Павел заметил в стене узкого тоннеля массивную, обитую стальными листами, дверь.
— Что там? — спросил он у Троцкого.
— Совещательный кабинет.
— Мы его тоже посмотрим?
— Позже как-нибудь, — ответил Троцкий. — На самом деле там ничего интересного нет.
Троцкий увлек Павла на верхний уровень и показал занесенную снегом кладовую, где в клетках хранились продукты. В теплом отделении кладовой стояли мешки с картофелем, банки с крупами, закатки с огурцами, грибами и разнообразным вареньем. Все это было упрятано за мелкоячеистой металлической сеткой, спасавшей провизию от крыс и мышей.
После отбоя соратники (те, кто не был в дозоре) умылись, почистили зубы и заняли гамаки. Карлик на цыпочках подошел к стреляной гильзе, которая стояла на полке стены, и накрыл мокрой тряпкой горящий фитиль. Теперь спальню освещал только слабенький огонек от лампадки под самодельным сколоченным из грубых досок киотом. В киоте, Павел знал, прятались изображения революционных вождей, ушедших, по словам часто прибегавшего к ярким метафорам Троцкого, «ввысь».
Мерно покачиваясь в гамаках, мирно спали соратники. Только, пытаясь устроиться поудобней, крутился бывший владелец завода, производившего нанобудильники, Михаил Аскольдович Пень.
Павел бодрствовал. Приятная истома расплывалась по его телу. Ему было тепло и спокойно. Когда он закрывал глаза, перед ним возникало лицо человека со шрамом. Он смотрел на Крючкова добрым всепонимающим взором. В ушах Павла звучал его ласковый голос: «Пусть сейчас тяжело. Брат мой, друг мой. Верь мне: впереди ожидает нас новая, яркая жизнь. Мы построим страну, где не останется места страданиям. Лучшее ждет впереди. Спи. Спи».
Карлик подходил к белому обнаженному телу Крючкова, лежащему под ослепительно ярким прожектором на мраморном белом столе. Тело героя было огромным, его ноги уходили за пределы стола и рельсами через окно уползали в соседнюю комнату.
— Мы вставим рубины в глазницы, — тихо скрежетал карлик, — набьем твое чрево соломой, льняными очесами и благоуханными травами. Спи. Спи.
Павел провел у подпольщиков трое суток. Все это время он был под наблюдением «старших товарищей», которыми представлялись Лев Троцкий и Бафомет. Если же те были заняты или отсутствовали, за Павлом приглядывал Карл.
Лев Троцкий вызывал у Крючкова чувство симпатии и любопытства. Улыбался разведчик не часто, но приветливостью, доверительностью и неподдельной душевной ясностью располагал к себе. Еще Павла пленяли его рассказы. Троцкий распространялся о засекреченных видах оружия, методах организации диверсий, типах и технике обустройства схоронов и засекреченных наблюдательных пунктов, способах выживания в экстремальных условиях и многих других интересных вещах.
Когда человек со шрамом заводил разговор о предателях горячо любимой им Родины (это случалось нередко), голос его повышался, речь становилась эмоциональной, полной волнующих оборотов и ярких метафор. В такие моменты Лев Троцкий рубил яростно воздух ладонью и обличал и грозил. В словах человека со шрамом чувствовалась личная боль, которая передавалась Крючкову, и он всецело был солидарен с ним. Наш герой внимал ему завороженно и не мог возразить. Троцкий вещал:
— Посмотри, куда ведет нашу страну это циничное, не верящее ни во что, не ценящее ничего, кроме личного обогащения, правительство. Эти прохвосты любой идее не дадут стать могущественной. Ее обесценят, обесцветят, заразят разложением и выкинут на помойку. Вот так. Так… Они врут, что мы якобы завербованы тайным врагом нашей Родины и являемся слугами мировой закулисы. Что все наши действия происходят с подачи Госдепа. Но неужели не ясно, что мы самостоятельно выбрали путь и спустились в подполье. Мы не зависим от помощи мировых воротил, которыми часто пугают их же друзья в подвластных им СМИ. Наши руки чисты. Кроме вводимого в заблуждение народа, мы никому не должны. И люди не слепы. Смотри. Вызывающие только жалость потуги спасти то, что было построено при социализме, выдаются за достижения. И чем тут можно гордиться?! Промышленность разрушается. А все награбленные у народа богатства передаются в Стабфонд — цепкие лапы того самого гнусного американского ростовщичества. Бизнес продажных чиновников связан с отмывкой награбленных средств и офшорами. Цена ему — миллионы загубленных человеческих судеб и жизней. Требующие модернизации заводы ветшают и закрываются за неэффективностью. Люди страдают от произвола, упадка и безработицы. Да только обычные люди там наверху никому не нужны! Теперь же ты видишь: наше нелегкое время требует непримиримой борьбы. Ты тоже жертва, — неожиданно ласково объявил Троцкий. Обильно посыпав вологодское масло, размазанное на подрумяненной корочке белого хлеба, сахаром, он угощал самодельным пирожным Павла, произнося зачем-то: — Аминь.
Карлик Карл оказался не таким уж противным и злым, как, впервые встретив его, решил Павел. Правда, славным карлика Карла назвать было тоже нельзя. Он был, скорее, печальный и странный. Целый день скрежещущим, как тяжелая дверь на заржавленных петлях, голосом мог разглагольствовать о горестях и несчастьях людей. К примеру, начинал рассказывать о торнадо, в подробностях разрисовывая самые разнообразные формы гибели жертв:
— Вот… Подкинуло эту, полную жизни, розовощекую, длинноногую, с прекрасной грудью и очаровательным личиком девушку прямо в дорогостоящем автомобиле и пронесло по воздуху триста метров… Потом машину плавненько опустило на землю. Все цело. А она (девушка) во время полета кричала и подавилась жвачкой. Потом, уже на земле, — судороги, в агонии расцарапанная наманикюренными коготочками тонкая шея, выпученные глаза — медленная и мучительная смерть.
Или:
— Открыл молодой, атлетического телосложения мужчина с симпатичной мордашкой дверь… А оттуда огненный вихрь. Кожа на лице симпатяги мгновенно обуглилась, затрещала, пошла пузырями…
Павел затыкал уши, чтобы не слышать подробности страшного повествования. Когда он убирал от покрасневших ушей руки, карлик, довольно хихикая, говорил:
— Ничего плохого в смерти нет. Она всех уравняет.
Карлик дружил с угрюмым великаном Кузьмой Купидоновым. Кузьма практически ни с кем, кроме карлика, не общался.
Один раз Крючков набрался смелости и поинтересовался, как Купидонов оказался в подпольной среде.
— От меня ушла жена. И все, — произнес Купидонов. — Мне нужна моя Кармангоция. И там, где живет глупая теща, улица, названная в мою честь.
Влас Жебрунов был бунтарем и яростным оппозиционером. Имея в запасе огромное множество где-то вычитанных изречений, он постоянно спорил с Пнем, который не был сторонником радикальных решений, предлагал все продумать и взвесить. Влас частенько обвинял Михаила Аскольдовича в нерешительности и приверженности к бесчеловечному либерализму. В такие моменты только тонкий психолог Лев Троцкий мог их угомонить.
Отец трех детей, безработный специалист по сборке нанобудильников всегда выступал на стороне Михаила Аскольдовича. Галустян никогда не ввязывался в перепалку, но молчаливо кивал, соглашаясь с бывшим своим руководителем. К подпольщикам Анастас попал под влиянием Пня, проявив беспрецедентную верность. Может, у Галустяна имелся другой — скрытый и никому неизвестный мотив. Павел знал, что сам Пень не одобряет подобное поведение бывшего своего подчиненного:
— Шел бы ты отсюда домой, — говорил он.
Анастас только мотал головой в ответ.
Бывший системный администратор Жданов Андрей казался, пожалуй, самым веселым членом подпольной общины. Его привлекало и радовало крепко сплоченное благородными целями братство соратников. Андрея прельщала опасность. Он готов был пожертвовать всем ради верных товарищей. С его слов, он боролся за правду и справедливость, считал себя пламенным идеалистом. Без высокого, незапятнанного идеала для Жданова жизнь была пуста.
И наконец Бафомет. Он был действительно пренеприятнейший тип. С ехидной козлиной рожей, в красном колпаке, с паскудными глядящими в самую душу глазенками, в которых, казалось, искрами прыгают бесы. От него струился омерзительный, непонятного происхождения сернистый запах. Руки были грубые, ногти обгрызенные и грязные.
Вместо зубов — почерневшие редкие пеньки. Одним своим видом он приводил Павла в состояние трепета и недоумения. Своими повадками и сдобренной специфическими выражениями речью он смахивал на закоренелого уголовника. Если другие подпольщики называли Крючкова соратником или товарищем, Бафомет всегда с каким-то презрением кидал ему:
— БОЧ.
И все его обращения к Павлу звучали приказом:
— Куда пошел, малахольный? Ну-ка, стоять.
