Будучи родом с гор северной Джорджии, Кук прекрасно понимал, что жюри Саванны воспримет его как чужого, заезжего адвоката, поэтому нужен был еще один защитник, который помог бы ему вести дело. Самой подходящей кандидатурой оказался человек, способный довести Спенсера Лоутона до белого каления, юрист, только недавно подвергший окружного прокурора беспощадной критике за дело рейнджеров: Джон Райт Джонс.
Суд графства Чатем занимал полдюжины сложенных из стандартных каменных блоков современных зданий в центре Саванны. Плоские, приземистые и маловыразительные, они находились в западном конце исторического района. Рядом с этими зданиями стояло еще одно, соединенное с судом подземным туннелем. Этот дом был тоже сложен из камней и имел форму сводчатого куба. В стенах вместо окон виднелись вертикальные щели, похожие на бойницы. Такова была тюрьма графства Чатем.
В первый день процесса зал суда был набит до отказа. Освещенное люминесцентными лампами и обитое звукопоглощающими панелями помещение лишало человеческие голоса естественных интонаций и тембра. Ушедшие на покой бизнесмены, домохозяйки и светские друзья Уильямса сидели бок о бок с завсегдатаями судебных заседаний, телевизионными и газетными репортерами и великим множеством судейских, которые пришли посмотреть, как Бобби Кук разделается с новым окружным прокурором. Джим Уильямс разместился на скамье подсудимых у стола защиты, а мать и сестра заняли места сзади него, в первом ряду.
Мать Дэнни Хэнсфорда, Эмили Баннистер, тоже приехала на процесс, но в зал суда допущена не была. Бобби Ли Кук опасался, что она учинит какую-нибудь сцену и настроит присяжных против Уильямса, однако, адвокат не сказал этого вслух, напротив, он включил Эмили в состав свидетелей защиты. По правилам они допускались в зал суда только после дачи показаний – Бобби добился своей цели, естественно, не собираясь вызывать Эмили к месту свидетеля. Уловка сработала, мать Дэнни осталась в коридоре.
– Не смотрите туда, – сказал один из приятелей Джима своей спутнице, проходя в зал, – но вон там сидит мать Дэнни Хэнсфорда, она стоит десять миллионов.
Эмили Баннистер, которой не было еще и сорока, выглядела на удивление молодо для женщины, имевшей сына двадцати одного года. У нее были светло-каштановые волосы и угловатые, детские черты лица, которые выражали отнюдь не гнев и озлобление, как можно было бы ожидать, а только щемящую грусть. Разговаривала она только с женщиной – помощником прокурора, которая сидела рядом с ней. Как только к ней приблизились репортеры, она, не говоря ни слова, отвернулась.
Близилось время обеда, когда в зал вошел судебный пристав.
– Соблюдать тишину и порядок! Погасить сигареты! Всех прошу встать! – провозгласил он.
Из боковой двери за скамьей подсудимых в зал вошел судья Оливер и занял свое место на вращающемся стуле с высокой прямой спинкой. Оливер был импозантным мужчиной с гривой снежно-белых волос и красивым, суровым лицом. Этот человек был экономом церкви Уэсли и не раз посещал Мерсер-хауз, впрочем, не как гость Джима Уильямса. Оливер бывал там в сороковые и пятидесятые годы, когда в здании располагался храм. Судья опустил свой молоток на стол и глубоким сильным голосом призвал присутствующих к порядку.
– Итак, джентльмены, мы начинаем.
Свое вступительное слово Лоутон произнес очень серьезно, проникновенным, тихим голосом. Он поведал членам жюри, что в ближайшие дни докажет: Джеймс Уильямс застрелил Дэнни Хэнсфорда хладнокровно, с заранее обдуманным намерением и злым умыслом, а затем попытался не только скрыть свое преступление, но и создать видимость, что он стрелял только с целью самозащиты.
После Лоутона слово взял Бобби Ли Кук. Своими длинными седыми волосами, козлиной бородкой и пронзительным взглядом он разительно напоминал Дядю Сэма с вербовочного армейского плаката – не хватало только надписи: «Я ХОЧУ, ЧТОБЫ ТЫ СЛУЖИЛ В АРМИИ США». Привычка Кука вперять в присяжных вытянутый указательный палец только усиливала это сходство. Адвокат заявил, что защита опровергнет все, что только что сказал окружной прокурор Лоутон. Жюри узнает, сказал Кук, что Дэнни Хэнсфорд имел необузданный и непредсказуемый характер и в этом деле играл роль нападавшего.
Когда были сделаны вступительные заявления, судья Оливер объявил короткий перерыв, прежде чем приступить к слушаниям свидетельских показаний. В коридоре ко мне подошел человек в рубашке с короткими рукавами и с гладко зачесанными волосами.
– Я видел, вы делали какие-то заметки, – сказал он. – Собираетесь подставить ножку защите?
– Нет, я делаю заметки для себя, – ответил я.
Мужчина держал в руке свернутую в трубку газету. Во время заседания он, развалясь, сидел впереди меня, положив одну руку на спинку скамьи. Иногда он тихо смеялся, при этом все его тело содрогалось в пароксизмах подавляемой веселости. Потом он резко откидывал назад голову и внимательно смотрел на жюри и состав суда сквозь мутные стекла очков. Мне показалось, что он – завсегдатай судебных заседаний.
– Здесь судят Спенсера Лоутона точно так же, как и Уильямса, – продолжал мужчина. – Говорят, что прокурор два месяца готовился к проведению процесса. Это была настоящая зимняя спячка. Его кабинет превратился в бункер. Он не отвечал на телефонные звонки, не допускал к себе сотрудников. Он и Депп – Деппиш Керкленд, его первый заместитель – пытаются спрятать материалы дела от защиты, хотят ее удивить, напасть на нее из засады, застать врасплох. У них просто паранойя насчет утечки информации. Маскируются, как разведчики, и все из-за того, что Лоутон напуган до смерти.
– Кто вам все это рассказал? – спросил я.
– Я просто прислушиваюсь к тому, что говорят люди. – Мужчина посмотрел в противоположный конец коридора. – Я вам вот что скажу: Лоутон здесь явно передергивает. Это явно не умышленное убийство. Так никто не думает, и никакие улики ничего не прибавят. Это чистое непредумышленное убийство. Уильямс и Хэнсфорд повздорили, кто-то схватился за пистолет. Возможно, Уильямс потом поддался панике и кое-что изменил на месте происшествия, только и всего. Но злого умысла у него точно не было.
Но тогда зачем Лоутон пытается навязать суду версию о предумышленном убийстве?
– Может быть, по политическим соображениям, – пояснил мужчина. – Может быть, хочет отыграться за случай с рейнджерами. Или не желает показаться слишком мягким по отношению к гермафродитам.
– К кому? – не веря своим ушам спросил я.
– К гермафродитам, – повторил мужчина. – То дело с рейнджерами касалось именно их, вы разве не слышали?
– Ах, вот оно что, – ответил я. – Нет, об этом деле я наслышан.
Лоутон начал с вызова полицейского диспетчера-женщины, которая дежурила в ночь убийства. Диспетчер утверждала, что в два часа пятьдесят минут поступил звонок от Джима Уильямса, который сообщил, что в его доме произошла перестрелка. Это все, что она могла сказать по существу дела. Следующим к месту свидетеля был вызван Джо Гудмен. Гудмен рассказал, что Уильямс позвонил ему между двумя двадцатью и двумя двадцатью пятью ночи и сообщил, что только что застрелил Дэнни Хэнсфорда. Таким образом, между звонком Гудмену и звонком в полицию образовался интервал более чем в полчаса. Остальные свидетели обвинения в своих показаниях должны были пролить свет на то, что происходило до и во время этих тридцати минут. Сведенные воедино их показания позволили Лоутону нарисовать следующую картину преступления.
Сидя за столом, Уильямс один раз выстрелил в безоружного Дэнни Хэнсфорда. Тот схватился за грудь и упал на пол лицом вниз. После этого Уильямс обошел стол и, подойдя к Дэнни, дважды в упор выстрелил в голову, за ухо, и в спину. Потом он положил пистолет на стол, достал второй «люгер» и выстрелил в «себя» с того места, где до этого стоял Хэнсфорд, чтобы создать впечатление, что Дэнни в него стрелял первым. Одна пуля попала в какие-то бумаги, вторая – в металлическую пряжку ремня, лежавшего на столе. Уильямс стер отпечатки пальцев со второго пистолета, вытянул руку Хэнсфорда из-под тела и положил его ладонь на рукоятку второго пистолета. Потом Уильямс позвонил Джо Гудмену. Пока тот со своей знакомой ехал к нему, Джим Уильямс разбивал бутылки, перевернул большие часы в холле, создавая видимость погрома, который якобы учинил Хэнсфорд. Через тридцать минут после звонка Гудмену Уильямс, наконец, набрал номер полиции.
В результате проведенного расследования выяснилось, что в своих действиях Уильямс допустил ряд серьезных ошибок. Стреляя в «себя», он встал около головы Дэнни, хотя должен был встать возле его ступней. Во-вторых, на фотографии, сделанной на месте преступления полицией, видно, что на «люгере», из которого, по словам Уильямса, он застрелил Дэнни Хэнсфорда, находится крошечный обрывок бумаги. Это может означать только одно: Уильямс сначала выстрелил в Дэнни и только после этого произвел выстрелы в сторону стола, причем, одна пуля попала в стопку бумаг и вызвала образование бумажных фрагментов, один из которых и попал на рукоятку лежащего на столе пистолета. В-третьих, часть пули была найдена в спинке стула, на котором, как утверждает Уильямс, он сидел в момент выстрелов Дэнни. В-четвертых, кровь на руке Дэнни была смазана; это говорит о том, что Уильямс вытянул эту руку из-под тела убитого, чтобы положить кисть на пистолет. Но самое странное заключается в том, что перевернутое кресло накрыло штанину джинсов Хэнсфорда. Такое могло случиться только после смерти Дэнни. Обвинение считает, что кресло было случайно поставлено на манжету брючины самим Уильямсом, когда он «обрабатывал» место преступления. Руководитель криминалистической лаборатории штата доктор Ларри Говард подытожил мнение обвинения: – Место преступления, – заявил он, – было искусственно изменено.
