— Подумай об этом, Рони, лишней болтовней ты ничего для себя не добьешься.
— Я ничего не хочу добиться для себя, мне кажется, этого вы никак не можете понять.
— Подумай об этом.
Гости вышли, никто их не провожал. Хуани остался рядом с отцом. Вирхиния смотрела на них из кухни.
Я посмотрела на мужа и сына, стоявших рядом. Спросила:
— Что мы будем делать?
— То, что мы должны были сделать, уже сделано, — ответил Рони.
— А если это была не вся правда? — спросил Хуани.
Мы его не поняли.
— Идемте наверх, я должен вам кое-что показать.
Мы помогли Рони подняться по лестнице. В комнате Хуани нас ждала Ромина, она сидела на подоконнике. Я не знала, что она здесь. В руках у нее была отцовская цифровая видеокамера. Хуани попросил нас сесть на кровать. Работал телевизор, в выпуске новостей сообщали о неизбежном нападении Соединенных Штатов на Афганистан, который считали ответственным за теракт во Всемирном торговом центре.
«Наши военные готовы к операции, и скоро мы снова почувствуем гордость за свою страну», — сказал их президент с экрана.
Хуани подошел с камерой к телевизору. За несколько секунд он отсоединил одни провода, присоединил другие, нажал на кнопки, и на экране вместо президента Соединенных Штатов возникло изображение, снятое камерой. Ромина помогала ему, подавала нужные провода. Я была так удивлена технической смекалкой собственного сына, что сначала не поняла, что они нам показывают. У меня бы такое переключение проводов заняло целый день, если бы я вообще с ними справилась. Рони уставился на экран телевизора и схватился за голову, и я тоже стала понимать, что вижу перед глазами. Было довольно темно, но не оставалось никаких сомнений — это бассейн у дома Скальи.
Снимали сверху, словно человек с камерой куда-то залез.
— Мы сидели на дереве, — объяснил Хуани, и тут я поняла, что прыгающие тени — это листья.
Мартин Урович уже был в воде, он лежал на спине, держась за поплавки. Одной рукой он держался за поплавки, а другой — за бортик бассейна. Тано устанавливал музыкальный центр на самом краю, у спуска в бассейн.
— Музыкальный центр, — сказал мне Рони, и мы оба поняли, что он имеет в виду.
По полу тянулся провод удлинителя, который присоединялся к розетке в коридоре. Тано убедился, что длины провода достаточно, чтобы дотянуться до бассейна, и оставил его лежать на полу, слишком близко к краю. Густаво сидел рядом с ним, опустив ноги в воду. С такого расстояния невозможно было утверждать, что он плачет, но сама поза, легкая дрожь, сотрясавшая его тело, почти незаметные судороги явно указывали на это. Когда Тано закончил устанавливать аппаратуру, он прыгнул в воду, а потом взял один из трех бокалов, стоявших на бортике бассейна, и выпил. Тут колыхнулась какая-то ветка и на миг заслонила объектив камеры. Затем снова появился Тано, он разговаривал с Густаво, не было слышно, что он говорит. Но Густаво отрицательно качал головой. Тано говорил все настойчивее, а так как собеседник по-прежнему отказывался, он грубо схватил его за плечо. Густаво вырвался. Тано снова попытался его схватить, и тот снова вырвался. Тано отчитывал его как мальчишку, не было слышно ни слова, но по выражению лица и по жестам все было понятно. Густаво согнулся и заплакал, закрыв лицо руками. Теперь его рыдания были отчетливо слышны. Он раскачивался вниз-вверх в такт всхлипам. Тогда Тано схватил его за шею и стянул вниз, в бассейн, и тут же воткнул вилку в розетку удлинителя. Урович по-прежнему лежал на воде. Густаво всплыл на поверхность, хотя Тано пытался свободной рукой удерживать его голову под водой. Но Густаво был моложе и сильнее, так что он в очередной раз вырвался и попытался добраться до бортика. Он до него даже дотянулся, но было слишком поздно, выбраться ему уже не удалось. Тано другой рукой, не той, которой он боролся с Густаво и пытался удержать его под водой, вытащил провод из удлинителя и опустил его в воду, рядом с собой. Три тела всплыли на поверхность, а затем опустились на дно. По воде разошлись круги. И наступила полная темнота. Отключились фонари у дома и оборвалась музыка. Камера начала показывать что-то невнятное, темные листья дерева, с которого спускались Хуани и Ромина, дорогу у них под ногами.
— Что нам делать? — послышался голос Ромины за кадром.
Снова черный асфальт, шум дороги, прерывистое дыхание. Темный экран.
Мы с Рони молчали, не зная, что сказать. Хуани и Ромина ждали нашей реакции.
— Мы могли бы спасти их? — спросил Хуани.
— Его убили, — в шоке пробормотал Рони.
— Могли бы? — снова спросил мой сын.
Я взглянула на Рони. Я знала, о чем он спрашивает, и сумела выговорить:
— Никто бы не смог.
Рони взглянул на Ромину:
— Твой отец видел это?
— Зачем? — ответила она. — Он бы захотел скрыть это, как и самоубийство, ведь вдова убийцы тоже не сможет получить страховку.
Мы снова замолчали, никто из нас четверых не мог отважиться сказать то, что думает.
— Что теперь делать, папа? — спросил Хуани. — Идти в полицию?
— Нам такого никогда не простят, — выговорил Рони.
— Кто? — спросил Хуани.
— Все они.
— Кто это — все? — настаивал Хуани.
— Наши друзья, знакомые, — пояснила я.
— Это так важно? — спросил мой сын.
— Я боюсь того, что с нами может случиться, — ответил его отец.
— Все, что должно было с нами случиться, уже случилось, папа, — сказал Хуани, и на его глаза навернулись слезы.
Ромина сделала несколько шагов и встала рядом, прижавшись к нему всем телом.
— Итак, что мы будем делать? — снова спросил мой сын.
— Не знаю, — ответил Рони.
Хуани смотрел на меня, он ждал, что скажу я. Смотрел на меня своими темными, влажными глазами. Я опустила голову, почувствовала себя тоскливо и одиноко. Словно тоже была вдовой.
— Не знаю, — снова сказал Рони.
— Не знаешь? — ответил Хуани. — Бывают моменты, когда человек должен знать. Ты знаешь, хотя и не хочешь знать. Нужно выбрать одно из двух. Третьего не дано. Одно из двух.
Рони ничего не смог сказать. Тогда заговорила я. Попросила Хуани помочь отцу спуститься по лестнице. Ромина шла за нами. Мы помогли Рони сесть в машину. Втроем. Я осторожно вытянула его сломанную ногу и потом согнула ее, прежде чем закрыть дверь. Обошла кругом и села за руль. Взглянула на Рони — глаза его блуждали где-то впереди. Ни я, ни он не были убеждены, что собираемся поступить правильно, только Хуани ни в чем не сомневался. И если бы мы отказались, он поехал бы один. Я взглянула в зеркало заднего вида, камера висела у Хуани на шее, он держал Ромину за руку. Я повернула ключ в замке зажигания, переключила передачу, и мы поехали вперед, к шлагбауму. Глядя по сторонам, я чувствовала что-то странное: начинался октябрь, первый в новом столетии, и наступающая весна была необыкновенной. Не видно было белоснежных цветов таволги, которая обычно цветет весь ноябрь, только лилии и жасмин белели у некоторых домов. Странно, обычно они цветут позже, почти в начале лета. Но они распустились сейчас. Будто бы природа почувствовала в воздухе приближение декабря.
Когда я подъехала к шлагбауму, у меня взмокли ладони. Я чувствовала себя героиней кинофильма, контрабандистом, пересекающим границу. Рони побледнел. Охранник посоветовал нам:
— Езжайте прямо к шоссе, не заворачивайте в Санта-Мария-де-лос-Тигреситос, ради вашей безопасности.
— В чем дело? — спросила я.
— Там неладно.
— Перекрыли дорогу?
— Я точно сказать не могу, но даже сами жители Тигреситоса строят баррикады, они боятся, что и к ним придут.
— Кто придет?
— Наверное, из деревень, говорят, они устраивают погромы по ту сторону шоссе. Но не волнуйтесь, здесь мы ко всему готовы. Пусть приходят, мы их ждем.
И он кивнул в сторону от дороги, где у клумбы азалий стояли еще два охранника с автоматами в руках.
Я посмотрела вперед на дорогу, которая вела к шоссе. Там было пусто. Поднесла свою карточку к считывающему устройству, поднялся шлагбаум. В зеркале заднего вида я увидела глаза Хуани и Ромины, смотревших прямо в мои глаза. Рони пнул мою ногу, чтобы я обернулась к нему. Он выглядел подавленным.
Я спросила:
— Боишься выехать отсюда, да?
Перевод А. Завалий. (Здесь и далее — прим. ред.)
Диана Кралл — канадская джазовая пианистка и певица.
Дальний удар (англ.).
Асадо — поджаренное на углях мясо.
Чако — одна из северных провинций Аргентины.
