Расставшись с Уолли на склоне холма, он чуть не бегом бросился вниз; обернулся, махнул Уолли. Молодой человек его возраста! Его роста! Только Уолли более мускулист. От занятий спортом, решил д-р Кедр. Сложение героя — ему вспомнились герои, которым он старался помочь во Франции в Первую мировую. Их мускулистые, без жировой прослойки тела были изрешечены пулями. Д-р Кедр недоумевал, почему, глядя на Уолли, он подумал о них.
«Лицо у Уолли красивое. Черты изящнее, чем у Гомера. Но Гомер тоже красив. Уолли сильнее, но кость у него тоньше. Во взгляде ни капельки злости; глаза человека добрых намерений. Торс героя, а лицо… благодетеля», — заключил д-р Кедр, смахнув на пол светлый завиток с лобка, прилипший к внутренней стороне бедра Кенди, чуть ниже согнутого задранного колена. Сменил среднего размера кюретку на маленькую и заметил, что веки у девушки дрогнули, а сестра Эдна подушечками больших пальцев массирует ей виски. Губы у нее слегка приоткрыты, несмотря на молодость, в ней на удивление нет никакой скованности, а под действием эфира она просто спокойно спит. Особую прелесть ее лицу придавало выражение невинности. Чем это достигалось, д-р Кедр не мог понять.
Он почувствовал, что Эдна заметила его интерес к девушке, опять оборотился к зеркалу и с помощью малой кюретки завершил операцию.
«Благодетель, — не выходило из головы у д-ра Кедра. — Неужели Гомер встретил своего благодетеля?»
Почти то же думал и Гомер: наконец-то ему встретился принц Мэна, король Новой Англии. И даже пригласил к себе в замок. Он столько раз перечитывал Давида Копперфильда и лишь сегодня понял, что испытал Давид, впервые увидев Стирфорта. «В моих глазах это был человек, наделенный всесильным могуществом, — рассуждал Давид Копперфильд. — Будущее, озаренное лунным светом, выступило наконец из тумана. Его шаги четко отпечатались в саду, о котором я всю ночь мечтал, пока шел сюда».
«Будущее выступило наконец из тумана, — шептал Гомер. — Я увижу океанский берег!»
— Тужьтесь, — приказал он женщине из Дамарискотты и спросил: — А Дамарискотта на побережье?
Шея женщины напряглась, рука с побелевшими костяшками пальцев вцепилась в руку сестры Анджелы.
— Совсем рядом! — крикнула женщина и вытолкнула свое дитя в Сент-Облако, его скользкая головка идеально легла в уверенную ладонь правой руки Гомера. Ладонь скользнула дальше вдоль гибкой шейки младенца, левой рукой он приподнял слегка ягодицы и вызволил его на свет Божий, как любил говорить д-р Кедр.
Родился мальчик. «Стирфорт», — назвал Гомер Бур второго принятого без помощи Кедра младенца. Перерезал пуповину и улыбнулся, услыхав здоровый плач новорожденного.
Кенди, очнувшись от эфира, тоже услыхала плач и содрогнулась. Если бы д-р Кедр взглянул на нее сейчас, он бы все-таки подметил в ее лице осознание вины.
— Мальчик или девочка? — спросила она еще нетвердо, так что ее услыхала только сестра Эдна. — Почему он плачет?
— Все в порядке, милая, — успокаивала ее сестра Эдна. — Все уже позади.
— Я хочу родить ребенка, в будущем, — сказала Кенди. — У меня он будет?
— Конечно. У тебя их будет столько, сколько захочешь, и они будут такие красивые!
— У вас родятся принцы Мэна! — вдруг сказал д-р Кедр. — Короли Новой Англии!
«Ишь ты, старый козел, — подумала сестра Эдна. — Заигрывает с пациенткой». И ее любовь к Кедру на миг подернулась рябью.
«Какая странная мысль, — проплыло в голове у Кенди, — но почему я их вижу так неотчетливо. (Она еще не совсем пришла в сознание.) И отчего там плачет младенец?» Д-р Кедр заметил еще один завиток, почти не различимый на ее смугловатой коже. Наверное, потому сестра Эдна и не увидела его. Он слушал плач младенца женщины из Дамарискотты и уговаривал себя: «Не будь эгоистом, внуши Гомеру, пусть подружится с ними». Уилбур Кедр глянул украдкой на приходящую в себя девушку, ее лицо излучало свет, суливший надежду.
«А яблоки люди всегда будут есть, — думал он. — Это будет хорошая жизнь».
Эмалевое яблоко с золотой монограммой на дверце кадиллака поманило Мелони — она все-таки оторвалась от окна и вышла наружу; попыталась отодрать яблоко, но оно не поддавалось. Соблазнило ее появление Мэри Агнес, прижимавшей к груди костлявыми руками пирамиду банок с медом и желе; и Мелони пошла посмотреть, что же происходит у отделения мальчиков. Но там уже ничего не происходило. «Такая уж моя судьба, — сетовала Мелони, — мне никогда ничего не достается». Даже эти красавчики куда-то исчезли, а ей было любопытно поближе на них взглянуть. И разжиться нечем — вот только на полу машины валяется какая-то старая книжка. Перст судьбы, решила потом Мелони, что книжка лежала названием вверх. «Крошка Доррит» — это ни о чем не говорило, но Чарльз Диккенс — любимец Гомера, это она знала точно. И она стащила книжку — не для себя, для Гомера, не подозревая, что совершила первый в жизни неэгоистичный поступок. В тот миг она не думала, что Гомер в благодарность ласково взглянет на нее. Она просто от всего сердца сказала себе: это подарок для Солнышка!
Обещание Гомера не покидать без нее Сент-Облака много значило для Мелони, она даже не сознавала, как много. И тут она увидела Уолли. Он шел к своему кадиллаку, то и дело оборачиваясь на холм. Мысленным взором он уже видел плодоносящий сад, сбор урожая, высокие лестницы в кронах, сирот, срывающих яблоки. В межрядьях пирамиды ящиков, трактор, тянущий прицеп, полный яблок, — неплохой выдался урожай.
Только где им взять трактор? — размечтавшись, Уолли споткнулся, устоял на ногах, огляделся кругом, вот и кадиллак. А Мелони уже в панике исчезла. Столкнуться наедине с этим красивым парнем? Она не выдержит его безразличия. Если он ужаснется ее безобразию — куда ни шло, да ей и нравилось ужасать людей. А вдруг он просто не заметит ее — вот что невыносимо. Или еще хуже — протянет банку с медом, — да она раскроит ему этой банкой череп. «Меня медом не купишь», — подумала Мелони, опуская за пазуху «Крошку Доррит», поближе к колотящемуся сердцу.
Она переходила дорогу между отделениями как раз в ту минуту, когда помощник станционного начальника по этой дороге поднимался к больнице. Она не узнала его с первого взгляда — так он разоделся. Для Мелони он всегда был дурень в униформе, напускавший на себя Бог весть что, хотя работал, по ее мнению, на глупейшей в мире работе — встречал и провожал поезда. Пустынность станции навевала на Мелони такую тоску, что она очень редко там появлялась.
На станцию ходят по одной причине — куда-нибудь ехать; но весь день там торчать, воображая, что путешествуешь, — более печального и глупого занятия нельзя придумать. И вот этот оболтус идет к ним, под носом, как всегда, намек на усики, которые он растит уже второй год, но вырядился — умора и только. Как на похороны.
Мелони попала в точку. Простой, но тщеславный паренек был потрясен кадиллаком и подумал, что если выкажет взрослую солидность, как того требует печальное событие, его непременно назначат начальником станции. Он до смерти боялся д-ра Кедра, при мысли о беременных женщинах хотелось куда-нибудь спрятаться, но ему втемяшилось в голову, что долг велит пойти и проститься с усопшим. Легкий запашок блевотины он связал с новорожденными, отчего его самого позывало на рвоту; но он все-таки шел, преодолевая отвращение и страх, что придавало его глуповатому мальчишескому лицу чуть ли не взрослое выражение, если бы не комический пушок на верхней губе, портивший все дело.
К тому же он тащил в гору каталоги и брошюры; они больше не понадобятся станционному начальнику, и он решил этим подношением снискать милость в очах д-ра Кедра. Не мог сообразить пустой головой, зачем д-ру Кедру советы огородникам и реклама женского белья и как он отнесется к тем карам, которыми грозила д-ру Кедру и другим греховодникам «религия — почтой».
Больше всего в приюте ему были ненавистны Гомер и Мелони. Он завидовал спокойной, взрослой уверенности Гомера и боялся вечного зубоскальства Мелони. И вот эта Мелони собственной персоной преградила ему дорогу.
— Что это у тебя под носом? — спросила она. — Кукушкин лен?
Мелони была выше его, да еще дорога шла в гору. Она возвышалась над ним как каланча, и он пропустил ее насмешку мимо ушей.
— Я иду лицезреть тело, — с достоинством произнес он.
Будь он сообразительнее, он никогда бы не сказал этих слов.
— Мое? — невинно спросила Мелони и, увидев, как он испуганно заморгал глазами, прибавила: — Я не шучу.
Она обожала во всем брать верх, но если противник тут же сдавался, вдруг теряла азарт. Помощник начальника станции врос в землю, всем своим видом давая понять, что не двинется с места, пока бездыханный не рухнет на землю!
И Мелони, отступив в сторону, сказала:
— Ладно, я пошутила.
Он покраснел, спотыкаясь, побрел дальше и уже свернул к отделению мальчиков, как Мелони опять бес за язык дернул.
