— Она пошла в свою мать, — заметила Эдит однажды. — Перед замужеством она была очень популярна. Столько молодых людей… Папу они сердили, но втайне он очень гордился, я это видела.
— Да, Эдит, — мягко сказал Стоунер, и сердце у него сжалось.
Осенний семестр у Стоунера был тяжелый: пришла его очередь руководить общеуниверситетским экзаменом по английскому языку на третьем курсе, и в то же время под его началом два аспиранта писали диссертации на очень трудные темы, что заставляло его тратить много сил на чтение по этим темам. Поэтому он чаще, чем в предыдущие годы, задерживался на работе.
Однажды вечером в конце ноября он вернулся домой еще позже обычного. В гостиной свет не горел, и в доме было тихо; он подумал, что Грейс и Эдит легли спать. Он зашел к себе в заднюю комнатку и оставил там принесенные с работы бумаги, чтобы хотя бы часть из них просмотреть в постели. Потом отправился на кухню съесть сандвич и выпить молока; отрезал себе хлеба, открыл холодильник — и вдруг тишину, как нож, прорезал крик, пронзительный и долгий. Он бросился в гостиную; крик прозвучал опять, теперь короткий и насыщенный злостью. Стоунер опрометью пересек гостиную и открыл дверь мастерской Эдит.
Она сидела на полу ногами врозь, словно откуда-то упала; взгляд дикий, рот открыт — кажется, вот-вот завопит еще раз. В другом конце комнаты в мягком кресле, положив ногу на ногу, сидела Грейс и смотрела на мать почти спокойно. Горела только лампа на рабочем столе Эдит, так что часть комнаты была ярко освещена, часть наполнена густым мраком.
— Что тут происходит? — спросил Стоунер. — Что случилось?
Голова Эдит повернулась к нему, точно на шарнире; глаза у нее были пустые. Диковинно капризным тоном она произнесла:
— Ох, Уилли. Ох, Уилли.
Она продолжала смотреть на него, ее голова чуть подрагивала.
Он обратил взгляд к дочери — она по-прежнему хранила спокойствие.
— Я беременна, папа, — сказала она обыденным тоном.
И тут крик раздался снова, резкий и невыразимо злой; они с Грейс повернулись к Эдит, которая, не переставая кричать, смотрела то на него, то на нее отсутствующими холодными глазами. Стоунер пересек мастерскую, наклонился к жене и поднял ее; она чуть ли не висела на его руках, приходилось ее поддерживать.
— Эдит! — отрывисто скомандовал он. — Замолчи.
Она напряглась и отстранилась от него. Нетвердыми ногами проковыляла через комнату и встала над Грейс; та сидела не шевелясь.
— Да как ты… — захлебнулась Эдит. — Боже мой. Грейси. Ну как ты могла… О господи. В отца. Его кровь. Да, конечно. Мерзость. Мерзость…
— Эдит! — Стоунер заговорил еще резче и подошел к ней. Он крепко взял ее за плечи и повернул, заставив оторвать взгляд от Грейс. — Иди в ванную и хорошенько плесни себе на лицо холодной водой. А потом в постель.
— Ох, Уилли, — с мольбой проговорила Эдит. — Моя родная доченька. Моя родненькая. Ну как это могло случиться? Как она могла…
— Иди, — сказал Стоунер. — Я к тебе потом зайду. Неверной походкой она вышла из комнаты. Стоунер, не двигаясь, смотрел ей вслед, пока не услышал, как в ванной полилась вода. Потом повернулся к Грейс, которая глядела на него с кресла. Улыбнулся ей быстрой улыбкой, подошел к рабочему столу Эдит, взял стул и поставил перед креслом Грейс, чтобы их лица были на одном уровне.
— Ну вот, — сказал он. — Расскажи мне теперь, если хочешь.
На лице Грейс появилась ее мягкая полуулыбка.
— Тут нечего особенно рассказывать. Я беременна.
— Это точно?
Она кивнула:
— Я была у врача. Сегодня получила ответ.
— Ну что ж. — Он неловко дотронулся до ее руки. — Не беспокойся. Все будет хорошо.
— Да, — сказала она.
— Есть желание рассказать, кто будущий отец? — мягко спросил он.
— Студент, — ответила она. — В университете.
— Не хочешь со мной делиться?
— Да нет, почему, — сказала она. — Мне все равно. Его фамилия Фрай. Эд Фрай. Он на втором курсе. По-моему, он учился у тебя в прошлом году письменной практике.
— Не помню такого, — признался Стоунер. — Никаких воспоминаний.
— Мы сглупили, папа, — сказала Грейс. — Очень досадно. Он был не совсем трезвый, и мы… не приняли мер.
Стоунер опустил глаза в пол.
— Прости меня, папа. Я тебя шокировала, наверно?
— Да нет, — ответил Стоунер. — Удивила — это, пожалуй, да. Мы мало что друг о друге знали последние годы, правда?
Она отвела взгляд и нехотя подтвердила:
— Пожалуй… правда.
— Ты… любишь этого парня, Грейс?
— Нет, нет, — сказала она. — Я и не знаю его толком.
Он кивнул.
— Что ты намерена делать?
— Не знаю, — сказала она. — Мне, честно говоря, безразлично. Я не хочу быть обузой.
Довольно долго сидели молча. Наконец Стоунер проговорил:
— Не волнуйся ни о чем. Все будет хорошо. Что бы ты ни решила… как бы ни поступила, все будет нормально.
— Да, — отозвалась Грейс. Она встала с кресла, посмотрела на отца сверху вниз. — Ты и я, мы теперь можем разговаривать.
— Да, — согласился Стоунер. — Мы можем разговаривать.
Она вышла из мастерской, и Стоунер дождался, чтобы наверху раздался звук закрывающейся двери ее спальни. Потом, прежде чем идти к себе, он тихонько поднялся на второй этаж и открыл дверь спальни Эдит. Она крепко спала, раскинувшись на кровати, полностью одетая, и резкий свет прикроватной лампы бил ей в лицо. Стоунер погасил лампу и спустился вниз.
Наутро за завтраком Эдит была почти весела; от вчерашней истерики не осталось и следа, и она говорила о будущем как о вполне разрешимой задаче. Узнав имя юноши, она бодро сказала:
— Ну что ж. Как нам, по-вашему, поступить: встретиться с его родителями или сначала с ним самим поговорить? Так, давайте сообразим… Сейчас конец ноября. Скажем, две недели. Этого времени хватит, чтобы все организовать, можно даже устроить скромное бракосочетание в церкви. Грейси, этот твой друг, забыла, как его зовут…
— Эдит, — перебил ее Стоунер. — Погоди. Ты слишком много на себя берешь. Может быть, Грейс и этот молодой человек вовсе не хотят пожениться. Надо у Грейс сначала спросить.
— О чем тут спрашивать? Разумеется, они захотят. В конце концов, они… они… Грейси, скажи своему отцу. Объясни ему.
— Не имеет значения, папа, — сказала Грейс. — Мне все равно.
Ей, понял Стоунер, действительно было все равно; взгляд Грейс был устремлен куда-то сквозь него, в некую даль, которой она не видела и к которой не испытывала любопытства. Он не стал ничего говорить и позволил жене и дочери строить планы без него.
Было решено пригласить «молодого человека» Грейс, как Эдит его называла, словно его имя было под запретом, к ним домой, чтобы Эдит могла с ним «поговорить». Она срежиссировала встречу, как сцену в спектакле, со «входами» и «выходами» и даже с двумя-тремя готовыми репликами. Стоунер должен был извиниться и выйти почти сразу, Грейс чуть погодя, и это давало Эдит возможность побеседовать с молодым человеком наедине. Через полчаса, по плану, Стоунер возвращается, затем возвращается Грейс, и к этому моменту все уже должно быть обсуждено и устроено.
План Эдит сработал безукоризненно. Позднее Стоунер не без внутренней усмешки пытался представить себе, о чем мог думать юный Эдвард Фрай, робко стучась в дверь и входя в дом, полный — так, вероятно, ему казалось — смертельных врагов. Он был высокий тяжеловатый молодой человек с размытыми чертами немного сумрачного лица; испытывая парализующее смущение и страх, он не поднимал ни на кого глаз. Когда Стоунер выходил из гостиной, Фрай сидел в кресле ссутулясь, его руки лежали на коленях, взгляд был уставлен в пол; когда через полчаса он вернулся, молодой человек пребывал в том же положении, словно и головы не мог поднять под заградительным огнем приветливого щебета Эдит.
Но за эти полчаса все было решено. На высоких нотах, искусственным голосом, в котором звучала, однако, неподдельная радость, Эдит сообщила мужу, что «молодой человек Грейс» происходит из очень хорошей сент-луисской семьи, что его отец брокер и, вероятно, был в свое время связан по деловой линии с ее отцом или, по крайней мере, с отцовским банком, что «молодые люди» решили устроить свадьбу «как можно скорее и очень непритязательную», что оба самое меньшее на год или на два прекращают учебу и поселяются в Сент-Луисе — «новая жизнь в новой обстановке», — и что, хотя они не смогут окончить семестр, они будут посещать занятия до каникул и поженятся в последний день перед ними — это будет пятница. И разве все это не мило — при всех сопутствующих обстоятельствах?
Бракосочетание состоялось в тесном кабинете мирового судьи. Кроме него и новобрачных, присутствовали только Уильям и Эдит; жена судьи, помятая и седая, с постоянной хмурой складкой на лбу, во время церемонии стряпала на кухне и вышла только к концу расписаться как свидетельница. День был холодный, угрюмый; дата на календаре — 12 декабря 1941 года.
