— Давай тогда поедем к тебе.
Ей ведь все равно придется отправиться домой. Она бросает на меня странный взгляд — мгновение мне кажется, что она видит меня насквозь, — и спрашивает:
— Почему ты делаешь это?
Мне приходится кричать еще громче, чем раньше. Машины выруливают с подъездной дорожки Кента, проносясь мимо нас по мокрому шоссе.
— Я… хочу помочь тебе.
Она едва заметно качает головой.
— Ты ненавидишь меня.
Особенно я нервничаю оттого, что она все ближе придвигается к дороге. Мимо мчит автомобиль, ухая басами. Его корпус мерцает в огнях фонарей; внутри виден смеющийся силуэт. Кажется, откуда-то справа доносится мое имя, но все заглушает грохот дождя.
— Я не ненавижу тебя. Я не знаю тебя. Но надеюсь это изменить. Начать все сначала.
Я почти ору. Не уверена, что она слышит меня. Джулия что-то отвечает, но слов не разобрать. Рядом мелькает очередная машина, серебряная пуля.
— Что?
Слегка повернув голову, Джулиет повторяет громче:
— Ты права. Ты не знаешь меня.
Еще одна машина. Звонкий смех. Бутылка из-под пива летит в лес и разбивается. Теперь я определенно различаю свое имя, хотя не уверена, с какой стороны. Визжит ветер, и внезапно до меня доходит, что Джулиет стоит всего в полудюйме от дороги, балансируя на тонкой линии, границе между тротуаром и мостовой, как на натянутом канате.
— Может, отойдешь от дороги? — предлагаю я.
В голове растет и крепнет ужасная мысль, невыносимая догадка вздымается и обретает форму, словно облака на горизонте. Меня зовут по имени снова. И снова, все еще вдалеке. В чьей-то машине гортанно пульсирует «Splinter» группы «Фэлласи».
— Сэм! Сэм! — раздается голос Кента.
«Прошлой ночью в метели огней… ты сказала, что будешь моей еще раз…»
Джулиет оборачивается ко мне. Она улыбается, но я в жизни не видела настолько печальной улыбки.
— Может, в следующий раз, — говорит она. — Но вряд ли.
— Джулиет…
Имя застревает в горле. Страх словно обратил меня в камень. Я хочу что-то сделать, пошевелиться, схватить ее за руку, но время бежит так быстро, и осознание вспыхивает внезапно, когда музыка из колонок нарастает и серебристый «рейнджровер» вылетает из темноты. Как птица или ангел — словно бросаясь с утеса, — Джулиет поднимает руки и шагает на дорогу. Воздух пронзает крик, раздается тошнотворный хруст, и лишь когда тело Джулиет отлетает от крыши и приземляется лицом вниз на дорогу, когда «рейнджровер» ныряет в лес и врезается в дерево, сминаясь, разлетаясь на части, и длинные ленты дыма и пламени лижут воздух, я понимаю, что это мой крик.
Если я умру во снеКент наконец догоняет меня и, шаря глазами по моему лицу, задыхаясь, произносит:
— Сэм, ты в порядке?
— Линдси, — шепчу я, больше ничего не идет на ум. — Линдси, Элоди и Элли в той машине.
Он поворачивается к дороге. Из леса вырастают черные столбы дыма. Отсюда видно только смятый металлический бампер, торчащий из-за откоса, как палец.
— Жди здесь, — велит Кент.
Удивительно, но его голос звучит спокойно. Он выбегает на дорогу, выхватывая телефон, и я слышу, как он дает указания диспетчеру.
— Несчастный случай. Возгорание. Девятое шоссе, сразу после Девон-драйв. — Он опускается на колени у тела Джулиет. — Как минимум один пострадавший.
Другие машины тормозят, визжа шинами. Люди, внезапно протрезвев, неуверенно выбираются на дорогу и перешептываются, глядя на крошечное скорченное тело на земле, на дым и пламя, лижущее лес. Эмма Макэлрой съезжает на обочину и выходит из салона, прижав руки ко рту, с выпученными глазами. Дверца ее «мини» остается распахнутой, радио орет на весь лес «99 Problems» Джей-Зета; обыденность — самое ужасное во всем происходящем. Кто-то просит: «Ради бога, Эмма, выруби!» Она залезает обратно в машину, и наступает тишина, не считая стука дождя и чьих-то громких всхлипов.
Я словно попала в сон. Пытаюсь пошевелиться, но не могу. Я даже больше не чувствую дождя. Не чувствую своего тела.
Единственная мысль без конца кружится у меня в голове: белая вспышка перед тем, как мы скатились в разверстую пасть леса; Линдси, кричащая что-то неразборчивое.
Не «тихо», или «лихо», или «ослиха».
«Сиха».
Долгий пронзительный вопль раздается на другой стороне, и Линдси выбирается на дорогу с разинутым ртом и слезами, струящимися по лицу. Кент рядом с ней, поддерживает Элли, которая хромает и кашляет, но выглядит нормально.
— Помогите! Помогите! — причитает Линдси. — Элоди осталась там! Кто-нибудь, помогите ей! Пожалуйста!
Она бьется в истерике, слова сливаются в единый звериный вой. Она оседает на мостовую и ревет, обхватив голову руками. Затем к ее вою присоединяется вой сирен вдалеке.
Никто не движется. Все происходит короткими, отрывистыми вспышками — по крайней мере, так мне кажется, — словно я смотрю фильм под стробоскопом. Все больше и больше учеников толпятся под дождем, безмолвные и неподвижные как статуи. Вращаются маячки полицейских машин, освещая пейзаж то красным, то белым, то красным, то белым. Люди в форме… «скорая помощь»… носилки… две пары носилок. Тело Джулиет аккуратно укладывают, крошечное и хрупкое, как я укладывала птичье тельце много лет назад. Линдси рвет, когда на вторых носилках выносят тело из разбитой машины, и Кент гладит ее по спине. Элли плачет с раскрытым ртом, что странно, поскольку я ничего не слышу. В какой-то миг я поднимаю глаза к небу; дождь превратился в снег — крупные белые хлопья, кружась, летят из темноты, словно по волшебству. Понятия не имею, сколько прошло времени. Я снова смотрю на дорогу и с удивлением замечаю, что почти никого не осталось, не считая пары зевак, полицейской машины и Кента, говорящего с полицейским и подпрыгивающего на месте, чтобы согреться. Машины «скорой» уехали. Линдси нет. Элли нет.
Кент возникает передо мной словно из-под земли. «Как ты это сделал?» — пытаюсь спросить я, но не могу издать ни звука.
— Сэм, — зовет меня Кент.
Судя по всему, он не впервые окликает меня. Я ощущаю пожатие, но не сразу понимаю, что он взял меня за руки. Не сразу понимаю, что у меня все еще есть руки. Я возвращаюсь в собственное тело. Ноги подгибаются под тяжестью трагедии, я падаю вперед. Кент ловит и удерживает меня.
— Что случилось? — оцепенело бормочу я. — Элоди?.. Джулиет?..
— Ш-ш-ш. — Его губы совсем рядом с моим ухом. — Ты замерзла.
— Мне нужно найти Линдси.
— Ты уже около часа на улице. У тебя руки как лед.
Он стягивает толстый свитер и набрасывает мне на плечи. На его ресницах — белые снежинки. Он осторожно берет меня под локти и ведет к подъездной дорожке.
— Идем. Тебе нужно согреться.
Я не в состоянии спорить, и позволяю отвести меня в дом. Его руки не отстраняются ни на мгновение, и хотя он почти не касается моей спины, без него я наверняка бы упала.
Такое ощущение, что мы оказались в доме Кента, не сделав ни шагу. Вот мы уже на кухне, где он выдвигает стул и усаживает меня. Его губы шевелятся, голос успокаивает, но я не понимаю ни слова. На моих плечах оказывается толстое одеяло, и пальцы рук и ног пронзает стреляющая боль, когда к ним возвращается чувствительность, — как будто горячие острые иглы. И все же я непрестанно дрожу. Зубы стучат друг о друга, словно игральные кости в стаканчике.
Бочонки по-прежнему стоят в углу, повсюду брошены полупустые стаканы, в которых плавают окурки, но музыка стихла, и дом кажется совершенно другим, когда нет людей. Я мысленно отмечаю множество мелочей, перелетаю от одной к другой, как шарик для пинг-понга: вышитая табличка над раковиной: «Марта Стюарт здесь не живет»; фотографии на холодильнике — Кент с родителями на каком-то пляже и незнакомые родственники, — старые открытки из Парижа, Марокко, Сан-Франциско; в застекленных шкафчиках ряды кружек с надписями вроде «Кофеин или жизнь» и «Время пить чай».
— Один кусочек пастилы или два? — уточняет Кент.
Мой голос звучит хрипло и странно. Все прочие впечатления накатывают одновременно; я слышу шипение молока в кастрюльке на плите; милое и заботливое лицо Кента становится четким; хлопья снега тают на его лохматых каштановых волосах. Одеяло у меня на плечах пахнет лавандой.
— Положу парочку, — решает Кент, снова поворачиваясь к плите.
Через минуту передо мной исходит паром огромная кружка (на этот раз с надписью «С шоколадом рай и в шалаше»), полная воздушного горячего шоколада — настоящего, а не из пакетика, — с большими поплавками пастилы. То ли я попросила об этом вслух, то ли Кент прочел мои мысли.
Усевшись напротив, он следит, как я пью. Изумительно вкусно, как раз в меру сладко, много корицы и еще чего-то непонятного. Я ставлю кружку на стол чуть менее дрожащими руками и задаю вопрос:
— Где Линдси? Она в порядке?
