В общем, ничего эта женщина, бывшая свекровь, сказать уже не сможет; Мари подумала, может, стоит поговорить с друзьями мужа, которые все-таки находили же с ним общий язык в том провинциальном городе, — вдруг и сейчас помогут. И стала звонить некоторым, когда муж уходил в корчму, мол, пьет, не просыхая пьет, не только сейчас, а все время, приезжайте, потому что надо с этим что-то делать, может, вам удастся. Парень наш ничего об этом не знал, просто однажды позвонил один однокашник, мол, как дела. Нормально, ответил наш парень, а ты как? Тот ответил: все о’кей. Может, как-нибудь встретимся, предложил однокашник. Живет он в Будапеште, у него есть какое-то коммандитное товарищество, которое занимается пиаром, или чем-то еще, чего наш парень не мог понять, но доход приносит хороший, так что это его устраивает пока, не так обидно, что он о другом мечтал, о чем-то таком в сфере культуры, но крест он пока на этом не поставил, вот окрепнет немного — и бросит это дело, не заниматься же такой хренью всю жизнь, слишком нервная работа, да и риск большой, в смысле денег. А, ну да, сказал наш парень и добавил, что у него насчет денег тоже довольно херово, не думал он, что на одного ребенка, да при декретных деньгах, его зарплаты будет недостаточно, да еще эти гребаные пеленки, на них-то едва хватает. Вот-вот, сказал однокашник, пеленки, это, мать их, это да, как задумаешься, сколько бумаги уходит, чтобы младенцы простыню не обоссали, что за жизнь, мать ее. А что в Африке делается, видел я один фильм по сиэнэн, ну, блин, прямо выворачивает тебя, в каком мире мы живем, детишкам, представляешь, дают кучу всяких таблеток от одной эпидемии, от другой эпидемии, а те через пару лет умирают от голода, потому что еды-то им не дают. Таскаются они какое-то время с родителями, ну чисто дикое стадо, которое пастбище ищет, только эти ищут пункты раздачи продовольствия, а пока найдут, продовольствие уже разворовано, и мрут они прямо там, где должны были пищу получить. Парень наш слушал и удивлялся, как этот старый приятель сочувствует людям, живущим так далеко, потом сказал, он спросит жену, подойдет ли, скажем, суббота. Конечно, суббота подошла, потому что Мари заранее договорилась с тем однокашником насчет субботы, но нашего парня не удивило, как легко она согласилась, даже календарь не смотрела, сразу ответила: хорошо.
В субботу вечером, когда гости уехали, наш парень уселся на веранде, открыл пластмассовую канистру, налил, канистру поставил на стол и, под ее защитой, погрузился в то, что оставили ему однокашники: в распавшиеся браки, отношения с любовницами, отношения с заграничными партнерами, не ахти какие, но хорошего качества машины, трудности отвыкания от курения, попытки вести здоровый образ жизни, что в этом случае означало потребление качественных продуктов и напитков, обанкротившиеся и восстановленные компании, будайские и пештские квартиры. Им тоже несладко, подумал он, но тут же поправил себя: да нет, им-то что, им хорошо. Мари смотрела на него из горницы. Он взял стакан и ушел, даже не спросил, чего это ребенок беспокоится. Сидел, сопел, скрипел плетеным креслом, но молчал. И Мари молчала, не сказала ему через окно, мол, хватит пить, опять ты канистру выбрал, когда я здесь. Она укачала малыша, легла; сейчас ей было жалко мужа, что ему выпала такая судьба, тогда как другим, например, его однокашникам — их трое приехало — другая. Потом, пожалев нашего парня, она принялась жалеть себя: и чего угораздило ее выйти именно за этого человека, какая же она идиотка, что так испортила себе жизнь. Если сейчас так плохо, что же будет потом, когда она постареет, сын вырастет и поступит в какой-нибудь вуз, а она останется вдвоем с мужем. Что с мужем: с глазу на глаз с его ненавистью, с той страшной, дикой душой, которая и сейчас живет в нем, а дальше будет страшнее. Пойдет она, Мари, в лавку, а встречные будут смотреть на нее и думать: смотри-ка, это та несчастная женщина, Мари, жена того парня. И ничего уже нельзя будет изменить, никому она не будет нужна, разве что король подштанников появится вдруг снова, он-то еще будет помнить, какой она была, но и он будет уже стариком, уйдет из текстильного бизнеса, станет ценными бумагами спекулировать на бирже, а еще пирамиды изобретать для цыган, и те будут ходить за ним стадом, потому что он кому-то действительно на тысячу заплатил сто тысяч, а больше, разумеется, никому. Ну, разве что вот он возникнет в ее жизни. Сначала попросит о встрече, скажет, мол, какой же я был идиот, что не тебя выбрал, а остался с женой, которая и в самом деле стала такой, какой была уже давно, хоть и маскировалась: невыносимой, злобной, требовательной грымзой, которая и рот-то открывает для того только, чтобы давать указания. После того, как он принял решение в ее пользу, она и вовсе перестала сдерживаться, пустилась во все тяжкие, потому что не боялась больше, что потеряет своего бизнесмена. А бизнесмен с тех пор, хоть и пытался иной раз вырваться, ничего уже не мог сделать, не было в нем такого глубокого чувства, которое придавало бы ему сил. Когда он ее, Мари, бросил, он думал, ничего, найдется другая; только — не нашлось другой. Были, конечно, кое-какие дурацкие романы, которые главным образом на расчете строились: бабе хотелось денег, ему, бизнесмену, с кем-нибудь переспать, — но того, что он чувствовал к ней, к Мари, он ни к кому больше не чувствовал, и вечно сокрушался о том, почему он не выбрал ту жизнь, которую означала бы для него она, Мари, то есть развод и новых детей. Вот и теперь он затем лишь ее разыскал, чтобы воскресить то старое чувство, и, зная обстоятельства, надеялся, что и в ней что-то проснется. Но она, Мари, уже не была на это способна; правда, она попробовала, потому что ей уже позарез был нужен кто-то, кто не такой, как нынешний муж, кто скажет: я тебя люблю, ты такая красивая, — но не могла она вернуться к прежней любви. Больше того, у нее даже появлялась мысль, что все это из-за него, из-за предпринимателя этого, и получилось; не брось он ее, она не сошлась бы с нашим парнем, не вышла бы за него с досады, и теперь ведь она не только любить не может, а скорее ненавидит этого предпринимателя, и не надо ей, чтоб он говорил ей такие вещи, которых она не слышит от мужа.
В конце концов, если идти по линии этой возможной жизни, которая в данном случае имеет столько же шансов реализоваться, как и любая другая, как, например, та, что реализовалась позже, — словом, если идти по этой линии дальше, то нетрудно догадаться, что в конечном счете, с течением этих — возможных и допустимых — лет, Мари останется одна-одинешенька со своими мечтами о будущем внуке, которого она будет горячо любить и с которым снова обретет ощущение, что был в ее жизни какой-то смысл. И так бы оно и случилось, если бы не идиотский рак шейки матки, который медицина вообще-то уже весьма успешно сегодня лечит, и для нашей истории было бы очень даже хорошо, если бы Мари вылечилась, потому что это уже не просто становится неправдоподобно, но уже и как-то скучно. Ну разве не скучно, если каждый наш персонаж подцепляет какую-нибудь смертельную болезнь, чаще всего, конечно, разновидность рака; честное слово, можно подумать, что тому, кто все это рассказывает, нынешнее население видится сплошь пораженным раком или потенциально раковым, потому что он, рассказчик, по жизни — врач, который, кроме обычного медицинского диплома, получил еще свидетельство специалиста по онкологическим заболеваниям, и лет двадцать уже работает в онкологической клинике на улице Синий Шар, где других людей и не видит, только раковых больных, ну, или бывших раковых больных, у которых в любой момент может быть выявлен рецидив, а потому занимает в жизни такую мировоззренческую позицию, которая вынуждает его все представлять под углом зрения этой, в самом деле касающейся многих, болезни; можно даже сказать, что само мышление его поражено раком.
Возвращаясь к возможной судьбе Мари, скажем, что она, Мари, могла заболеть, могла и не заболеть, а умереть, так сказать, здоровой, так как реальность не обязывает нас обязательно выбирать тот или иной вариант, — однако Мари все-таки заболела именно той, совершенно банальной болезнью и умерла от нее; хотя тут можно насчитать всего несколько процентов, когда медицина оказалась полностью бессильной, но Мари как раз в эти несколько процентов и угодила. Умерла она, так и не успев стать бабушкой, потому что сын ее с женитьбой не спешил. И не умри она перед этим, ей пришлось бы увидеть, как наш парень на ее похоронах, по своему обычаю пьяный в стельку, чуть не свалился, следом за гробом, в могилу и при этом вопил, как он любил эту женщину и что с ним теперь будет без нее. Родственники еле успели поймать его и оттащить, когда он, рыдая, требовал, чтобы его похоронили рядом с ней. Пока могилу закапывали, он все не мог успокоиться, орал дурным голосом, мол, это же моя жена, это часть моей жизни, не можете вы, не имеете права разлучить нас с ней. Идиот, сказал кто-то из стоящих вокруг; и правда, идиот, кто так себя ведет.
