Поэтому я спрашиваю: не нуждается ли подобное кино в разрешении на показ со стороны врачей-специалистов, окулистов и офтальмологов? Измерен ли вред, наносимый сетчатке глаза и зрительному нерву длительным просмотром ежесекундно меняющегося изображения, при том что это изображение насилия, разрушений, катастроф? Не подрывает ли картина и без такого расшатанное национальное здоровье, тем более здоровье неокрепших подростковых организмов?
Моя речь обращена непосредственно к Министерству здравоохранения. Прошу дать медицинское заключение о возможных негативных последствиях для здоровья картины Т. Бекмамбетова «Особо опасен».
И впредь требую до медицинской экспертизы подобные «большие прорывы российских режиссеров в мировое кино» на экран не допускать.
2008
«Общество любит артистов, – писал критик А.Р. Кугель. – Это дань, которую оно платит Аполлону».
Элегантно изъяснялись в старину. И заманчиво: значит, любовь к артисту связывает общество с Богом. Осуществление общественной любви предполагает принесение жертвы Неведомому Богу, и, хотя Кугель называет этого Бога Аполлоном, с не меньшим успехом можно именовать его и Дионисом.
Любовь общества к артистам явно двусмысленна. Прогрессивные и корректные звезды Голливуда обижаются, когда их называют секс-символами, – мы артисты, благородные артисты, а не тупые и примитивные секс-символы. Обижайся не обижайся, но, отдавая свой образ обществу, следует понимать, что мистическое приключение, в которое твой образ пускается, мало подвластно и человеческому рассудку, и человеческой воле. Мы (с читателем) попробуем немного поразмышлять над тем видом связи общества с Богом, что осуществляется стихией женской любви к образу артиста.
Феномен «воображаемого любовника» стар как мир. В самой далекой своей основе он состоит из воспоминания «коллективного женского бессознательного» о тех временах, когда нас любили боги и ангелы (обыкновенные и «падшие») и мы рожали соответственно героев и демонов. Факты сожительства богов с земными женщинами описаны во всех священных книгах человечества. Забыть такое невозможно, повторить в нынешней атмосфере «богооставленности» и постепенной «убыли сущего» – немыслимо. Хотелось бы выражаться поосторожнее, но светское искусство сделалось поставщиком «воображаемых любовников» совсем недавно, около двух веков назад; а прежде этим источником была религия и религиозное искусство; современные формы поклонения кумирам как бы передразнивают, воспроизводят в несколько сниженном виде былой религиозный или демонический экстаз.
Тоску по земному воплощению соития с неземным существом как свойство «коллективного женского бессознательного» труднее всего высветить лучом рассудка. Проще всего сослаться на «основной инстинкт», благо он вынесет все по своей безответности. Вспомним, однако, мудрую песню «Наутилуса» про Алена Делона. Там замечтавшейся провинциальной девушкой руководит не «основной инстинкт» – его она легко может удовлетворить с парнями из соседнего подъезда. Нет, ее томит именно жажда чего-то идеального-нездешнего, вместе с которым можно и самой стать идеальной-нездешней.
Процесс, разворачивающийся в недрах головного мозга, видимо, таков: создается воображаемый мир, куда подселяются «воображаемый любовник» (либо неопределенно-отвлеченное лицо, либо образ, заимствованный из преображенной реальности) и «воображаемая любовница» (субъект воображения).
Объект воображения наполняется воображаемой жизнью, а субъект воображения должен прежде всего что-то сделать с собой реальной, каким-то образом себя идеализировать, дабы без помех погрузиться в воображаемый мир и не разминуться с желанным. Пушкинской Татьяне Лариной, чтобы встретиться с героями французских романов, нельзя было залезать в воображаемый мир просто так, без затей, уездной барышней, а следовало преобразить самое себя и бродить Клариссой, Юлией, Дельфиной.
Эта операция носит все признаки первичного художественного творчества. Строго говоря, она не может быть названа ни полезной, ни вредной. В сожительстве с «воображаемым любовником» каждая женщина проживает лирическую драму (трагедию, комедию) неполной выявленности в нашем мире Женской ипостаси Создателя. Избыток, гипертрофия женственности, не находящей себе места на земле, создает идеальный химерический мир, где вечно женственное вечно соединяется с идеальным, нездешним, химерическим и где реальные силы (ум, время, здоровье, талант) действительно частенько жертвуются Неведомому Богу.
В замечательном романе великого Стивена Кинга «Необходимые вещи» сатана дарит двум подружкам-климактеричкам волшебные очки и волшебный портрет Элвиса Пресли; с их дьявольской помощью несчастные целыми днями проводят с «воображаемым любовником» – Пресли; заброшен дом, забыты дети, одуревшие матери вопят и сучат толстыми ножками в непрерывном оргазме; дело заканчивается плохо, совсем плохо. То, что служит скромным утешением в женской доле, так сказать каплей варенья на черством хлебце трудодней, дьявольской волей идет войной на реальность и легко ее поглощает. Жаловаться не приходится: и демоны, и языческие боги всегда хотят жертв. Однако союз с «воображаемым любовником» не обязательно требует постоянного совокупления: по существу, само сокращение дистанции между субъектом и объектом воображения уже эротично, а размер и вид этого сокращения диктуется личными желаниями субъекта.
Конечно, хотелось бы сослаться на какое-нибудь социологическое исследование, однако я что-то не припомню анкет для женщин с таким вопросом: а кому вы отдаетесь в свободное от действительности время? И если подобные вопросы и задать, много ли будет толку? Вот и Игорь Кон в книгах все жалуется, что женскую сексуальность трудно исследовать из-за выдающейся женской склонности напускать туману и сбивать ученых со следа. Но если мы не можем прямо вторгнуться в запретную зону массовой женской психологии, то кое-что можем угадать по косвенным уликам. «Воображаемого любовника» навязать обществу невозможно. Его не вычислить, не просчитать. Его выбирают быстро, дружно; все объяснения следуют потом. После того как «воображаемый любовник» вступил в эротическую связь с массами, его можно разложить на слагаемые и составляющие, но не «до того».
Поскольку, как я уже писала, «воображаемый любовник» есть эрзац-герой эротического акта между «коллективным женским бессознательным» и высшими силами, он непременно должен обладать некими атрибутами божества. Одним из главных атрибутов божества является отдаленность, недоступность, недосягаемость, возвышенность, существование в мире ином, но в сочетании с известной снисходительностью к людям. Божество (политик, поп-звезда, киногерой, проповедник) приходит ко всем и к каждому, оно может быть магически востребовано, но практически – недоступно.
Надо сказать, люди, отдающие свой облик и образ на удовлетворение массовых желаний, играют в жуткую, пленительную, бесконтрольную игру. Образ человека живет отдельной жизнью, служит предметом чьих-то неведомых грез, ежечасно вступает в связи с материей чьего-то воображения. В мистическую подоплеку подобных приключений можно и не верить, но иррациональность взаимоотношений «воображаемого любовника» и массовой психологии очевидна, и она редко бывает мирно-идиллической.
Между эпохой религиозного и демонического экстаза, когда «воображаемыми любовниками» были боги, демоны и герои, – и временами поклонения эрзац-богам и эрзац-героям Популярного Искусства и Массовой Культуры существовало большое историческое пространство, когда кратковременным поставщиком «воображаемых любовников» стала литература. Так сказать, страна литературных героев. Вот она была, пожалуй, самой мирной. Хотя Вертер провоцировал волну романтических мужских самоубийств, к дамам литературные герои были исключительно почтительны, облегчая им тернистый путь знакомства с непрекрасной половиной человеческого рода. Опять же наша Татьяна Ларина, русская Психея, прошла боевую подготовку среди литературных героев и вполне достойно встретилась с их карикатурно-земным отражением, Онегиным то бишь.
Из всех литературных героев, созданных русскими писателями, архетипическими стали, на мой взгляд, двое: Андрей Болконский и Печорин. Эти два «воображаемых любовника» сформировали впоследствии целые виды – назовем их очень условно: Князь и Падший ангел.
Князь абсолютно благороден, лишен низких жестов, одинок; база его эротической игры – сословные инстинкты, имущественное неравенство, но не буржуазной эпохи, а феодальной. В отличие от совсем сказочных царей и принцев Князь обладает необходимой мерой недоступности и явленности людям. Возвышенный и величавый эгоцентризм Князя не порочен: Князь погружен в полезные думы, в свою душевную жизнь; женат ли Князь, влюблен ли – он всегда непременно одинок и несказанно благороден. В советском кинематографе князя Болконского сыграл Вячеслав Тихонов. Забегая вперед, скажу, что Тихонов-Штирлиц и воплотил тип Князя в определенную эпоху развития русской массовой культуры. Напрасно кощунствуют ретивые культурологи, объявляющие «Семнадцать мгновений весны» апологией фашизма и обвиняющие, таким образом, наших ни в чем не повинных женщин в тоталитарных грезах. Одинокий благородный Штирлиц, неизменно аристократически корректный в обращении с дамами, будь то старенькая фрау или юная машинистка, был очередным воплощением заветного Князя.
