— А откуда оно берётся? Наше субъективное моральное превосходство?
— Заложено в природе человека, — хмуро говорит Принцесса.
— Любого?
— А что, непохоже? Слово «субъективное» достаточно ясно указывает, что это за превосходство. Оно же в голове, понимаете? Нет никакой необходимости — да и возможности, если начистоту — подтверждать его объективными данными. Именно поэтому и вы, и я, и любое ничтожество на законных основаниях испытываем чувство эйфории и гордого волнения, глядя, например, на океан.
— А океан с каким чувством глядит?
— Это уже проблема океана. Слушайте, куда мы едем?
— Ко мне, — сообщает Алексей Степанович. — А в чём дело?
Он кладёт руку ей на колено и уже не убирает. Принцессе приходится сделать это самой.
— С чего это вы возомнили, что мы настолько близки?
— Про Каина вместе читали, куда уж ближе. — Он ловко подхватывает меня, придвигается к Принцессе вплотную, заглядывает ей в лицо и довольно смеётся. — Успокойся, я пошутил. Английский юмор. — Расслабленно откидывается назад. — Но ты б себя видела. Что, не пара я тебе? Такой принцессе?
— Ещё скажите, что вас это заботит.
— Нет, не заботит. Чувство — как там? — субъективного морального превосходства подсказывает, что принцесс на мой век хватит.
— Да? — холодно роняет Принцесса.
— Тебя это удивляет?
— Я удивляюсь только тому, как это до сих пор никто не укоротил вам язык.
— Ну, для этого сперва нужно укоротить мне руки.
— Кстати, держите их от меня подальше.
— Да понял я, понял. На праздники куда-нибудь едете?
Принцесса не сразу соображает, к кому относится долгожданное множественное число: мы с ней имеемся в виду, или мы вместе с супругом, семья, или — ну наконец-то — она одна. Но поскольку всё равно никто никуда вроде бы не едет, отвечает «нет». И вежливо интересуется, едет ли куда сам Алексей Степанович.
— Не решил, не знаю. Может, в Рим. Составь компанию?
Так и говорит, с дружелюбным, беззаботным вопросом. А Принцесса только фыркает в ответ, головой качает.
И вот, на следующий день поехали праздновать с хахалем на дачу. Поехали в таких торопях, что и машину выклянчить не успели. Здрасьте тебе: электричка, автобус. Эти последние дни года такие бестолковые — дым, гам, все бегут, — что и на нас сказалось. Попробуй ещё Принцессу заставить на автобусах по селу рассекать. Тем более что у автобуса остановка — на другом краю от нашего хутора.
И вот, впёрлись в деревню, и пока тащились вдоль заборов весьма некрепкого и дырявого качества, местные шавки выли-заливались на наши мешки с харчиком, а шавочьи хозяева из окошек косились. Фу-ты ну-ты! Сами кобели, да ещё собак завели.
На хуторе — погляди! — обнаружился снег: может, и не для Принцессы сугробы, а мне в самый раз. Залез я на крыльцо и давай с крыльца в сугроб прыгать!
Ой, лечу, как космонавт в перину! Сперва дыхание заходится, потом в глазах белым-бело, и только сердце: бух! бух! Сугроб-то сверху на вид прочный, твёрдый, а прыгнешь — так и уходишь сквозь снег до самого донизу. Ой, не могу, улетаю! Когда меня наконец загнали в дом, с брюха так и закапало, а душа дрожала и просилась.
И вот, вытерлись, растёрлись, сидим у камина, в котором уже разбушевался огонь. Я предусмотрительно пристроился за спиной у Принцессы, только морду чуть высунул: про огонь ведь никогда не скажешь, что ему вздумается. И пока он не уплёлся внутрь дров, спокойное его притворство меня не обманет. Того и гляди плюнется в нос искрой, горящей веточкой. Ага! Сами себя такими веточками украшайте. А я пёс, не ёлка.
И вот, от камина жаром тянет, от Принцессы — ровным родным теплом, а с первого этажа поднимаются, густея, славные запахи обеда и приветливый звон посуды. Глаза слипаются, нос да уши настороже! Господи Исусе, до чего, спасибо Тебе, хорошо жить!
— Скоро обедать будем, — говорит, подходя, хахаль. Он довольный, разрумянился — и кухонное полотенце классически переброшено через плечо.
Принцесса одобряет, когда мужчина не отлынивает готовить. (А насчёт умения она говорит, что уметь-то все умеют, только не признаются до последнего. Такой это народец: могут и сами не знают, почему не хотят.) И вот, значит, она благосклонно кивает, берёт принесённый хахалем бокал вина и делает рукою то движение, которым обычно треплет меня по заду или загривку. Я, от греха подальше, тут же под руку и подсунулся — не хватало только, чтобы хахаль сообразил, что ласка предназначалась ему. То есть ничего для него позорного в этом нет, я думаю, я же родной, но хахаль наверняка думает иначе. Он хотя ко мне и по-доброму, но с ухмылкой. А когда понял, что моё-то, пожалуй, место в жизни Принцессы поважнее, чем его, ухмылка вообще трансформировалась. Ах тебя! Мне прекрасно во всех отношениях.
— Я всё думаю, что с нами будет, — говорит хахаль.
Принцесса мрачнеет.
— С нами всеми, — торопится он объяснить. — Со страной.
— Спасибо, что не с интеллигенцией. А то размышления интеллигенции о судьбах интеллигенции уже достали.
— Ну эти-то здесь при чем?
— Эти всегда ни при чём. Послушай, Дэн, чего ты от меня добиваешься? Гражданской скорби? Или скорби по-крупному? Мне всё равно, что будет по-крупному, потому что меня не устраивают основополагающие мелочи.
— Это как?
— Это так, что если ты не выносишь манеру человека сморкаться или пить чай, то никакие настоящие его достоинства — ум, доброта, красота — тебя к нему не расположат.
— Так ты что, хочешь уехать?
— В Рим… — мечтательно тянет Принцесса. — Нет, не хочу. Откуда мне знать, чего я хочу? У меня, знаешь, даже нет уверенности, что я прямо-таки обязана чего-либо хотеть. У меня как раз есть уверенность в обратном. Там ничего не сгорит?
— Мы расстаёмся? — невпопад спрашивает хахаль.
— Мы все? — смеётся Принцесса. — Страна?
— Нет, мы как мы.
— Только если ты сам этого хочешь.
— Выходи за меня.
Принцесса мирно щурится на огонь. В кои-то веки её не тянет поучать, обижать, указывать собеседнику на его место. Она стремится ответить кротко, но поскольку нужного навыка к кротости у неё нет, выходит даже чудовищнее обычного.
— К чему такие крайности? Между «расстаёмся» и «давай поженимся» есть множество других позиций. Более приятных.
— И удобных для тебя.
— Судя по тому, как ты умеешь всё испортить, мы уже наслаждаемся радостями брака. Дэн!
— Ты тоже умеешь.
— И я умею, — соглашается она. — Но эти бессмысленные разговоры всегда начинаешь ты!
«Что это за разговоры, — читается на лице хахаля. — Пара фраз о судьбах родины, а подтекст домысливаешь после, бессонными ночами».
— Бессмысленно постоянно мусолить одно и то же, — говорит он. — Но один раз поговорить надо. Чтобы стало понятно.
— Разве не было понятно с самого начала?
— То есть для тебя формат не изменился?
— Ведь договорились же, — шипит Принцесса, — без претензий! Почему нельзя спокойно поесть и провести ночь?
Бедняжка хахаль уже ел себе руки с досады, что начал. Но ему очень хотелось определённости, или перемен, или такой точки, которая положит начало трагедии другого рода. Поскольку то, чему она положит конец, не тянуло на трагедию даже в его собственных глазах.
— Я не буду предъявлять претензии, — говорит он, — а ты будешь до меня снисходить. Так тебе видится?
— Пожалуйста, считай, что это ты снисходишь.
— Попробую, — обещает хахаль. — Приложу усилия. — И в голосе его не слышится особого доверия к своим силам. — Скажи, по крайней мере, я тебе нужен? И зачем?
— Люблю всей душой, — улыбается она. И он, знаете ли, затыкается. И быстро-быстро вспоминает об оставленной без присмотра плите. Наш хахаль не дурак и прекрасно понимает, что есть вещи, вокруг которых скандал лучше не устраивать. Шутит она так, не шутит — обереги Господь выяснять. Не то выяснишь.
И Гриега
Есть такие уроды, которым. При определённых обстоятельствах можно смело довериться. Безграничная трусость делает их стойкими. Сколько лет я знал Антона, он ни разу ни во что не впутался, никого не сдал, никому не помог и ни в чьей ведомости — врачей, ментов или барыг — не состоял на учёте. Он и торчком не был. А продукт покупал для каких-то собственных потайных целей, о которых. Даже сам не всегда знал, до того шифровался. Он всегда был такой, запасливый.
Интриган он был, как из книжки: красивый, чистенький (только что голосок пакостный: дрись, дрись) — такой конфетный, что. Сразу смекнёшь. Я согласен, смекают не все. Полно людей, которым. Кажется, что чистенькое лицо и интеллигентные интонации (дрись, дрись) — залог и иных красот. Рано или поздно они обламываются. Что не учит их прилагать опыт частного случая к общей проблеме. Но люди, говорю, с мозгами смекали сразу. Поэтому Антон по большей части впустую тратил силы, его просчитывали. Вся эта крысиная возня была ради чистого искусства.
