Мотоко довольно подробно продумала начальную фазу осуществления своего плана: что она будет делать после того, как они выйдут от Кодзимы и окажутся на улице. Ёсико всё равно пойдёт в другую сторону, так что с ней проблем не будет. А вот как быть с тремя мужчинами? Если они будут предлагать пойти куда-нибудь ещё выпить, отделаться от них будет нелегко.
Впрочем, это не слишком беспокоило изобретательную Мотоко.
Когда вся компания вышла из дома, Ёсико сразу же со всеми распрощалась, сказав, что идёт домой. Трое представителей сильного пола отправились ловить такси, чтобы вместе продолжить вечер где-нибудь ещё. Мотоко, которая обычно в подобных случаях начинала ныть: «Возьмите и меня! Что вы меня бросаете?!» — на сей раз только весело помахала им рукой на прощание. Чтобы ни у кого не осталось сомнений, она уверенно зашагала по улице, постукивая каблуками. Так она шла с минуту, а потом, следуя своему плану, повернула обратно, к дому Кодзимы. Перед домом был палисадник, обнесённый невысокой бетонной стеной с табличкой из серебристого металла у входа. Между не окрепшими ещё, недавно посаженными деревцами отливали ртутью тусклые фонари.
Пышный бюст Мотоко, стеснённый блузкой, часто вздымался от волнения.
В этот момент Кодзима сломя голову вылетел из дому и, не заметив стоявшей совсем близко от дверей Мотоко, помчался бегом в сторону первого железнодорожного переезда.
«Ага, это он за мной бежит — хочет отдать зажигалку», — тотчас оценила ситуацию Мотоко, намереваясь окликнуть Кодзиму, но почему-то не решилась.
Наверное, потому, что во всём его возбуждённом облике чувствовалось какое-то странное, радостное оживление.
Мотоко колебалась. Может, надо просто остаться на месте и подождать — всё равно ведь Кодзима сейчас вернётся?
Или бросить эту затею и пойти домой?
Или?..
Мотоко выбрала третий вариант. Вскипающая в груди ревность заставила её пойти следом за Кодзимой.
* * *
Правое предплечье Кодзимы, одетого в рубашку поло с короткими рукавами, коснулось запястья Ёсико — руки их на краткий миг соединились во мраке. Гладкая нежная кожа была прохладна.
«Нехорошо! Надо идти подальше»[27], — отметил про себя Кодзима, но тут же отбросил эту мысль. Лишать себя того сладкого чувства, что разлилось по всему телу от этого прикосновения, было бы слишком жестоко.
Кодзима искал подходящую тему для разговора — какую-нибудь лёгкую, приятную, весёлую… Раньше у него в запасе всегда было полно таких тем, но сейчас почему-то ничего не приходило в голову. Всё, что несколько месяцев копилось у него на душе, оседая тяжкими пластами, вдруг стало таять.
Грустно… Ему стало невыносимо грустно.
За переездом была развилка — дорога раздваивалась.
— Нам направо, — нарушила молчание Ёсико.
Голос её тоже звучал необычно глухо.
Она чувствовала, как от касания горячей мужской руки в груди у неё словно закипал огромный, могучий гремящий вал, грозящий затопить всё вокруг.
Сейчас она не думала ни о чём. Два противоречивых желания боролись в её сердце: то ей хотелось, чтобы всё кончилось поскорее, то, наоборот, чтобы эти мгновения никогда не кончались.
Дорога ещё сузилась. Фонарей больше не было.
— Мы уже пришли. Может быть, зайдёте на минутку? — остановившись, предложила Ёсико.
Чуть склонив голову на плечо, она вопросительно взглянула на Кодзиму.
Длинная прядь чёрных волос легла полоской на её белый лоб.
— Спасибо, уже поздно… — сказал Кодзима.
Его глаза, излучавшие жар страсти, встретились с глазами Ёсико, горевшими таким же ненасытным огнём.
Кодзима взял её за руку, и Ёсико ощутила, как по всему телу разливается давно забытая волна пьянящего желания.
Она ждала — ждала, чтобы мужские руки обхватили и поддержали её, готовую обессиленно упасть в его объятия. Глаза Ёсико были открыты, но ей хотелось сейчас закрыть их — и будь что будет…
Но оказалось, что закрыть глаза пришлось не ей.
— Не надо. Сейчас нельзя… — прошептал Кодзима, крепко зажмурившись. — Спокойной ночи.
С этими словами сильная мужская рука ещё крепче сжала руку Ёсико — и отпустила. Кодзима повернулся, чтобы уйти.
— Господин Кодзима! — остановила его Ёсико.
— Да?
— Спасибо за сегодняшний вечер.
Слова сами по себе были не важны. Просто Ёсико хотела дать понять Кодзиме, что испытала сегодня минуты такого же всеобъемлющего счастья, как когда-то в ранней молодости.
— Нет, это я должен вас благодарить.
Кодзима некоторое время стоял в нерешительности. Сердце снова было в смятении.
— До свидания, — промолвил он, всё ещё не в силах совладать с собой. Чтобы хоть как-то отвлечься от своих чувств, поднял голову и посмотрел в небо. Вздохнул полной грудью.
В ясном небе сияло множество звёзд.
Тайфун развеял смог над городом, и безлунный небосвод напомнил Кодзиме, как он в детстве часто любовался несметными сонмами звёзд в горном краю Синсю[28].
— Красиво! — сказала Ёсико, тоже подняв взор к небу.
Они ещё постояли вместе, глядя на звёзды.
Исчезла фирма «Исиэй-стор», исчез с лица земли город Савабэ — лишь бескрайняя сияющая вселенная окружала их сейчас в таинственном, грозном безмолвии, увлекая в чёрную бездну.
Слегка наклонившись, Кодзима коснулся губами щеки Ёсико. Когда она обернулась, очертания его удалявшейся быстрым шагом фигуры уже таяли во мгле сентябрьской ночи.
* * *
Когда Кодзима и Ёсико миновали переезд и углубились в тёмный переулок, Мотоко показалось, что сердце её на миг остановилось. В следующее мгновение пульс её так участился, будто оно вот-вот взорвётся.
Быстрыми перебежками она преодолела освещённый переезд и спряталась за углом у входа в переулок.
Из своего укрытия Мотоко видела, как два силуэта во мраке перед домом Ёсико, который был ей хорошо известен, слились в один. Она знала, что там сейчас происходит — объятия и поцелуи.
Мотоко бросило в жар. По всему телу пробежала сладострастная дрожь. Вот у неё перед глазами целуются мужчина и женщина. Неужели это Кодзима и Ёсико? Силы покинули её, захотелось опуститься на землю. Она с трудом устояла на ногах.
Силуэты вдали разъединились.
Придя в себя, Мотоко обнаружила, что бежит прочь куда глаза глядят.
— Какое свинство!
Слёзы ручьями текли у неё по щекам.
Может быть, Кодзима сейчас уже зашёл к Ёсико в квартиру…
И что теперь?
Новая волна чёрной ревности заполнила сердце Мотоко, пока она в горьких раздумьях шагала к себе домой. Свинство! Эта дрянь украла у неё мужчину! Теперь Ёсико была для неё именно «дрянь», и к этой дряни Мотоко испытывала лютую, до дрожи, ненависть.
Как в бреду, Мотоко открыла ключом дверь, прошла к себе в комнату, нашла бутылку виски.
— Дура я! — причитала она, роняя в стакан горькие слёзы. — Дура! Ещё в подруги ей напросилась!
У управляющего Итимуры было два свойства, отличавшие его от прочих представителей рода людского. Во-первых, грубо вырубленное огромное лицо. Во-вторых, обострённая восприимчивость, позволявшая ему безошибочно улавливать то главное, что владело душами других людей.
Людские души постоянно посылают в эфир разнообразные волны, энергетические импульсы. Есть, к примеру, импульсы любопытства, которые, словно разведотряды, разлетаются по окрестностям. Есть мощные импульсы гнева и ярости, излучение которых мгновенно поражает объект, на который они направлены. Импульсы сочувствия и симпатии рано или поздно также всегда настигают объект, как бы ни был он неприступен, обволакивают его, порой двигаясь не прямо, а в обход.
Все волны, вместе взятые, и определяют у каждого совокупный импульс настроения в конкретный период времени. Психика Итимуры какими-то изначально присущими ей фибрами легко улавливала импульсы человеческих душ. Сам он сознательно к этому не стремился и никаких особых усилий для этого не прилагал. Так же как и огромное, грубой лепки лицо, доставшееся ему от рождения, повышенная восприимчивость была, вероятно, дана ему от природы.
Рациональные доводы для Итимуры не играли особой роли. Прав был собеседник или неправ, он готов был принять его аргументацию, когда можно было её принять, или отвергнуть, когда её явно следовало отвергнуть. Понимание приходило к нему, когда он улавливал исходящие от собеседника волны. Он знал, что без этого, если просто настаивать на своём и продолжать спор, всё сведётся к бессмысленной ссоре по пустякам.
Итимура долго не мог взять в толк, почему другие так плохо улавливают эмоциональный настрой собеседника, пока наконец не стал догадываться, что дело не в тупости других, а в его необыкновенном даре — чересчур обострённой восприимчивости. Это открытие породило в Итимуре уверенность в собственных силах как бизнесмена. С тех самых пор он начал употреблять нравившееся ему слово «коммерсант».
