Автор «Тайной истории дворца Се», Насмешник из Дуньяна, подробно описывает, при каких обстоятельствах встретили смерть обитатели двора Се. У него записано:
Император Се Дуаньвэнь: Погиб при пожаре дворца Се.
Пинциньский принц Дуаньу: Погиб при пожаре дворца Се.
Фэньциньский принц Дуаньсюань: Обезглавлен. Тело и голова найдены отдельно в резиденции фэнциньского принца и на базарной площади.
Шоуциньский принц Дуаньмин: Четвертован и сброшен в колодец своей резиденции.
Восточный гун Дацзюнь: Погиб в бою с солдатами Пэн. Позже потомки возвели в память о нем гробницу Восточного Гуна.
Южный гун Чжаою: Убит собственным телохранителем после того, как сдался Пэн.
Северо-западный гун Даюй: Разорван пятеркой коней, а его руки и ноги народ побросал в чаны с вином.
Юго-западный гун Дацин: Убит шальной стрелой при бегстве в царство Яо.
Северо-восточный гун Дачэн: Покончил с собой, проглотив золотой слиток.
Первый министр Цзоу Лин: Убит рукой правителя Пэн, когда стоя на коленях бил ему челом. Следующие поколения поносили и проклинали его.
Бывший первый министр Фэн Ао: Покончил с собой, разбив голову о стену. Считается выдающимся министром царства Се.
Вдовствующая императрица госпожа Мэн: Покончила с собой, удавившись.
Глава Военного министерства Тан Сю: От гнева и печали после падения Се стал харкать кровью и умер.
Глава Министерства церемоний Чжу Чэн: Вместе со всей семьей принял яд в знак протеста против национального позора — уничтожения государства.
Комендант дворцового гарнизона Хай Чжун: Найден мертвым на рыночной площади, причина смерти неизвестна.
Мое царство Се, мое прекрасное царство Се, на него обрушивалось одно несчастье за другим, и теперь его больше не существует, оно естественно и беспомощно стало частью владений царства Пэн, и таким образом свершились предсказания многих мудрецов.
Правители Пэн изменили имя столицы Се на Чанчжоу. Той весной прибывшие из Пэн мастеровые развернули в Чанчжоу широкомасштабное строительство, возвели странные здания круглой формы, мемориальные арки и храмы. По всей столице раздавались стук молотков и отрывистая, трудная для понимания, вульгарная речь людей из Пэн. Казалось, они собираются начисто стереть все следы царства Се. Жители Чанчжоу, теперь уже носившие неуклюжую одежду Пэн, в которой можно было запутаться, слонялись по руинам своего города, изнуренные и безучастные. Для них тревожная жизнь продолжалась независимо от того, как назывался их город — Се или Чанчжоу. Они из поколения в поколение жили здесь, и нужно было дальше жить, пусть и со всеми предосторожностями.
Я бродил среди развалин великого дворца Се, как осиротевший дух. Для жителей Чанчжоу это место, где можно было найти что-нибудь ценное, стало чем-то вроде Рая. Многие рылись в обломках карнизов и черепицы с утра до вечера в надежде найти вещицу из золота, серебра, украшенную драгоценными камнями, которую могли проглядеть солдаты Пэн. То и дело вспыхивали громкие перепалки из-за какого-нибудь серебряного чайничка с носиком в виде клюва журавля. Они обычно заканчивались дракой, в нее ввязывались и другие, и когда победитель в этой свалке убегал с развалин со своим чайничком, женщины и дети швыряли ему вслед обломки кирпичей. Какой-то мальчик лет двенадцати-тринадцати сидел на корточках среди разбитой черепицы в стороне от всех и сосредоточенно копался в земле. Я подошел и встал у него за спиной, молча наблюдая, как он трудится. Лицо у него было перепачкано в земле и пыли, и он сторожко поглядывал на меня черными глазенками. Вероятно, опасаясь, что я могу отобрать его сокровища, он быстро скинул с себя куртку и накрыл то, что лежало у его ног.
— Мне ничего твоего не нужно, абсолютно ничего, — успокоил его я и погладил по голове, чтобы он увидел мои чистые руки и поверил, что ничего плохого я не замышляю. — Ты здесь уже так долго роешься, что-нибудь нашел?
— Банку для сверчка, — проговорил мальчик, вытащив из-под себя банку из позолоченной глины. Когда он поднял ее, я тут же узнал одну из моих любимых детских игрушек.
— А еще что?
— Клетки для птиц. — Он поднял рубашку и показал пару разукрашенных птичьих клеток. Они были смяты чем-то тяжелым, но я тоже узнал в них клетки, когда-то висевшие в Зале Чистоты и Совершенства. Вспомнилось даже, что, когда я покидал Зал Чистоты и Совершенства, в клетках оставалась пара певчих птиц с красными клювами и зеленым оперением.
Улыбнувшись, я помог мальчику снова покрыть клетки.
— Этими игрушками играл пятый император Се, когда был маленьким. Может, они бесценны, а может, и не стоят ни гроша. Сохрани их.
— А вы кто? — с сомнением посмотрел на меня мальчик. — Почему не ищете ценные вещи?
— Я один из тех, кто эти вещи прятал, — негромко ответил я.
Семнадцать цирковых артистов упокоились на безымянном кладбище Чанчжоу, где прежде было зернохранилище. Все запасы зерна царства Се после войны уже растащили, и там осталось лишь множество соломенных циновок и просторное, крытое соломой помещение. Именно там я своими руками похоронил Яньлана, Юйсо и десяток с лишним остальных артистов. Не знаю, кто первым додумался использовать зернохранилище в качестве кладбища. Но в тот день, глядя, как хоронят своих близких городские жители, я погрузил одного за другим семнадцать артистов бродячего цирка в телегу. Толкая эту тяжеленную телегу с трупами, я под покровом темноты пробрался мимо часовых Пэн и последовал за другими на зернохранилище. Там уже было полно свежих могильных холмиков, и пришлось поломать голову, чтобы найти каждому из погибших ни за что артистов небольшое, но отдельное место. Несколько других хоронивших уже закончили свою печальную работу и сидели возле могил, согреваясь от прохлады весенней ночи крепкими напитками. Один любопытный подошел ко мне:
— Чего столько народу хороните? Все из вашей семьи?
— Нет, это артисты Бродячего Цирка Царя Канатоходцев. Это я привел их прямо на мечи Пэн и теперь должен предать каждого земле.
— Глубоко зарывать не надо, — посоветовал тот, помолчав. — Все равно скоро сезон дождей, и тела быстро сгниют. К тому же, так хоронить — это только чтобы совесть не мучила. Чтобы похоронить как следует, надо немало труда положить, да и сноровка требуется. Дашь на вино — помогу, за каких-то полчаса и управимся.
— Нет, я сам, — твердо отказался я от предложения могильщика.
Ночь выдалась безлунная, и бывшее зернохранилище погрузилось в кромешную тьму. Хоронившие людей под покровом ночи могильщики уже уехали, и я остался один. Помню, было совсем не страшно. Я лишь наблюдал, как небо становилось все голубее и светлее, а на руках появились кровавые мозоли от лопаты — боли уже не чувствовалось, они лишь немели. С третьими петухами в самой глубокой и просторной могиле я похоронил вместе Яньлана и Юйсо. Когда последняя лопата влажной земли скрыла зеленовато-серое лицо Яньлана и балансировочное бревно в руках Юйсо, я рухнул, как подкошенный. Теперь больше никто не будет с укором смотреть на меня печальным взглядом. Я отсек последнюю нить, связывавшую меня с прошлым. Яньлана больше нет, и я действительно остался один.
Улегшись у могилы Яньлана и Юйсо, я укрылся соломенной циновкой, как одеялом, положил голову на могильный холмик, как на подушку, и уснул. Когда-то я сказал, что никогда не стану одним из этих носильщиков или нищих, которые могут завалиться спать где угодно, но в ту ночь я слишком устал, и было слишком тяжело на душе. Когда меня осветили первые лучи зари, я спал крепко, как никогда. От неба до меня было так близко, что мне один за другим снились сны про птиц. Все они были белыми, как свежевыпавший снег, а небо — прозрачным и бесконечным. В это небо и взмывали все эти белые птицы.
Мне снился какой-то новый мир.
И вот в мешке у меня за спиной опять ничего нет, кроме потрепанного «Луньюя» и свернутого кольцом каната. Как знать, может, эти не имеющие никакого отношения друг к другу предметы стали прекрасным обобщением прожитой жизни.
Прошло много лет, никакого интереса к изучению «Луньюя» у меня так и не возникло, но я все равно храню эту исполненную мудрости книгу вместе с канатом. «Если не кончу жизнь с этим канатом на шее, — думал я, — то в один прекрасный день найду время, чтобы дочитать „Луньюй”». Я вспомнил о монахе Цзюэкуне, с которым расстался много лет назад. Его простые, но необычные речения, а также отражавшиеся у него на лице мудрость и проницательность, снисходительность и терпимость — все это мелькнуло перед моим взором, как божественный свет.
