Кто там идет с костистым, зловещим лицом?
Судья Ди? Во дворе темно – не узнать. Или мне уже не годятся очки? Теряю зрение. Если и дальше так пойдет, под конец всех этих приключений совсем ослепну.
Кожаные подметки скрипят по гравию. Он купил себе в Пекине новые итальянские ботинки? Или ему подарили – кто-нибудь более ловкий, чем Я?
Шаги на лестнице – как будто целая армия идет парадным маршем. Вот он поднимет ногу и замрет, а потом как грохнет по ступеньке что есть силы. Шаги протопали по коридору и остановились за дверью Тропинки. Удар и долгий, рассыпчатый скрип – дверь открылась. Раздается голос судьи – он говорит о себе в третьем лице:
– А вот и судья Ди пришел к вам, барышня.
– Заходите, пожалуйста. Садитесь, господин судья.
– Микрофонов, скрытых камер нет?
(Слышно, как судья подходит к кровати и, кажется, опускается на колени – проверяет, нет ли чего-нибудь под ней.)
– Знаешь, где был судья Ди? В Пекине. Он собирался приехать пораньше. Но не вышло. (Скрип стула – видимо, он сел.) Его попросили сделать доклад. Все китайские чиновники и юристы хотели узнать, как он притворился мертвым, чтобы накрыть преступную шайку в морге Чэнду. История такая жуткая, по ней уже собираются снимать телефильм.
– И вы будете играть сами себя?
– Может быть. Чтобы был настоящий реализм… Но ты что-то неважно выглядишь.
– Да. Мне делали операцию, и я еще не совсем здорова.
– Вот видишь, у судьи Ди верный глаз! От него ничего не ускользнет. Как тебя зовут? – Тропинка.
– Плохое имя. Наша страна стала могучей и процветающей, никто больше не ходит по тропинкам. Мы гордо и уверенно шагаем широкой дорогой социализма. Имя надо поменять. Судья Ди будет называть тебя Дорогой.
(Молчание. Молодец, правильно делает, что не спорит. Где она? Сидит в постели? Или стоит у стены? Злодей встает со стула.)
– Иди ко мне, Дорога. Возьми мою куртку и повесь в шкаф на вешалку.
– Тут нет шкафа. Я повешу ее на дверь.
(Первый раз слышны шаги Тропинки – она идет от стенки к двери, очень медленно.)
– Это что за шутки? Ты ходишь, как старушка с забинтованными ногами. А ну-ка…
(Она вдруг испускает громкий стон.)
– Тебя так поразил судья Ди? Прекрасный, сильный и неотразимый?
– Простите, это лоло.
– Что? Ты лоло? Невероятно! Дорога Лоло – вот твое полное имя. Люблю смотреть, как пляшут женщины-лоло. Они такие страстные, ритмичные, задорные. Станцуй-ка мне!
– Я не могу.
– Не ломайся! Все лоло умеют танцевать. Взмахнула рукой и пошла! Давай станцуем вместе, как влюбленные на празднике огней у вас в горах. Что за странный запах? От тебя пахнет порохом. Ну давай, пошли! «Пекинские златые горы»!
(Он подхватил ее и запел эту известную революционную песню, но не успел допеть строчку, как недолеченная нога Тропинки подвернулась и она упала.)
– Что происходит? Ты соображаешь, что делаешь? Упускаешь шанс потанцевать с самим судьей Ди! Его терпение скоро лопнет. Пойди прими душ и ложись рядом с ним.
(Она встает. Со стоном – ей, наверно, больно. Тяжелые шаги и скрип пружин. Судья взгромоздился на ложе. Ворочается. А девушка опять упала и вскрикнула.)
– Перестань паясничать перед судьей Ди. Не смешно.
– Я не паясничаю. Я попала в аварию и сломала ногу.
– Что?! Этот поганый психоаналитик хотел подсунуть мне хромую? Какое оскорбление! Судья Ди не станет спать с калекой!
(Одним прыжком выскакивает из кровати и разражается потоком брани. Уходит и захлопывает дверь, так что трясутся стены. Свирепые шаги по лестнице, по двору, и Мо проснулся.)
Еще минуту он, не до конца очнувшись, соображает, правда все это или ему только приснилось. Во дворе хрипло кричит в своей клетке-пагоде иволга, и эти крики возвращают его в реальность. Он приникает ухом к перегородке – Тропинка ровно дышит. Какая радость! То был всего лишь страшный сон…
Мо разглядывал свежий снимок: «Просто чудо!» Сломанные концы сошлись, кость вырисовывается цельным светящимся пятном. Вот она, волшебная живучесть, первобытная сила. Черная пленка с костями – как победоносный пиратский флаг.
Днем он водил Тропинку в больницу на рентген. Снимок обещали выдать через три часа, Мо остался ждать, а Тропинка ушла. Мо дал ей двести юаней и сказал:
– Пройдись по магазинам и купи себе что захочешь. Это мой подарок.
«Интересно, где она сейчас? – думал аналитик, идя домой со снимком. – Все еще ходит по магазинам? И что она купила? Помаду? Серьги? Платья? Туфли?»
От радости он не чуял под собой земли. Парил, летел над нею. Спустился вниз по главной улице, Народной, свернул налево, пошел вдоль Шелковой реки к Южному мосту. И по дороге улыбался всем встречным: мужчинам и женщинам, старикам и детям, даже полицейским, которые обычно нагоняли на него страх. Ему хотелось каждого остановить и показать снимок – доказательство настоящего чуда, сотворенного Старым Наблюдателем.
«Если я когда-нибудь женюсь… (На ком? На Горе Старой Луны? На Бальзамировщице? Или на Тропинке? Сейчас я так безмерно счастлив, что влюблен во всех трех, вернее, четырех, считая дочь Старого Наблюдателя, которой я еще даже не знаю. Если бы они согласились, я, несмотря на расходы и слабое здоровье, готов взять в жены их всех.) Так вот, если когда-нибудь я женюсь, то повешу этот снимок на стенку в семейной гостиной. Помещу под стекло, оправлю в рамку, устрою мягкую подсветку, чтобы все любовались этим шедевром».
Близился вечер. Солнце подернулось дымкой. От мутной, грязной воды потянуло теплым ветром, пахнуло чем-то затхлым. Как обмелела эта Шелковая речка со времен его детства! А была такая прозрачная, в ярких солнечных бликах и широкая – не переплыть. Сколько счастливых часов провел он здесь, загорая с приятелями на чуть выступающем из воды островке. Теперь он другой человек, зрелый плод, выросший из семечка, каким был Mo-подросток, близорукий, неловкий, представлявший себя покорителем женщин. Еще ребенком он часто видел одни и те же наивно-эротические сны о том, как влюбляется в кузину, учительницу, дочку прислуги, одноклассницу… список мнимых возлюбленных бесконечен. Судьба распорядилась так, что помог ему на этом пути, подтолкнул его к осуществлению давних мечтаний судья Ди, благодаря которому любезный сердцу Мо революционный романтизм соединился с пролетарским реализмом. Какой большой скачок! Коммунисты только и делают, что совершают большие скачки в разные стороны, но этот и правда был скачком вперед. Не пожелай судья Ди получить невинную девушку, может Мо и до сих пор оставался бы девственником и предавался умственной мастурбации с помощью книг по психоанализу во французском переводе. А теперь пожалуйста – он влюблен одновременно в четырех живых, реально существующих женщин, и все хороши как на подбор. Он вглядывался в лица встречных пешеходов и велосипедистов и думал, есть ли во всем городе человек счастливее его. По лицам видно, что нет. Для обычных людей любить сразу двоих – и то проблема. Ну а четыре любви синхронно – такого нет ни у кого, кроме бравого Мо. Никогда раньше ему не приходило в голову рассматривать свое положение в таком ракурсе, и он таял от этой мысли.
«Как жаль, что Гора Старой Луны сидит не в той же тюрьме, что зять мэра. (Бальзамировщица тоже, но о ней я иногда забываю, а о Горе Старой Луны – никогда, ни на минуту.) Может, он знает какую-нибудь женщину-заключенную, которая могла бы стать посредницей и запустить „подвесной носок“. Голубенький (или любой другой) носочек, еще сохраняющий тепло чьей-то ноги, дырявый спереди и сзади, а в нем записка: „Для номера 1 479 437 из камеры 5 005. Завтра возвращается судья Ди. Послезавтра ты выйдешь на волю“. Или лучше, избегая слов, пока дело не сделано, я нарисую девушку с шестом (это ты, моя Гора Старой Луны), которая перепрыгивает через стену с колючей проволокой. А внизу напишу только „С-2“. Когда мы учились в университете, она входила в сборную по легкой атлетике и выиграла три бронзовых медали на студенческих соревнованиях. Я помню, как она тренировалась, разбегалась по дорожке, поднимая облако пыли, в спортивном, облегающем бедра трико, как упиралась в землю длинным шестом и взвивалась вверх, точно стрела из лука, как напрягались в этом броске ее тело и воля. И каждый раз я ждал, что она не опустится вниз, а растворится в небе, как колечко дыма, или превратится в ласточку».
С недавних пор Мо каждые две-три ночи снился один и тот же кошмар. Сначала – полная тьма, отвратительный запах тухлой воды и прерывающийся от натуги мужской голос: «Как мне надоел этот проклятый запор!» Потом шумный, на всю темную камеру, всплеск – кусок кала все же падает в парашу. Голос принадлежит бывшему начальнику женской тюрьмы. В камере трое: начальник, врач той же тюрьмы К. и он, Мо. Причиной их ареста послужило то, что одна заключенная, номер 1 479 437 из камеры 5 005, сидящая уже два года, оказалась на третьем месяце беременности. Это Гора Старой Луны. А они – единственные мужчины, с которыми она виделась за последние три месяца. Ясно, что один из них и есть виновник беспрецедентного в истории китайских тюрем преступления. Директор, который во время долгих сидений на параше любил пооткровенничать, признался, что чуть не влюбился в эту заключенную, потому что она похожа на госпожу Тянь, великую танцовщицу революционного балета, кумир его молодости. Он вызывал Гору Старой Луны к себе в кабинет, заставлял одеться как главная героиня балета «Седая девушка» и надеть пышный седой парик (спасаясь от помещика, покушавшегося на ее девственность, эта девушка провела двадцать лет в горах, где у нее не было ни крошки соли). Директор ставил пластинку с записью музыки к балету, но Гора танцевать не желала, говорила: «У меня нет ни желания, ни таких пальцев на ногах, как у госпожи Тянь, чтобы держаться на цыпочках». Тюремный врач, который вечно сидел, забившись в угол, и плакал, рассказал другую историю, тоже вариацию на вечную тему девственности. Он приметил заключенную номер 1 479 437 во время гинекологического осмотра. В свои тридцать два года она еще была девственна – феномен, все более и более редкий в современном Китае, а в тюрьме и вовсе уникальный. Поначалу это не вызвало у него ничего, кроме простого любопытства. Но потом он прочитал в одной старинной книге секрет «красного дождя», средства для продления жизни, которое алхимики изготовляли для императоров эпохи Мин из менструальной крови девственниц. Ему захотелось воспроизвести эксперимент восьмисотлетней давности. Он вызвал девушку и велел ей принести ему пузырек крови от месячных, объяснив, что якобы нашел какую-то инфекцию в ее предыдущих анализах и хотел бы уточнить диагноз. Из этого ничего не вышло, потому что заключенная с того самого дня, как попала в тюрьму, страдала аменореей. Зато врача в одно прекрасное утро (в точности по Кафке) взяли и арестовали прямо на дому. Однако, при всей своей извращенности, ни начальник тюрьмы, ни врач не могли быть виновниками беременности, потому что, будучи законопослушными гражданами, они оба еще двадцать лет назад откликнулись на призыв правительства и в рамках кампании «одна семья – один ребенок» обзавелись «вечным презервативом», то есть добровольно подверглись перевязке семявыводящего канала. Еще меньше оснований было подозревать Мо, который виделся со своей подругой только в комнате свиданий, под бдительным присмотром надзирательниц и в присутствии других заключенных и их родственников. Эти невеселые встречи завершались каждый раз одинаково: звенели ключи, скрипела дверь, и в зал бесшумно входил стрелковый взвод – цепочка духов смерти в фуражках с китайским гербом и тем же холодным блеском в глазах, какой излучали их винтовки.
