То-то и страшно, что по кускам. Окончательная расплата, с подбиванием итогов и весами на руке у ангела, куда сомнительнее, чем Екатерининский проспект с вечными алкашами, сшибающими мелочь, с наркоманами, ведущими совещание на парковой лавочке, с темными забегаловками, где Гость еще недавно, раздав весь чемодан литературы, смаковал свой кофе по-итальянски.
Двое стриженых не признают за тобою права думать о высоких материях вроде реальности жизни, призраков, неизбежной подбивания итогов. Для них ты пособник сомнительного типа, что подкапывался под самое основание этого парадиза. Посягал на его оборону от унылых улиц казенной Столицы, разворачивающихся со страшной неотвратимостью ременной плети.
Он открыл глаза. Машина уже свернула от площади Святого Людовика на Королевскую, двое стриженых выпрямились в своих сиденьях, и тот, что справа, обернувшись, хмуро переспросил у Гостя номер дома. Движение по улице Святого Юбера было перекрыто. У трех огромных пожарных машин чернела толпа, существенно более густая, чем обычно на пожарах. Полицейский у барьера, махнув рукой коллегам, пропустил автомобиль с пленником.
(эпитет -ого) Дома, где на заднем дворе высаживал Коган свои прощальные маргаритки, больше не было. Кленовые балки, прогорев, обрушились, и от удара осыпался известняк, покрывавший деревянный остов. Винтовая лестница в квартиру Бородатого обрывалась в пустоту. Мусор, камень, обгорелое дерево - вот и все, что увидал Гость сквозь свое бывшее окно.
Стриженые обалдело посмотрели друг на друга, потом снова обернулись к Гостю - и тот, что был за рулем, вдруг ухмыльнулся.
"Вы свободны", - сказал он.
"Куда же мне теперь идти?" - не удержался Гость.
"Как получится," - отвечал полицейский, - "погорельцам помогает город, помогают "Дети Солнца", церкви помогают. Вылезайте."
"Спасибо".
Сгорел преступный чемодан. Сгорели все наброски к повести, все машинописные, оставленные для архива копии писем и дневниковые записи. Сгорели вся подаренная "Союзником" одежда и подобранный на помойке телевизор. Сгорели зеленые молочные ящики и фотография Елизаветы, с которой он не расставался все последние семь лет, и суеверно не захватил с собой на Зеленые Холмы. От развалин дома отвратительно несло сырым запахом гари. Чумазые пожарники залезали обратно в машину. Но толпа у дома все росла, и на лестницу, которая раньше вела на второй этаж, взбирался Жилец с картонной папочкой в перепачканных руке.
"Граждане! Соотечественники! - надрывался он. - У нас пытались отобрать язык. Пытались отобрать культуру. На свободных выборах мы вступили на свой собственный путь. Но враг не дремлет. Возник гнусный заговор, направленный на то, чтобы опорочить нас в глазах всего мира. Сегодня ночью Аркадия стала свидетелем очередного преступления. Сожжен не просто жилой дом, дававший приют честным труженикам и тем, кого это общество выкинуло на обочину. Сожжена штаб-квартира Партии Возрождения Новой Галлии, о создании которой мы вчера объявили неделю назад. Мы, учредительный комитет партии, с трудом спаслись из пылающих развалин, чтобы выше нести знамя нашей независимости. Сограждане! Здесь, на руинах скромной квартиры моего арестованного друга я хочу торжественно провозгласить, что нашу партию не запугать. Мы продолжаем жить благодаря вам, благодаря народу Новой Галлии, который крепко держится за свои корни и не позволит большому бизнесу и заговору англофонов попирать наши самые священные права. Здесь, на этих дымящихся руинах, я хочу еще раз заявить о наших целях - добиваться свободы от тирании, отделения от Аркадии, строительства новой жизни, в которой никто и никогда не осмелится помыкать нашими интересами! Вступайте в нашу партию - партию простого народа, который больше не в силах терпеть безработицы, инфляции и угнетения!"
Он вытер пот со лба, оставив на нем черные разводы, и протянул руку к сгоревшему подъезду, где за два дня отсутствия Гостя успела появиться солидная плексигласовая доска с названием партии. Прямо на столике у обгорелой двери бойко шла запись в сторонники возрождения Новой Галлии, независимости, и прочих вещей, о которых с такой страстью говорил оратор. Гость перевел взгляд на воздушный замок. Тот, ничуть не закоптившись, по-прежнему висел в облаках без видимой опоры, со всеми своими башенками и флюгерами. Он обошел дом вокруг. Двор с маргаритками был завален обгорелым хламом, только на одном пятачке сохранилась буйная поросль травы. Клен, который с таким усердием окапывал, удобрял и привязывал к колышку Коган, очевидно, погиб. Из раскрытого подвального окна несло дымом. Вернувшись к толпе (где кое-кто уже держал над головой рукописные плакаты с зажигательными надписями), он увидел женщину, высматривающую что-то сквозь разбитое окно его комнаты.
- Ивонна, - окликнул он.
- Ты здесь? - она просияла. - Я услыхала по радио, что дом сгорел, и сразу прибежала. С работы. А здесь такая толпа и этот прохвост митингует со своей командой. Ты цел? А твой друг? Что с ним?
Она была в красных чулках в крупную сетку, все той же юбочке много выше колен, розовой кофте с огромным вырезом.
- Друг мой жив-здоров, он сейчас в Федерации, но к осени, наверное, вернется в Швецию. - сказал Гость. - Я, как видишь, тоже жив-здоров. Только моя любимая женщина умерла.
- Ты что?
Он посмотрел ей в густо накрашенные, широко раскрытые глаза. Наверное, ей не было и двадцати, Ивонне. Женщина с короткой стрижкой выглядела старше своих лет, и глаза у нее всегда были усталые, припухшие, с тлевшим на самом дне ведьмовским отчаянием.
- Правда.
- Бедный ты мой. Куда же ты теперь пойдешь?
- Бог его знает. Наверное, в Армию спасения. Знаешь, на проспекте Богоматери, рядом с магазином для бедных.
- Знаю, - насупилась она. - А что же твои адвентисты? Кто-то ведь тебе давал эти книги? Ужас какой-то. У тебя и денег небось нет?
Гость достал из кармана своей щегольской курточки измятый конверт. Там оказалось три кирпично-красных сотенных бумажки.
- Я еще пособие получаю. Только им нужен постоянный адрес.
- Послушай, - Ивонна, покраснев, взяла его за руку, - пойдем ко мне. Честное слово, я тебя пальцем не трону...
Гость вдруг засмеялся. Дикий это был смех, и те крепкие молодые ребята из толпы, что стояли поближе, сразу посторонились. Оратор уже заканчивал перечислять оскорбления, нанесенные за последние двести лет жителям Новой Галлии британской короной. Толпа, заворочавшись, потекла вниз по перегороженной улице Святого Юбера к городской управе. Жилец, уже успевший обзавестись двумя низкорослыми телохранителями в кожаных куртках с металлическими бляшками, потрясал кулаком перед подбежавшей съемочной бригадой телевидения.
- Я был безработным, был на социальном пособии, теперь стал бездомным. За нами пойдет каждый пятый житель Новой Галлии - потому что мы знаем, кого винить в наших бедах!
- Жилец! - крикнул Гость. - А кого мне-то винить? Можешь ответить?
- Ты головастый парень, - обернулся тот. - Хочешь поднять своего брата-иммигранта? Мы принимаем всех. Хочешь?
- Не хочу.
- Ну и хрен с тобой.
Не оглядываясь, он быстро зашагал к голове толпы, где уже водрузили на шест оплавленную, обугленную плексигласовую доску с названием партии и подняли ее высоко над землей. Последняя пожарная машина, подвывая, уехала.
- Пакостный тип. Нечего тебе с ним делить, - говорила Ивонна, уводя его под руку от обгоревших развалин. - Сейчас зайдем ко мне, переоденусь в нормальное, сходим перекусить, потом надо купить тебе что-то из одежды, это все грязное, мятое, а у тебя ничего не осталось, все сгорело, наверное. Как же ты выскочил из горящего дома и ничего не захватил? Некогда было? Оденем тебя, накормим, потом вернемся домой, я тебя уложу спать. Девочки мои на работе, у нас на троих четыре комнаты, и диван стоит в гостиной, раскладной, мягкий такой, и белье свежее есть, не беспокойся. Они слова не скажут, я им все объясню. Я же плачу за квартиру, а гости ко мне никогда не ходят. У нас уютно, между прочим, чисто. Выспишься, а назавтра все-все мне расскажешь. Кто там у тебя умер, кто в Швеции остался. Что тебе делать в этой Армии Спасения, посуди сам? От кого они тебя будут спасать? Знаю я ихние нравы. Побудка в шесть, и за молитву - да еще за талончиком на ночлег в очереди стоять. Б-р-р.
Она жила на самой окраине Плато, в одном из бесчисленных полутемных проулков, по которым вечерами ветер носил газетные клочки и пустые пластиковые пакеты. Она босиком вышла из ванной, смыв весь грим, в длинном, до самого пола, белом холщовом платье, зашла к себе, порылась в ящике комода, отыскала ожерелье из крашеного сиреневым пресноводного жемчуга, нацепила его на шею, замешкалась. "Возьми, это тебе поможет." Присела на диван в цветастой обивке, протянула Гостю раскрытую ладонь с крошечным, наполненным до середины шприцем. На кончике иглы дрожала опаловая капля. Сквозь конические фонари в потолке в гостиную лился усталый солнечный свет, и где-то за дощатой стеной играла невнятная, невидимая, почти потусторонняя гитара.
