Погруженный в такие печальные мысли, я постепенно прошел через кладбище и присоединился к маленькой группе, собравшейся у могилы Вандерлиндена. Помимо лысого владельца похоронного бюро – на его нагрудном кармане красовалась надпись «Ритуальные услуги Веста» – там было четыре могильщика. Рядом стояла женщина в черном. Довольно высокая, с лицом, закрытым вуалью, потому я не мог определить, сколько ей лет. На воротничке полного священника, который участвовал в церемонии, тоже был логотип похоронного бюро – по-видимому, это был штатный священник. Я удивился, поскольку никогда не считал Томаса традиционно религиозным человеком. Священник улыбнулся и кивнул мне, когда я подошел. Левый глаз у него был красный и слегка косил наверх; получалось, что один глаз он постоянно держит воздетым к небу.
Надгробная плита была сделана из темного мрамора. Единственным словом, вырезанным на ней, была фамилия – «Вандерлинден». Блестящий гроб из красного дерева лежал на двух деревянных опорах возле могилы.
– Позвольте, мы начнем, – сказал священник и начал читать слова заупокойной службы. Когда он дошел до слов «Раб твой Томас…», ему пришлось взглянуть на камень, чтобы вспомнить фамилию. Его «земной» глаз остановился на женщине под вуалью с извиняющимся видом.
– Я не знал покойного лично, – пробормотал он, – но уверен, что он был хорошим человеком.
Закончив читать, священник подал знак; могильщики взялись за веревки, украшенные шелковыми кистями, и начали опускать гроб в землю.
И в этот момент раздалось рыдание.
Даже не столько рыдание, сколько пронзительный вой – что-то вроде того, который иногда слышится в телефонной трубке. Звук шел от женщины под вуалью. Такой жуткий, что люди, пришедшие на другие похороны и стоявшие в пятидесяти ярдах, оглядывались на нас. Кажется, владельцу похоронного бюро и священнику тоже было как-то не по себе; а вот могильщики не обратили на вой никакого внимания. Они продолжали опускать гроб, только мельком взглянув на женщину. Чего они только не повидали за время своей работы.
Я пожалел, что не прислушался к внутреннему голосу и не остался дома.
Когда гроб опустился на дно могилы, веревки ослабли, и вой прекратился. Женщина сняла перчатку, подняла кусок глины и бросила его в могилу. Он ударился о гроб с печальным глухим стуком. Священник прочел короткую молитву, потом решительно закрыл книгу и улыбнулся. Могильщики взяли лопаты с длинными ручками и приготовились к работе. Владелец похоронного бюро, лысина которого блестела под солнцем, кивнул им, потом взял женщину под руку и повел ее от могилы; священник пошел за ними. Когда я уходил, я слышал, как комья земли тяжело и глухо стучат о гроб.
Я был уже около своей машины, когда услышал прямо за собой шаги.
– Спасибо, что пришли.
Я неохотно обернулся, зная, кто это должен быть. Женщина уже сняла вуаль. На вид ей было за тридцать; у нее были заметно выступающий подбородок, голубые глаза под очками в тонкой оправе и светлые волосы. Довольно высокая и крепкая, уверенная в себе женщина с большой черной сумкой. Она протянула мне руку в перчатке; ее рукопожатие было твердым.
– Я дочь Томаса, – сказала она, – Мириам.
Вот это действительно сюрприз. Я считал само собой разумеющимся, что Томас Вандерлинден – один из тех взрослых, у которых никогда не бывает детей: они сохраняют в себе некую ребячливость.
То ли она прочла мои мысли, то ли мое выражение лица.
– Уверена, он никогда не говорил обо мне, – сказала она.
Мы стояли на тротуаре рядом с моей машиной, солнце палило, и я не знал, что сказать.
– Вы наверняка подумали, что я сумасшедшая? – спросила она. – Я имею в виду, из-за того звука?
Я сказал: нет, – но видел, что Мириам не поверила мне, потому что она засмеялась – милым смехом, который озарил ее лицо.
– Мне это пришло в голову в последнюю минуту, – сказала она. – Я подумала, что ему бы понравилось. Он когда-то рассказывал мне, что нечто подобное делали плакальщики в Древней Смирне. Считалось, что этот звук выгоняет души мертвых из тела – на случай, если они не хотят расставаться с этим миром. – Она улыбнулась. – Я только надеялась, что плач не прогонит заодно и всех остальных.
Я успокоился, поняв, что она не сумасшедшая.
– Я думаю, ему это понравилось, – сказал я. – Но я удивился, увидев там священника. Томас никогда не производил впечатления набожного человека.
– Бест позвонил вчера вечером и сказал, что священник включен в пакет похоронных услуг, – сказала она и засмеялась своим милым смехом. – Мой отец всегда любил традицию, и я подумала – почему бы и нет?
Потом она сказала:
– Можно я угощу вас кофе?
– Отлично, – ответил я.
Мы сидели в прохладе «Дворца пончиков» на углу площади Камберлоо. Я разглядывал Мириам, пока она говорила. У нее было такое лицо, которое тем больше нравится, чем дольше на него смотришь. Ее глаза за очками были как маленькие голубые озера. Иногда, если Мириам становилась очень серьезной, они темнели, как темнеет вода, когда облака заслоняют солнце. Пожалуй, именно в том, как проницательно она смотрела, больше всего угадывался ее отец. Я узнал, что Мириам – социальный работник в Торонто, замужем, у нее есть дети.
– Я звонила отцу каждую неделю, – сказала она. – Он рассказывал, что вы – его новый сосед. Вам нравится дом?
– Очень, – сказал я. – Мне все в нем нравится. И моей кошке тоже.
Мириам засмеялась.
– Кроме подвала, – добавил я. – Кошка к нему даже не подходит.
Мириам странно посмотрела на меня, но опять заговорила об отце:
– Он упоминал, что ему нравится беседовать с вами.
– Мы разговаривали каждое утро во дворе, – сказал я, – но я узнал его лучше, только когда он попал в больницу.
– Что он рассказал вам о себе? – Ее голубые глаза показались мне честными и бесстрашными.
– Знаете, – сказал я, – он вообще-то не много говорил о себе. Но про своих родственников рассказал многое. Это было очень увлекательно.
– Пожалуйста, – попросила она, – расскажите мне.
И тогда я начал с самого начала. Пересказал ей в общих чертах обо всем, что он поведал мне в последние дни в больнице: о Рейчел и ее отношениях с незнакомцем, который пришел к ней в дом; о путешествии, совершенном Томасом, чтобы найти Роуленда Вандерлиндена; об открытиях, касающихся Уилла Драммонда; и, наконец, о том, как Томас узнал, что он – сын Роуленда. Она слушала все с большим интересом – и время от времени кивала, как будто уже знала некоторые эпизоды этой истории.
– Вот и все, – закончил я. – Это действительно невероятно. Он, правда, никогда не рассказывал много о себе. Например, я и представления не имел, что у него была собственная семья.
– Конечно, у него были свои секреты, – ответила она.
– Правда? – Мне нравилась ее компания, а ей, как мне казалось, хотелось поговорить. Поэтому я сказал: – Я бы с удовольствием о них послушал.
Мы заказали еще по чашке кофе, и она повела рассказ о Томасе Вандерлиндене, которого я не знал.
После смерти Рейчел Вандерлинден Томас оставался холост еще несколько лет. Потом, лет примерно в сорок пять, он познакомился с Дорис Петцель. Это была тихая женщина, которая работала в букинистическом магазине, но книги ее интересовали скорее как вещи, она не очень-то их читала. Тогда ей было сорок лет; она всегда тщательно следила за своей одеждой и внешностью. К этому времени она дошла до той стадии, когда стала допускать мысль, что навеки останется старой девой. У нее было что-то вроде семьи: пять кошек, которые распоряжались ее жизнью и квартирой, – попросту говоря, она была их служанкой.
Томас несколько раз пригласил Дорис пообедать с ним, и говорил в основном он, рассказывал о своих исследованиях. Она была хорошим слушателем. Иногда случалось, что они сидели в тишине, которую нарушал только звон посуды в ресторане и негромкие разговоры других посетителей. Она была женщиной, с которой приятно молчать.
Три больших сюрприза были уготованы Дорис Петцель. Первый – когда примерно через полтора месяца после того как Томас впервые пригласил ее в ресторан, он сделал ей предложение. Второй сюрприз последовал тут же: она сама ответила ему согласием. Третий сюрприз дал о себе знать всего лишь через месяц после того, как они поженились: Дорис обнаружила, что беременна.
К этому моменту, естественно, она вместе с пятью кошками жила в особняке Вандерлиндена. Когда Дорис сказала Томасу о своей беременности, он тут же сходил в кабинет и через несколько минут вынес блюдо, от которого шел удушливый дым и сладкий тошнотворный запах.
– Вот что я приготовил, – сказал он. – Это древнеперсидский рецепт, я нашел его у Геродота. Когда супруги узнавали, что у них будет ребенок, они окуривали свой дом цибетином и миррой в течение тридцати дней. Считалось, что этот запах обеспечит ребенку всеобщую любовь.
