Выстроенная нами по всему пространству России глубоко эшелонированная оборона, помноженная на несгибаемый боевой дух и беспримерное мужество ее участников, помогает нам с честью отражать атаки противника и наносить ему ощутимый материальный урон. Но враг хитер и коварен. Его быстрая сметка и цепкая хватка порой вырывают из наших рядов наиболее ловких повстанцев-неплательщиков, героически сложивших свои буйные головы в кабинетах налоговых инспекторов. Но это еще не всё. Не желая довольствоваться малым, то есть тем, что нам не жалко отдать, а также признавая провал многих своих новогодних кампаний по ужесточению налогового бремени, противник перешел к тактике ведения боевых действий по принципу «выжженной земли», иначе говоря — к оздоровлению общества за счет частичного истребления наиболее сирого и слабого народонаселения, больше других подверженного фискальному воздействию. В отместку за недобор прямых налогов он расширил косвенные. И надо признать, что в этом деле он сильно преуспел. Чего стоят одни лишь акцизы на табачно-алкогольную продукцию! А нефтепродукты! А ведь есть еще и скрытые налоги, которым просто несть числа. Вот почему я не могу умолчать о таком неприметном противнике, как служба Государственного ветеринарного надзора.
Но вначале небольшая преамбула.
По причине незадавшейся риэлторской карьеры с автомобилем пришлось расстаться, и в деревню теперь мы добираемся на поезде. Пассажирский поезд Москва — Рыбинск — это целая минорная оратория российской действительности под неторопливый перестук монотонно солирующих вагонных колес в сопровождении осипшего хора бесправных пассажиров, безуспешно пытающихся докричаться до озабоченного предпринимательской деятельностью пронырливого проводника, и заунывного любительского оркестра народных инструментов Министерства путей сообщения под управлением такого же не вполне трезвого бригадира, как и сам проводник. Этот поезд являл собой живую легенду, чудом дошедшую до нас со времен Гражданской войны. Поскольку тусклое искусственное освещение рассматривалось в нем как непозволительная роскошь, его вырубали сразу же, как только проводник собирал у пассажиров билеты, и расстилка постелей проходила уже при естественном лунном освещении, если, конечно, такому ничтожному занятию благоволили звезды, и в рассеянном свете мелькавших за окном фонарных столбов, если, конечно, таковые попадались на нашем вселенском пути еще в рабочем состоянии. Поезд представлял собой железнодорожный винегрет: большая часть вагонов была прямого назначения — до Рыбинска, остальные вагоны были прицепные — до Сонково, Бежецка, Весьегонска. Эти прицепные вагоны состояли исключительно из общих и плацкартных. В чем заключалась функция проводника в плацкартном вагоне, — однозначно ответить я затрудняюсь. Во всяком случае, она уж точно не заключалась в том, чтобы кропотливо соизмерять число пассажиров с числом посадочных мест в вагоне, вот почему на предназначенных для размещения багажа третьих полках мирно располагались охотники, рыболовы, сборщики болотных ягод, аккуратно укладывая под головы снятые с натруженных ног сапоги, — а как иначе? не идти же в лес без сапог, ведь утром их просто могло и не быть! И когда приобретший на законных основаниях нижнюю полку пассажир просыпался вдруг среди ночи, разбуженный тяжелым духом, исходившим от натруженных конечностей сборщиков морошки, он с изумлением мог обнаружить у себя в ногах скромную семью из трех человек, глава которой, более других исполненный тревоги за безмятежность сна счастливого обладателя заветной полки, не преминет с подобающей такому случаю отеческой заботой вкрадчиво поинтересоваться, — не вызвано ли столь внезапное пробуждение усталого попутчика неудобством от их непреднамеренного бивака у него в ногах, или это результат приснившегося ему кошмара, и тогда — какие могут быть разговоры! — кто-нибудь из них с радостью пересядет поближе к изголовью, чтобы своим непосредственным присутствием в головах отогнать гнетущие сновидения, а затем, не позволяя даже рта раскрыть одурелому спросонья пассажиру, еще и добавит великодушно, что, мол, не стоит осквернять их слух пустыми благодарностями, что, дескать, свои люди, и так сочтемся. Одно время, когда число плацкартных вагонов значительно уступало числу общих вагонов, а наплыв пассажиров был особенно велик, и москвичи, преследуемые треволнениями по поводу еще не высаженной картошки, скопом валили на приусадебные участки, а сельских жителей, наоборот, страстно влекло в Москву с ее очагами культуры — ВДНХ, Бородинской панорамой, ЦПКиО имени Горького и, конечно, стоящим особняком в этом списке Мавзолеем Ленина, при упоминании о котором — этом пантеоне всенародной скорби — сжималось сердце у каждого советского человека и меркли все остальные центры досуга, в том числе места массового отоваривания мясо-молочными и бакалейными продуктами, — так вот, в ту пору многие пассажиры этого легендарного поезда приучили себя спать стоя. В этом, как они считали, была даже своя прелесть — не надо тратиться на постельные принадлежности. У части пассажиров эта привычка — рачительного отношения ко сну — сохранилась и поныне. Поэтому, дабы не подвергать себя молчаливому осуждению, читаемому в хмурых лицах заплативших за белье пассажиров, а также во избежание придирок со стороны проводника, чьи нравоучительные замечания по поводу пользования матрасом без оплаты сопутствующих постельных принадлежностей не ограничивались одними только устными порицаниями с применением богатых возможностей русской ненормативной лексики, но также сопровождались пинанием ногами впавших в забытье «неопостеленных» пассажиров, — эти поездные бомжи стойко боролись со сном сначала сидя, потом лежа на жестких полках, и лишь после того как общественные контролеры, не имея более мочи бороться со сном, полностью утрачивали бдительность, а проводник, предварительно уладив все свои коммерческие дела, окончательно уходил на покой, они уже в сладкой истоме наконец устраивались на расстеленных матрасах. Хотя этот состав и отправлялся строго минута в минуту поздней ночью с Савеловского вокзала, но уже по первому мимолетному общению с проводником, по его многозначительным недомолвкам завзятым паломникам по святым местам Тверской области становилось ясно, что обещанные по графику 13 часов следования поезда до Весьегонска — это слишком короткий срок, чтобы покрыть расстояние в 375 км. За это время поезда в Европе преодолевают путь от Парижа до Милана, мимоходом проскакивая через Берн. Ну так это у них там приходится вечно куда-то спешить. Нам же спешить некуда и незачем, потому что с составом, которому предстоит дважды быть переформированным, сначала в Сонково, а потом в Овинищах, — спеши не спеши, всё равно опоздаешь. Другими словами, строгость расписания относилась только к пункту отправления; время прибытия на другие станции и к конечному пункту следования — носило условный характер. Во многом эта условность была также связана с тем — попадем мы в месячник профилактического ремонта одноколейки и моста через трехметровую протоку после Овинищей или не попадем. Ясное дело, мы попадали. Поэтому уже в Овинищах можно было смело приступать к сбору грибов, чтобы к тому времени, когда мы доберемся до Весьегонска, было чем похвастать перед жителями райцентра. Иначе говоря, на этом пути в никуда значение имело не время следования до конечной станции, а само прибытие к пункту назначения. Мистический, а то и просто демонический смысл этой поездке придавало также то неразгаданное мною до сих пор обстоятельство, что в Москве, при посадке в вагон, вы, допустим, усаживались по ходу движения поезда вперед лицом, а утром — как утверждают знатоки, сразу после Калязина, кстати сказать, снискавшего славу на всю Тверскую округу своим образцово-показательным психдиспансером, — вдруг с удивлением для себя обнаруживали, что движетесь уже вперед спиной. Но даже такая вопиющая подтасовка фактов ускользала от внимания большей части пассажиров, потому что за три с лишним часа беспрестанных перестановок состава в Сон-ково под непрекращающиеся набатные гудки маневрового локомотива они уже так намаялись с боку на бок ворочаться на полках и уже столько раз прокрутились вокруг собственной оси, что вспомнить исходное положение, занятое ими при посадке в Москве, абсолютно не представлялось никакой возможности. И когда, пренебрегая фактором времени, принимая езду вспять за движение поезда вперед, а попутчиков — за своих близких приятелей, перед которыми уже нет надобности прикрывать ладошкой неудержимо раздирающую вас до самых коренных зубов зевоту, вы наконец живым и в известном смысле здоровым добираетесь-таки до Весьегонска, то и последующие несколько километров по лесу с обязательным привалом для распития бутылки на высоком сосновом берегу Мологи в знак благодарности судьбе за нечаянно доставленную радость вновь лицезреть милые сердцу просторы, и дальнейшая переправа на противоположный берег Кесьмы — уже кажутся вам сущим блаженством, верхом истинного наслаждения, величайшим счастьем на свете, подлинным триумфом воли, настоящим торжеством духа.
