В литературном паломничестве по Санкт-Петербургу Николя почему-то больше всего тянуло в места, связанные с Анной Ахматовой. Эта поэтесса его особенно интересовала. Тридцать лет своей жизни она прожила на набережной Фонтанки. Сырая кухонька с облупившейся раковиной несла на себе отпечаток тяжелых времен с их испытаниями и страданиями. В этом жилище Ахматова пережила революцию, Гражданскую войну, политический террор, здесь она обитала, когда началась Вторая мировая. Он задержался в комнате и расчувствовался при виде простой низкой кровати, которая резко контрастировала с массивным секретером красного дерева. Фонтанный дом он покидал уже под вечер. Дорогу ему, мяукая, перешел огромный рыжий кот.
На следующее утро, выспавшись уже в более спокойной обстановке, он вышел пораньше, с адресом Елизаветы Сапуновой в кармане. Следуя указаниям ее «карты», от дома он свернул на вторую улицу налево. И оказался на набережной, где уже побывал накануне, когда заблудился ночью. «Фонтанка» – гласила надпись, сделанная четким почерком. Несколько мгновений он любовался сине-серой рекой, в которой отражались фасады зданий, окрашенных в пастельные тона. Находясь в сердце города, построенного царем, который ненавидел Москву, он вдруг понял, что, куда бы он ни посмотрел, любой вид поднимал ему настроение. Его отец совсем не знал родного города. Сколько ему было, когда его отсюда увезли? Месяцев шесть? Год? Вряд ли Теодор Дюамель сохранил какие-нибудь воспоминания. Сюда он больше не возвращался. И его мать тоже.
Елизавета Сапунова жила в огромном старом доме, фасад которого украшали колонны в греческом стиле. Николя поднялся по величественной лестнице с выщербленными ступенями. Краска на стенах облупилась и почти полностью исчезла под слоем граффити. Квартира номер три. Он постучал. Никакого ответа. Тогда он разглядел на двери крошечную кнопку и нажал на нее. Где-то в глубине квартиры разнеслось эхо звонка, потом раздались шаги. Загремели старые засовы, и дверь со скрипом отворилась. Елизавета Сапунова провела его в просторную комнату с невероятно высоким потолком. Отсюда открывался потрясающий вид на Фонтанку. Николя подошел к эркеру и не смог сдержать восторженный возглас. Хозяйка улыбалась. Он наконец оторвался от окна и взглянул на нее. На Сапуновой было сшитое по моде сороковых годов коричневое платье, которое подчеркивало тонкую талию, волосы зачесаны назад. Она держалась очень прямо, опираясь руками на спинку стула, перед ней на столе сиял самовар и красовался фарфоровый чайный сервиз.
Все стены в комнате были сплошь заставлены книгами на русском, французском, немецком и английском языках. В углу – старинная кровать под голубым с золотом балдахином, выцветшим от времени и от неяркого северного солнца. Возле окна – письменный стол, на котором рядом с компьютером в беспорядке валялись записные книжки, карандаши, бумага, несколько иконок и маленькая малахитовая пирамидка. Потертые уютные пуфики окружали диван, обитый пурпурным плюшем. А стоял этот диван возле камина, поражавшего своими размерами: у него внутри вполне могла бы разместиться современная кухня.
– Когда-то здесь был бальный зал, – пояснила Лиза, – потому и камин такой большой. Вот уже много лет, как зал разделили на комнаты. Советская эпоха оставила свои шрамы. – Она указала пальцем на длинные отметины на стенах и потолке. – Здесь надстраивали еще один этаж, чтобы можно было вселить больше жильцов. По счастью, его снесли в восьмидесятых. Я занимаю всего одну комнату, зато просторную.
С кем же она живет? Одна? В жилище не наблюдалось никаких следов мужчины или ребенка. За ширмой, скорее всего, была ванная комната.
– Называйте меня Лиза и расскажите немного о себе, – предложила она, когда они уселись за стол.
Он наблюдал, как ее тонкие руки ловко управлялись с самоваром. Обручального кольца на пальце не было.
– Вы студент?
Он рассказал о частных уроках, потом сразу перешел к тому, как открыл настоящее происхождение своего отца. Судя по всему, семья сознательно замалчивала эту историю. Он протянул Лизе свидетельства о рождении отца и бабушки. Она внимательно их изучила и сказала:
– Ваша бабушка родилась в старинной клинике возле Таврического сада. Сейчас там располагается медицинский университет.
– А отец?
– Он родился не в больнице. Дома, на улице Писарева. Я могу вас туда проводить. Это совсем недалеко отсюда, можно дойти пешком.
Она предложила ему тосты, масло и конфитюр.
– Чем я еще могу вам помочь?
– Сам не знаю. Я как-то растерялся, – смущенно сознался он. – Не знаю, с чего начать.
– Ладно, попробуем зайти в загс Адмиралтейского района, ведь ваша семья жила в Адмиралтейском, и попытаемся разыскать следы ваших предков.
– Очень вам признателен.
– По-русски спасибо, Николай.
Она опять произнесла его имя по-русски и наградила одной из своих редких улыбок.
– А вы знаете, что русское Федор и французское Теодор – одно и то же имя?
– Нет.
– Вы слышали, чтобы ваша бабушка и отец когда-нибудь говорили по-русски?
– Никогда.
Они молча допили чай и вышли из дому.
– История нашего города написана болью и славой, и мы несем на себе отпечатки и того и другого, – заметила она.
Лиза повела его по улицам с шумным движением, то и дело останавливаясь, чтобы показать то памятник, то статую, то мост или церковь.
В загсе Николя долго ждал в мрачноватой комнате, которая, казалось, хранила отголоски былого номенклатурного гнета. Ни один из чиновников не улыбался. Лиза объяснила, что это характерная черта именно русских чиновников. Однако это вовсе не означает, что они настроены враждебно.
Спустя несколько минут она вышла к нему с какой-то бумагой в руках.
– Вот видите, Николай, – торжествующе заявила она, – это было вовсе не так уж и трудно.
Он взглянул на бумагу, но не смог ничего понять.
– Ах да, я совсем забыла, вы же не читаете по-русски. Я переведу. Здесь сообщается, что ваши прадедушка и прабабушка, Наталья Ивановна Левкина и Владимир Николаевич Колчин, умерли соответственно в тысяча девятьсот восемьдесят втором и тысяча девятьсот семьдесят девятом. Еще здесь обозначены имена их детей.
– Моей бабушки.
– Да, Зинаиды, и еще одно имя.
– Еще одно? – удивленно переспросил Николя.
Он снова посмотрел на документ.
– Да. Здесь названа ваша бабушка, Зинаида Владимировна, рожденная в сорок пятом, уже после снятия блокады, как и многие дети того времени. Но тут есть и еще один ребенок, ее брат, старше ее, видите?
В унылой комнате повисла гнетущая тишина. В конце коридора Николя услышал шаги и голоса, потом все стихло.
– Как его звали? – осторожно спросил Николя, весь обратившись в слух.
– Алексей Владимирович, рожден в сороковом.
По дороге к улице Писарева, к дому, где родился его отец, Николя молчал. Лиза, видимо, интуитивно понимала, что сейчас с ним лучше не заговаривать. Он шел, пристально глядя себе под ноги, и поднял глаза от асфальта, только чтобы полюбоваться золотыми куполами и барочными сводами собора Святого Николая. В его голове теснилось множество вопросов, которые ему трудно было сформулировать. Жив ли еще Алексей? В актах рождения и смерти его прабабушки и прадедушки ничего об этом не сказано. А в свидетельстве о смерти в двухтысячном году их дочери Нины – тем более. Надо ли пытаться найти Алексея? И стоит ли?
– Это здесь, – сказала, остановившись, Лиза Сапунова.
Перед ними возвышался большой светло-зеленый пятиэтажный дом, с аркой и облупившимся фасадом. На каждом этаже располагалось множество квартир. Лиза пояснила, что район Коломны сейчас подвергается серьезной реконструкции. Домами много лет никто не занимался, целые улицы стали непригодны для жилья, и только в немногих домах кто-то живет. Цветы в горшках и разноцветные занавески кое-как оживляли разномастные окна. За одним из таких окон появился на свет его отец. И через эту арку вышла Зинаида с маленьким Федором на руках, чтобы уехать навсегда. Николя спросил, заметила ли Лиза, в каком возрасте его бабушка родила Федора. Да, она обратила внимание. В пятнадцать лет. Возможно, что Зинаида до последнего момента скрывала беременность, потому ребенок и родился здесь, на квартире, где жила семья. Несомненно, это было тяжким испытанием для родителей и для самой девушки. Трудно себе представить, как выглядела эта улица сорок пять лет назад. Теперь очень многое переменилось. Она родилась и выросла в этих местах и была свидетелем распада Советского Союза в девяносто первом, но даже она не смогла бы описать все потрясения и неразбериху тех лет. Николя спросил Лизу, есть ли у нее какие-нибудь мысли о том, как его бабушка познакомилась с бизнесменом Лионелем Дюамелем, который через год после знакомства женился на ней и усыновил ее ребенка. Нет, она об этом не думала, да и добыть такую информацию непросто. Но если включить воображение, то несколько гипотез просматриваются, задумчиво сказала она. Если его бабушка была хорошенькой, все может оказаться очень просто. Хорошенькие девушки привлекали к себе внимание даже во времена холодной войны. Думал ли Николя о таком факторе, как любовь? Она спросила об этом без тени улыбки. Любовь намного все упрощает, разве не так? Возможно, Лионель Дюамель приехал на какую-нибудь конференцию в один из университетов, а Зинаида оказалась на той же конференции, сопровождая, допустим, подругу. Вот они и встретились. Единственное, что могло подвигнуть Лионеля Дюамеля вывезти Зинаиду вместе с ребенком из Советского Союза, – это любовь. Скорее всего, Лионель был успешным человеком, у него водились деньги… Как раз тот самый случай, согласился Николя. Но тогда ответ напрашивается сам собой: любовь плюс поводок в виде денег. Далеко ходить не надо. Николя вгляделся в ее тонкую фигурку в непромокаемом плаще. Может, она и права. Но по его мнению, здесь было еще много неясного. Бабушка захотела бежать из страны, сменить имя, навсегда отказаться от всего, что было в ней русского. Но почему?
