Но я понимаю, что жалок. Нет ничего противнее завязавшего алкаша и бросившего наркомана. Они похожи на людей без сердца. Они неспособны любить, потому что им пришлось бросить единственную и главную любовь. Они не в силах забыть ее и полюбить снова.
Я снова пью за рулем и жму на педаль, добавляя газа. Нужно добраться домой до того, как вырублюсь.
Я много раз хотел убить Вернера. Увидеть его на улице. Подъехать сзади. Выйти из машины, побежать за ним, на ходу вынимая пистолет из кобуры, догнать и выстрелить. Просто так, на улице, днем. Хер с ним, пусть судят потом, пусть сажают, главное – я бы по правде сделал. Я даже не хочу видеть его лицо, не хочу, чтоб он понял. Он бешеный, он мразь, и не исправится он за секунду до смерти. Я не мщу, я просто правильно делаю.
Но так нельзя. Даже если он тысячу раз подонок, нельзя так. Я же на правильной стороне.
На следующей встрече с Денисом я отдаю майку ему. Денис не берет. Когда я настаиваю, он поднимает на меня глаза и с едва скрываемой ненавистью цедит сквозь зубы:
– Майор, мне с вами дружить обязательно?
Нет так нет, сынок. Как хочешь.
Даже не знаю, как так получилось. В первый раз само собой. Я не хотел этого, не делал ни малейших телодвижений, чтобы ускорить, напротив – избегал, пока это было возможно. И это не то, о чем можно подумать. Здесь все по-другому.
Когда раздался звонок и я взглянул на дисплей, в первый момент я подумал, что схожу с ума, – с синеватого квадратного островка экрана на меня смотрел, улыбаясь, Пуля, а бегущая строка подтверждала мой глюк – incoming Pulya, настаивала она, опровергая реальность.
Я не знаю, зачем это, рассказала мне потом Симка. Она приехала ко мне в берлогу, которую я снимал в центре. Я не хотел обрастать мебелью и хламом, поэтому в большой комнате, где мы сидели и курили, был только разложенный на паркете новый пружинный матрац, плазменный телевизор да домашний кинотеатр.
Мы сидели на полу.
Мне очень его не хватает, говорит Симка. Я не могу находиться дома одна. Я говорю с его вещами. Мне не хватает человека, с которым я могла бы говорить. Я звоню с его телефона. Я сплю в его футболке. Утром я готовлю завтрак на двоих.
Я не знаю, что ей ответить, поэтому просто прикуриваю для Симки еще одну сигарету. Пепельница разделяет пространство между нами, как сетка в теннисе.
Мне тоже не хватает Пули, вот все, что я могу сказать. Я этого не понимал, пока он был рядом.
Трахни меня, говорит Симка, протирая красные от выкуренных сигарет глаза.
Нет, отвечаю я, прости, я не могу.
Трахни, снова говорит Симка.
Я глажу ее по щеке, она плачет, я тоже не могу сдержаться. Я вдруг ощущаю себя ребенком. Мы ревем, как дети. Симка стягивает с меня свитер, пока я вожусь с застежками ее бюстгальтера, помогает мне снять его, когда я запутываюсь уже безнадежно. Не тратя времени на платье, я просто поднимаю подол и, отодвинув трусики, вхожу в Симку.
Она принимает меня уже влажная. И я понимаю, что так правильно – без гондонов, кончить в нее. Мы кончаем одновременно, и впиваемся друг в друга, и долго лежим, обнявшись.
Потом я поднимаюсь и неловко прыгаю к ванной, придерживая спущенные до лодыжек джинсы.
Мы не считаем это изменой. Мы трахаемся в память о нем. Это наш способ хоть немного утолить голод по Пуле.
Через два дня Симка заносит в мою квартиру две объемные сумки и просит меня спуститься, потому что в такси внизу – еще две. Я спускаюсь.
Часть вещей Симка разбрасывает по комнатам, часть оставляет в сумках. Чтобы постоянно не спотыкаться о них, я закидываю сумки на балкон.
Мы почти все время молчим. Нет занятия, которое бы нас сплачивало, кроме секса.
В те дни, когда у меня нет дел, я остаюсь дома. Приняв душ, я не одеваюсь, а снова бухаюсь в кровать. Симка идет на кухню, варит кофе. Мы завтракаем, смотрим кино и трахаемся. И молчим.
Мы познаем друг друга. Когда у меня не остается сил любить Симку, я ложусь у ее раздвинутых ног и ласкаю ее пальцами, губами и языком. Минуту, десять, сто – пока она не кончит.
Я не люблю ее и никогда не полюблю. Подозреваю, что она меня и вовсе ненавидит. Ты пустой, сказала она мне как-то. И Денис твой пустой.
Но мы все равно вместе. И если бы сейчас случилось что-то, что разлучило бы нас, я бы сошел с ума. Мне хочется, чтобы Симка осталась в моей жизни подольше. С ней комфортно молчать.
Пару раз мы устраивали «семейные» вылазки – я брал Симку, Денис приходил с Таей. Одевались в костюмы и сидели в пафосных центровых ресторанах. От этих вылазок у меня осталось липкое послевкусие неправды. Когда они заканчивались, я, прощаясь с Таей и Денисом, испытывал облегчение.
По четвергам я хожу к Пулиной матушке. Раньше я навещал ее чаще – два, а то и три раза в неделю, но это слишком тяжело. Если бы не память о Пуле, я не ходил бы туда вовсе. Поэтому я и назначил специальный день для визитов.
Каждый раз, когда прихожу, она отвечает стандартной репликой:
– А ты до Сережи? А его нема еще, он на работе. Я сама жду, с минуты на минуту должен.
Говорить нам особо не о чем. Полчаса я сижу, неторопливо отпивая чай из большой кружки с выщербленными краями и надписью «Рак», потом смотрю на часы и делаю расстроенный вид:
– Я тогда Сережу не буду ждать, в следующий раз зайду, ладно?
– Я ему передам, что ты заходил.
* * *
Я встречаюсь с парнями с негритянских. Их двое – Виталик, высокий, с перебитым носом, и Чавес, юркий грузинчик, играющий под латиноса.
Не лезьте к нам, и мы к вам не будем – главный принцип негритянских. Лет двадцать назад к северу от города, в десяти километрах, открыли рыбоперерабатывающий завод. Местные туда не шли из-за маленькой зарплаты и туманных перспектив. Тогда вокруг понастроили панельных девятиэтажек и нагнали туеву хучу левого народа: быстро тараторящих мордвинов, коротконогих осетинов, худых, с тощими кадыками хохлов – всю ту публику, которая не нашла достойного применения своим талантам дома. Это называлось программой освоения нового района города. Программа накрылась. Лет десять назад окончательно зачахший завод официально закрыли. Завод был единственным источником рабочих мест для всего района негритянских. Половина населения свалила в первый год после закрытия. Жилье в районе, где не хватало школ, магазинов, детских домов, упало в цене в десятки раз – и все равно не находилось желающих приобрести опустевшие квартиры. Район обезлюдел. Осталась в нем только та публика, которая прекрасно обходилась без работы в любом месте, где жила.
Негритянские дома жили своей жизнью. Несколько раз центровые парни города, вроде Саши Иртыша или Гриши Стеклопакета, пытались поставить район под свой контроль, но всякий раз подобные операции становились финансово нерентабельными – сил и ресурсов уходило много, а обратный выхлоп оказывался пшиком. Обнищавшая негритянская молодежь торчала на маковой соломке, раз в год, на чей-нибудь день рождения, затариваясь в складчину граммом «белого китайца», зато имела обыкновение с завидной регулярностью резать горло дилерам. Общей организованной силы в негритянских не было – но каждая мелкая банда сопротивлялась до последнего, и рано или поздно всякий, кто проявлял интерес к рынку негритянских домов, махал на него рукой. Справедливости ради стоит сказать, что негритянские и сами не лезли в другие районы – им вполне хватало приключений на родине.
Виталик и Чавес – парни с третьего микрорайона негритянских. Именно там жил Фокстрот. Мне пришлось довольно долго выцеплять их. Говорит в основном Виталик, пока Чавес ходит вокруг моей «бэхи», открыто дивясь, как мне в голову могло прийти сунуться в такой одежде и на такой машине в их район.
– Мы с его телкой поговорили, она не знает ничего. Хочешь, сам сходи, она здесь, на третьем живет, в девятом доме. Первый подъезд, второй этаж, шестая квартира. Но это безмазово, они разосрались давно.
– Я все равно схожу, у меня вариантов нет других.
– Мы в блоке предупредили, чтоб тебя не трогали, но держись все равно аккуратней. Мало ли отморозков, сам понимаешь.
– Еще, Крот, – говорит Чавес, – с оружием не надо по району ходить. Ты в гостях все-таки.
– Чавес, Виталик, – говорю я, приподнимая ладони и вызывая на лицо открытую и честную улыбку, – мне только для поговорить в ваш район.
Как же, размечтались.
Улицы негритянских районов напоминают будущее, каким его изображали в дешевых голливудских боевиках восьмидесятых. Присутствует даже непременная скомканная газета, которую ветер гонит по растрескавшемуся асфальту.
Подъезжаю к девятому дому третьего микрорайона. У них, в негритянских домах, нет улиц. Только микрорайоны. Телка Фокстрота. Первый подъезд, второй этаж, шестая квартира.
Я стою у двери шестой квартиры, палец прижат к кнопке звонка. Я слышу, как его дребезжание разносится по квартире. Никто не открывает.
Ничего, подождем. Я сажусь в машину, припаркованную у трансформаторной будки, и жду. Задним умом соображаю, что для слежки мне следовало бы одолжить машину у кого-нибудь из работников низшего ранга «Орбиты», потому что моя «бэха» с задачей не привлекать к себе внимания не справляется совершенно.
