сказал я тупо. Была у меня касса. Я собирал в цехе двойные профсоюзные взносы. За одни я лепил марки в профсоюзный билет, а за другие мы покупали подарки тем, кто уходит на пенсию, или молодоженам, или помогали больным. Так мы договорились, и никто не отказывался до сих пор от этих вторых взносов.
— Бросьте притворяться! — вмешалась тетка из отдела кадров. — Вы еще молодой человек. Если вы не будете разговаривать с нами искренне, мы передадим дело следственным органам. Это уголовщина. Где ваша отчетность?
Вот с отчетностью у меня дело обстояло плохо. Вначале я делал записи, на что и сколько истратил, а потом перестал. Не думал я, что кому-нибудь придет в голову, будто такие деньги можно взять себе.
В общем, я показал свои записи, потом писал объяснения, а к этим объяснениям я не мог приложить ни одного товарного чека — я и не знал, что их полагается брать. Мне пришлось ходить за письменными объяснениями к пенсионерам и молодоженам, потом было профсоюзное собрание, на котором только я узнал, каким вредным делом занимался, отсутствие оправдательных документов бросало пятно на меня и на весь цех, дело следовало передать в суд, но можно было ограничиться строгим выговором, следовало избрать другого, более зрелого председателя цехкома, а оставшиеся деньги засчитать как очередные взносы членов профсоюза.
После собрания я сразу же подал заявление об уходе с завода. По собственному желанию. Мне не пришлось даже ожидать положенных двух недель. Я получил полный расчет на следующий день.
Интересные разговоры можно услышать в нашем баре. За модерным столиком в виде пивной бочки сидели двое. Пожилые. С помятыми лицами людей, подолгу бывавших под открытым небом — от глаз по вискам частыми лучами тянутся морщины. В частых морщинах и загорелые шеи.
— Я его не боюсь, — говорил один, опрокидывая в себя полстакана водки и запивая ее пивом из кружки. — Я ему так и скажу. А чего мне бояться? — Он хлопнул своего собеседника по плечу неуверенной рукой. — Мы с тобой уже сделали все, что полагается. Отвоевали — дай бог всякому. Есть ранения. Имеются ордена, медали. Бабы? Были у нас бабы. На троих хватит. Дети есть. Воспитали. В институтах учатся. Водки выпили — за десятерых. Теперь только с краев подгребаем. Чего нам бояться?..
А за другим столиком под стеной, облицованной плитами из прессованных древесных опилок, человек помоложе в синей спецовке — электрик? — жаловался двум мрачным, молчаливым дружкам:
— Всю жизнь мечтал о мотоцикле. С коляской. Коляски были. Три штуки. А мотоцикла так и не дождался.
Мне хотелось вмешаться, сказать, что если б он меньше в баре штаны протирал, так мог бы уже персональный вертолет купить, но я промолчал. Такому не объяснишь. Тем более что мрачный его дружок с наколкой на пальцах правой руки — «Вася» — сипло, невпопад сказал:
— Ты ж понимаешь, я умею выпить. Килограмм — и я в порядке. А вчера…
Наш парикмахер Миша утверждает, что умеет выпить совсем не тот, кто не хмелеет. По его мнению, наоборот, умеет выпить тот, кому достаточно ста граммов, чтоб свалиться с копыт, то есть тот, кто достигает наибольших результатов при наименьших затратах.
Дядя Петя сидел на своем месте, в углу.
— Тебе с сиропом? — подмигнул он мне. — Или чистой?
— С сиропом, — сказал я на этот раз. Дядя Петя подвинул мне кружку.
— Уже там. Пей.
Я залпом опрокинул в себя пиво. Крепкая штука это пиво с водкой. Дух забивает. А всего сто двадцать пять граммов на пол-литра пива.
— Кто ж его так пьет? — неодобрительно посмотрел на меня дядя Петя. — Пиво разговор любит.
— А мы повторим.
Я достал из кармана четвертушку, поставил под стол и принес еще пару кружек пива.
— Повторим, — согласился дядя Петя.
Вторая показалась мне уже не такой крепкой.
— Ушел я, дядя Петя. С завода.
— Знаю, — сказал дядя Петя и отхлебнул из кружки. Мы оба долго молчали. Что-то не получался разговор, который «пиво любит».
— Был у нас в соседнем селе, в Андрушовке, значит, такой парень, Гришка, — сказал дядя Петя. — Это давно было. Это еще мой батя рассказывал… — Дядя Петя отхлебнул пива. — Придурковатый был этот Гришка, все собак гонял по селу, подпаском служил. И вот пошел он к свату, дядьке Гордею, и говорит, что свататься хочет. «А к кому?» — «К Наталке Кухленко». — «Тю на тебя».
Наталка эта была первой невестой на селе, красивая, работящая, и отец у нее три пары волов держал. «Так я ей моргал». — «А Наталка?» — «И Наталка моргала». — «Ну раз моргала, тогда другое дело. Пойдем. Только свата не забудь вознаградить, значит». Пришли. Дядька Гордей начал как полагается: «Шли охотники, бежала от них куница, то не куница, а красная девица…».
А Наталка стоит смеется и печь колупает.
«Кто ж те охотники?» — спрашивает сам Кухленко. «Да вот он тут, охотник», — показывает дядька Гордей на Гришку. «Гришка? Ах, вы Такие-сякие!»
Надавали Гришке по шеям, шапку дядьки Гордея выкинули за порог на улицу. Подобрал он ее, надел и жалуется: «Вот беда какая, позор какой! Пятьдесят лет сватаю, скоро юбилей справлять буду, а такого со мной еще не случалось».
А Гришка и говорит: «Оно конечно… Только я им отомстил за это. Пакость им сделал». — «Как же ты отомстил?» — «Нагадил им посреди хаты». — «Вот это молодец! — обрадовался дядька Гордей. — Как же ты сумел это так, что никто и не заметил?» — «А я в штаны».
