– Тебе следует жить своей жизнью, – сказала Лорна. И ей тут же самой стало странно давать советы Полли.
– А, ну конечно, конечно, – отозвалась на это Полли. – Только уходить мне надо было, пока у них все шло хорошо, – это да, действительно. Но когда это было? Пожалуй, я таких времен – чтобы все было действительно хорошо – даже и не припомню. Начнем с того, что мне было никуда не деться, пока ты школу не кончишь, это во-первых.
Отвечая ей, Лорна говорила печальным, сочувственным тоном, но работу не прекращала, тем самым немножко как бы умаляя значение рассказов кузины. Принимала их так, будто они касаются людей, которых она знает и любит, но не несет за них ответственности. Она представляла себе, как отец валяется вечерами на диване, глушит боль, которой не желает признавать, а в соседней комнате при этом тетя Беатрис, которую больше всего беспокоит, что говорят о ней люди, не смеются ли они у нее за спиной, а то, может быть, что-нибудь еще и на стенах про нее пишут? Которая плачет из-за того, что вот, ходила в церковь, а у самой из-под юбки край комбинации торчал. Мысли о доме вызывали у Лорны боль, но при этом она не могла отделаться от ощущения, что Полли нарочно старается уязвить ее, принудить к капитуляции, заставить ее окунуться в чужое страдание. И Лорна решила ни в коем случае не сдаваться.
Ты посмотри на себя. Разуй глаза и посмотри на свою жизнь. На твою раковину из нержавейки. На дом, в котором архитектура главенствует.
– Если бы я теперь от них сбежала, я бы никогда не смогла себе этого простить, – сказала Полли. – Я бы этого не вынесла. Предать их сейчас было бы непростительно.
Конечно, некоторые могут себе простить любое предательство. Некоторые не знают, что такое чувство вины, да они и вообще никаких чувств не знают.
– Ну что, наслушалась печальных сказок? – сказал Брендан, когда они, выключив свет, лежали рядом в постели.
– Да, у нее этим вся голова забита.
– Ты только помни одно. Мы не миллионеры.
Лорна даже испугалась:
– Она не просит денег.
– Не просит?
– Во всяком случае, мне она о деньгах не говорит.
– Ты в этом уверена?
Лорна лежала сжавшись, не отвечала. Тут ей подумалось, что она может сообщить ему нечто, от чего его настроение улучшится.
– Она пробудет у нас всего две недели.
Пришла его очередь не отвечать.
– Как ты думаешь, она ведь симпатичная?
– Нет.
Ей захотелось сказать, что это Полли сшила ей свадебное платье. Она собиралась надеть на бракосочетание свой темно-синий костюмчик, но за несколько дней до свадьбы Полли сказала: «Нет, так дело не пойдет». Достала свою парадную школьную форму (в школе Полли имела успех у мальчиков куда больший, нежели Лорна, и посещала вечера с танцами), вшила в платье кружевные вставки и приделала белые кружевные рукавчики. Потому что, дескать, невеста без рукавов не невеста.
Но ему-то это не все ли равно теперь?
Лайонел на несколько дней уехал. Его отец вышел на пенсию, и Лайонел помогал ему переезжать из городка в Скалистых горах на остров Ванкувер. На следующий день после приезда Полли Лорна получила от него письмо. Нет, на сей раз не со стихами – обычное письмо, хотя и очень короткое.
Во сне я катал тебя на велосипеде. Мы ехали довольно быстро. И ты вроде бы не боялась, хотя, наверное, следовало бы. Но все, молчу. Истолковывать этот сон не обязательно.
Утром Брендан ушел рано. Он преподавал в летней школе и сказал, что позавтракает прямо там, в кафетерии. Едва за ним закрылась дверь, из своей комнаты появилась Полли. Вместо широкой юбки на ней были слаксы, и она непрестанно улыбалась, словно какой-то невысказанной удачной шутке. И все время держала голову склоненной, чтобы не встречаться глазами с Лорной.
– А съезжу-ка я, пожалуй, в центр, – сказала она. – Посмотрю город, а то снова-то я вряд ли когда-нибудь сюда выберусь.
Лорна отметила ей на карте несколько мест, объяснила, как ехать, и извинилась, что не сможет поехать с нею, потому что – сама понимаешь, толку с этого будет чуть, а мороки с детьми не оберешься.
– А. Да нет. Я и не ждала, что ты поедешь. Я не для того сюда приехала, чтобы заставлять тебя все время со мной нянчиться.
Элизбет почувствовала в атмосфере напряженность. И говорит:
– А почему с нами мороки не оберешься?
Дав Дэниэлу днем вздремнуть пораньше, Лорна дождалась, когда он проснется, посадила в прогулочную коляску и сказала Элизбет, что они идут на детскую площадку. Площадку она выбрала не ту, что в ближнем парке, а другую, под горой, рядом с улицей, где живет Лайонел. Его адрес Лорна знала, хотя дом никогда не видела. Знала, что это отдельный дом, а не многоквартирное здание. Он там снимал комнату на втором этаже.
Дорога туда была недолгой, хотя на обратный путь, без сомнения, времени уйдет побольше: коляску придется толкать в гору. Спустившись с горы, она попала в старую часть Северного Ванкувера, где дома главным образом маленькие и стоят на крохотных приусадебных участках. На двери дома, где жил Лайонел, рядом со звонком оказалась табличка с его фамилией, а над ней фамилия Хатчисон. Лорна уже знала, что миссис Б. Хатчисон – это хозяйка дома. Нажала кнопку звонка.
– Я знаю, что Лайонела сейчас нет дома, и прошу меня извинить за беспокойство, – сказала она. – Но я ему давала книжку почитать, она библиотечная, мне ее пора сдавать, и я подумала, может быть, вы разрешите мне на секундочку заскочить к нему, чтобы взглянуть, вдруг я найду ее.
– О! – проговорила хозяйка. Это была старушка в платке и с темными пятнами по всему лицу.
– Мы с мужем приятели Лайонела. Мой муж был в колледже его профессором.
Слово «профессор» помогает безотказно. Лорне выдали ключ. Она поставила коляску в тени дома и приказала Элизбет никуда не отходить и следить за Дэниэлом.
– Но это же не детская площадка, – нахмурилась Элизбет.
– Я только сбегаю наверх и сразу обратно. Всего на минуточку, о’кей?
В одном конце комнаты Лайонела была ниша с двухконфорочной газовой плитой и кухонным шкафчиком. Ни холодильника, ни раковины, кроме той, что в туалете. Опущенный на пол-окна ставень заклинило, на полу линолеум, рисунок которого закрашен коричневой краской. Слегка пованивало газом; одновременно в воздухе чувствовался запах непроветренной верхней одежды, пота и какого-то средства от насморка с сосновой отдушкой; всю эту ароматическую гамму она приняла, не вдумываясь и без отторжения, как сокровенный, личный запах самого Лайонела.
Помимо этого, почти никаких иных ключей к личности Лайонела комната не давала. Лорна пришла сюда, конечно, не за книгой, а чтобы на секундочку побыть в его пространстве, подышать его воздухом, выглянуть из его окошка. Вид из которого открывался на другие дома, скорее всего такие же, прилепившиеся к склону горы Граус и поделенные на крошечные квартирки для сдачи съемщикам. В пустоте и анонимности комнаты ощущалась некая суровость, даже вызов. Кровать, конторка, стол, кресло. Мебель только та, без которой комнату нельзя было бы сдавать как меблированную. Даже бежевое полушерстяное покрывальце на кровати наверняка уже здесь было, когда он въехал. Ни одной картинки, ни даже календарика и – надо же, как удивительно – совсем нет книг.
Его вещи, должно быть, где-то спрятаны. В ящиках конторки? И не посмотришь ведь! Не только потому, что нет времени (снаружи уже доносилось хныканье Элизбет), но и потому, что само это отсутствие чего-либо личного как раз усиливает чувство близости к Лайонелу. В этом сквозит не просто его аскетизм и скрытность, но и настороженная бдительность – почти как если бы он специально выставил здесь капкан и ждет, что она будет делать.
А делать она не хотела ничего, никаких больше разысканий, хотела сесть на пол, на самую середину прямоугольника пустого линолеума. И сидеть так часами, не столько глядя на эту комнату, сколько утопая в ней. Остаться бы здесь, в этой комнате, где ее никто не знает и ничего от нее не требует. Остаться надолго-надолго, сидеть, становясь все острее и легче, стать легкой, как игла.
В субботу утром Лорна и Брендан с детьми должны были ехать в Пентиктон. Их пригласил на свою свадьбу студент-дипломник. Планировалось провести там ночь с субботы на воскресенье, а потом и с воскресенья на понедельник, а домой ехать в понедельник утром.
– Ты ей сказала? – спросил Брендан.
– Все нормально. Она с нами не едет.
– Но ты ей сказала?
В четверг весь день провели на океанском пляже в парке Эмблсайд. Полли и Лорна с детьми добирались туда автобусом с двумя пересадками, нагруженные полотенцами, пляжными игрушками, пеленками, едой и надувным дельфином Элизбет. Физические трудности вкупе с раздражением и злостью, которыми разгорались при виде их компании другие пассажиры, вызвали в них странную, типично женскую реакцию: состояние, близкое к истерическому веселью. То, что Лорне удалось вырваться из дома, где она тянула лямку жены, этому также способствовало. До пляжа добрались растерзанные и расхристанные, но в полном восторге, сразу разбили лагерь, из которого потом по очереди ходили купаться, по очереди следили за детьми, бегали за питьем, мороженым и жаренной в масле картошкой.
