ГЛАВА ДЕВЯТАЯ. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЮДЖИНА
I.
Старый холостяк Роберт Кинг не держал домашних животных, и квартира его на Верхнем Вест Сайде содержалась в идеальной чистоте. Наличествовали предметы, которые люмпен-демократ посчитал бы невозможно снобистскими — красного дерева письменный стол, большой портативный бар, книжные полки с томами в кожаных переплетах, стереоустановка со старомодным, в идеальном состоянии, долгоиграющим проигрывателем. В добавление к этому был гардероб Роберта — выставка модной одежды и обуви, а не гардероб.
Инспектор Кинг принял душ, надел удобные мягкие брюки, и критически осмотрел шеренгу пар обуви. Он выбрал итальянскую пару, которую обычно надевал, когда знал, что, возможно, придется уродовать людей в целях самозащиты. Ботинки эти, весьма элегантные, мягкие, тем не менее сидели на ногах плотно. Будто в сникерях ходишь. Он подумал, не взять ли пушку и бляху, но, прикинув ситуацию, решил, что лучше не надо.
Инспектор Кинг, а теперь просто Роб Кинг, невозможный франт несмотря на фонарик на батарейках в кармане пиджака и полиэтиленовый мешок, содержащий украденные из архивов улики, вышел из дома и набрал номер на сотовом телефоне.
— Хеллоу, — сказал сварливый, но не неприятный, женский голос на другом конце линии.
— Лиллиан? Это Роб.
— Добрый вечер, Инспектор.
— Погуляем вместе? Я плачу.
— Не говори, я сейчас сама догадаюсь. Ужин при свечах?
— Конечно.
— Врешь.
— У меня сегодня день рождения.
— Врешь.
— Я в депрессии.
— Нагло врешь.
— Пожалуйста выйди на угол Семьдесят Второй и Амстердам через десять минут.
— Через пятьдесят лет, поганый расист.
— Пятнадцать минут. Пожалуйста.
Она вышла через двадцать.
Да, она была настоящая женщина. Ни ее короткие каштановые волосы, ни вульгарная косметика, ни джинсы со сникерями и свитер, ни ее не очень красивая осанка не могли скрыть, что она прирожденная жена и мать, пока что не нашедшая себе мужа. Родившаяся и выросшая на Среднем Западе, она провела бульшую часть своей жизни в Нью-Йорке потому, что сперва это показалось ей неплохой идеей, а впоследствии превратилось в слегка раздражающую привычку.
Они шли молча некоторое время, привлекая временами внимание прохожих — высокий, стройный, симпатичный негр и чуть приземистая, благодушная почти-матрона.
— Сестра звонила вчера вечером, — сказала Лиллиан.
Я, Роб, хочу выйти за тебя замуж, хотела она сказать, но если ты не желаешь иметь со мной ничего общего, я просто уеду обратно в городок, где родилась и, будучи бездетной и умеющей хорошо готовить (ничего особенного, заметь, просто добрый холестерол с переваренными овощами вместо гарнира), найду себе кого-нибудь с кем я буду, конечно же, невыносимо скучать, но, наверное, счастья будет больше, чем сейчас.
— И как она? — спросил он.
— Кто?
— Твоя сестра.
— А. Ничего, я думаю.
Они повернули в переулок. Квартал был пуст. Здание, бывший особняк, у которого они остановились, было темное. Белые ионические колонны и декоративное мраморное крыльцо, ведущее к главному входу выглядели нереальными и не обнадеживали.
Бездомный кот поразглядывал подозрительно икры Лиллиан до того как скользнуть под Бентли, припаркованный у тротуара.
— Не обнадеживает, — заметила Лиллиан. — Нереальное какое-то здание.
— Нет, просто смотрит с укором, — объяснил Роб, отключая систему сигнализации и открывая дверь.
— Да? — спросила Лиллиан, предчувствуя недоброе.
— Свет, — сказал он, вынимая фонарик.
Он пропустил ее внутрь и запер дверь.
— Страшненько-то как, — сказала она.
Он посветил фонариком. Обнаружился огромный холл с мраморной лестницей.
— Сюда, — сказал он. — Осторожно.
Они обогнули лестницу, пересекли холл, и вошли в большую комнату с архивными шкафами по периметру.
— Раньше здесь была библиотека, — объяснил Роб. — Посмотри на камин. И на потолок.
— О, Роб. Зачем ты мне все это купил. Я не могу позволить себе принять такую жертву, ты, наверное, всю свою зарплату заложил на следующие десять лет, только чтобы заплатить первый взнос.
— А, да, — сказал он. — Забыл тебе сказать. Мы не шутить сюда пришли, Лиллиан.
— Конечно нет, — сказала она. — Я знаю, зачем мы здесь, и мне это не нравится.
— Мне тоже не нравится.
— Я не люблю, когда меня используют.
— А я не люблю, когда надо мной смеются.
Роб положил фонарик на массивный дубовый стол в центре комнаты.
— Садись, — сказал он.
— Не хочу.
— Пожалуйста.
Они сели в удобные антикварные кресла.
— Здесь когда-то убили человека, — объявил Роб.
— Я догадалась. Двоих человек.
— Двоих?
Роб подумал. Затем:
— Да, конечно! — сказал он. — Второе убийство произошло после того, как особняк перекупили, и сюда въехала компания. Велосипедный курьер застрелил секретаршу, за то, что она спала со своим боссом, а не с ним. Совершенно не важно. Пусть полиция разбирается.
— Неприятно здесь как!
— Мне нужна твоя помощь.
— Пошел ты на [непеч. ], Роб.
Роб помолчал. В сумерках на лицо Лиллиан интересно было смотреть. Резкость и паранойя, характерные для жителей Нью-Йорка, ушли, сменившись бесхитростным упорством фронтьерного типа. И все-таки волосы ей нужно носить длиннее.
— Лиллиан, послушай. Мы после этого пойдем в замечательное место.
— Еще лучше, чем это? Я сгораю от нетерпения.
Он чуть не сказал — а что, здесь неплохо, если у тебя есть вкус к таким… — но вовремя остановился. Как большинству девушек фронтьера, благородная архитектура была Лиллиан не нужна.
— Ну, хорошо. Стало быть, есть дело, — сказала она. — Давай работать.
— Нет, неправильно, — сказал он твердо. — Это очень, очень личное. Делом это перестало быть много лет назад.
Ей захотелось заплакать.
— Хорошо, — сказала она. — Как давно…
— Десять лет. И два месяца.
— Давно.
— Да.
Она закусила губу и некоторое время смотрела в потолок. Взяв себя в руки, она сказала:
— Сарай этот, небось, ремонтировали тысячу раз с тех пор.
— Дважды.
— Две дюжины людей бывают здесь каждый день. Сидят, болтают, рыгают, пердят, и опять болтают. Приносят сюда жратву. Даже сейчас здесь пахнет китайской едой. И пылища от кожных клеток и бумаги. Ты что, ненормальный, Роб? Не соображаешь?
— Хватаюсь за соломинки, — признался он. — Дело в том, что я знаю, кто убийца.
— Знаешь?
— Да. И он не японец.
— Что?
— Не обращай внимания. Личная шутка. Так или иначе, я его знаю.
— Тогда что мы здесь делаем?
— Мне нужны улики. Не такие улики, которые на суде предъявляют, но улики, которые позволят мне лично встать перед преступником и сказать — слушай, мистер, ты убийца, и я это знаю.
Она фыркнула презрительно.
— Мачо.
— Пожалуйста, Лиллиан, — сказал он. — Попробуй.
Она смотрела в пространство. Роб тактично отвернулся.
— Хорошо, — сказала она наконец. — У тебя есть что-нибудь?
— Его? Есть.
Он вынул полиэтиленовый мешок, а из него носовой платок.
— Ого, — сказала она, беря у него платок. — Стало быть, мы имеем дело с теми, кто не верит в бумажные платки. Он что, природу любит?
— Нет. Он надменный подонок, который думает, что законы не для него писаны. В этом он прав, но это несущественно.
Она положила платок на стол, глубоко вдохнула, и закрыла глаза.
— Ничего, — сказала она.
— Да. Ладно, — сказал он, сдаваясь.
Он думал, что провал принесет облегчение. Не принес.
— Что-то, — сказала она.
— Что именно? — спросил он быстро и тихо.
— Нет, ничего. А, да. Цементная стена.
— Деловой район?
— Решетка на окне. Тюрьма. Карты. Играют в карты.
— Это курьер, — понял Роб.
Роб видел то, что происходило, много раз — психовзгяд, по просьбе, вид глазами преступника, и до сих пор не перестал удивляться. К несчастью, глаза, которыми Лиллиан смотрела сейчас на мир, принадлежали не тому, кому нужно.
— Сейчас будут драться, — сказала Лиллиан.
— Ладно, все, — сказал Роб. — Не важно.
Она открыла глаза.
— А другого точно не можешь вычислить?
— Не знаю, — сказала она. — Ты уверен? Именно в этом месте все произошло?
— Вот в этой самой комнате.
— А судебные следователи?
— Были, конечно.
— Жертва была — твой друг?
— Нет. То есть, типа, да. Друг моего отца.
Ну, хорошо, Уайтфилд, подумал Роб. Черт с тобой. Усомнимся. Может, это не ты убил. Хотя я точно знаю, что ты. Наслаждайся жизнью, свинья.
— Трудно, — сказала Лиллиан почти извиняющимся тоном, — когда оба убийства происходят в одном и том же месте, и оба убийцы мужчины. Если бы один из них был женщиной, был бы шанс.
