— Хм.
— А потом скажу, что вы мне очень понравились. И я хочу нанять вас на постоянную работу. То есть я сказала бы ему… через несколько месяцев.
Я вся взмокла.
— И когда, вы думаете, дамы придут к вам на бридж?
— Я жду, пока Хилли перезвонит мне. Джонни разговаривал с ее мужем. Я уже оставила два сообщения, так что в ближайшее время она обязательно позвонит.
Ума не приложу, что придумать, чтобы она выбросила из головы эту идею. Бросаю взгляд на телефон — хоть бы он никогда больше не зазвонил.
Наутро мисс Селия выползает из спальни. Думаю, что сейчас опять улизнет наверх, как частенько стала делать в последнее время, но тут слышу, как она спрашивает по телефону мисс Хилли. Мне сразу дурно становится.
— Я звоню, чтобы еще раз узнать относительно партии в бридж! — радостно восклицает она, а я с места не двигаюсь, пока не понимаю, что это она с Юл Мэй, служанкой мисс Хилли, разговаривает, а не с ней самой. Собственный номер мисс Селия произносит четко, будто стишок читает: — Эмерсон, два-шестьдесят-шесть-ноль-девять!
Через полминуты она названивает по следующему номеру из своего дурацкого списка, такая вот ежедневная привычка у нее появилась в последнее время. Знаю я, откуда у нее этот список, — это информационный бюллетень Женской лиги, и, судя по его виду, подобрала она его на парковке этого дамского клуба. Бумага жесткая, как наждачка, и пожухлая, будто валялась под дождем после того, как вылетела из чьей-то сумочки.
До сих пор ни одна дама ей не перезвонила, но каждый раз, как звонит телефон, она делает стойку, ну вылитый охотничий пес, енота почуявший. Но это всегда оказывается мистер Джонни.
— Хорошо… да… передайте, что я звонила.
Ага, вот она осторожно кладет трубку. Если бы мне было до нее дело, а это вовсе не так, я бы ей обязательно сказала, что не стоят эти дамочки ее стараний.
— Не стоят они того, мисс Селия.
Но она делает вид, что не расслышала. Возвращается к себе в спальню и закрывает дверь.
Постучать, что ли, спросить, не надо ли чего. Ладно, у меня есть гораздо более важные дела, чем беспокоиться о том, чтобы мисс Селия завоевала свою чертову популярность. Медгара Эверса застрелили на пороге собственного дома, Фелисия канючит, что пора получать водительские права, ей исполнилось пятнадцать, она хорошая девочка, но я забеременела Лероем, будучи не намного старше, чем она сейчас, и с «бьюиком» что-то надо делать, а теперь еще на мою голову свалилась и мисс Скитер со своей писаниной.
В конце июня в город пришла настоящая жара, и, похоже, надолго. На цветные кварталы будто выплеснули ушат кипятка, и там стало градусов на десять хуже, чем в остальном Джексоне. Такое пекло, что ко мне приковылял петух мистера Данна и пристроился перед кухонным вентилятором. Я вхожу, а он смотрит на меня с таким выражением, — мол, «я отсюда не двинусь, леди». Решил, лучше получить метлой по загривку, чем добровольно оказаться опять в уличном кошмаре.
Жара официально превратила мисс Селию в самое ленивое существо в США. Она даже не спускается вынуть почту, мне приходится это самой делать. Даже для того, чтобы сидеть у бассейна, чересчур жарко. А для меня это большая проблема.
Я так думаю, если бы Господь рассчитывал, что белые и цветные будут проводить столько времени рядом, он сделал бы так, чтоб мы не различали цвета. А то мисс Селия просто достает меня своими улыбочками, и «добрыми утрами», и «рада видеть», а я удивляюсь, как она умудрилась прожить до таких лет и не понять, где граница? Мало того, что названивает дамам из Лиги, точно распоследняя шлюха. Но еще усаживается со мной за один стол каждый божий день, с тех пор как я здесь работаю. Не в одной комнате, а именно что за один стол. Маленький такой, у окна. Все белые дамы, у которых я работала, обедали в столовой, подальше от цветной прислуги. И меня это устраивало.
— Но почему? Я не хочу есть в одиночестве, когда могу обедать здесь, с вами, — заявила мисс Селия. И я даже не стала ничего объяснять. Многие вещи мисс Селия абсолютно не понимает.
Любая белая женщина знает, что случаются периоды, когда не надо разговаривать с Минни. Даже мисс Уолтер понимала, когда Минни-метр зашкаливало. Учуяв запах карамели и тростникового сахара, она мигом выметалась за дверь. И даже дочке своей, мисс Хилли, не позволяла входить.
На прошлой неделе запахи масла и карамели наполнили дом мисс Селии, словно в Рождество, хотя на дворе июнь. Я вся была на взводе, как обычно, когда превращаю сахар в карамель. Три раза просила, очень вежливо, не могла бы я остаться одна, но она пожелала торчать рядом. Заявила, что чувствует себя одиноко, проводя в спальне день напролет.
Я попыталась не обращать на нее внимания. Проблема в том, что, готовя карамельный торт, я должна болтать сама с собой, а то уж слишком нервничаю.
Ну и говорю:
— Самый жаркий июньский день в истории. Сто четыре градуса[32] на улице.
А она и отвечает:
— А у вас есть кондиционер? Слава богу, здесь есть, а то ведь я выросла без кондиционера и знаю, каково это, когда стоит жарища.
Я говорю:
— Не можем мы себе позволить кондиционер. Эта штука жрет наличные, как долгоносик — хлопковые коробочки. — И принимаюсь размешивать, поскольку сверху уже образовалась коричневая пленка и теперь надо следить в оба. — Мы и так уж просрочили счета за электричество.
Ну, я ж не особо думаю, что говорю, и знаете, что она тут выдала?
Говорит мне:
— Ах, Минни, я бы с удовольствием одолжила вам денег, но в последнее время Джонни задает так много вопросов.
Оборачиваюсь, чтобы сообщить, что, если негритянка жалуется на дороговизну, это вовсе не значит, что она клянчит деньги, — но не успеваю рта раскрыть, как чертова карамель уже сгорела.
На воскресной службе в церкви перед паствой воздвигается Ширли Бун. Губищи хлопают, что твой флаг на ветру, — напоминает нам, что следующее приходское собрание состоится в среду, будут обсуждать сидячую забастовку у закусочной «Вулворт» на Эмит-стрит.
— Собрание ровно в семь. Не опаздывайте! — грозит Большая Ширли, тыча в нас пальцем.
Она похожа на гигантскую мерзкую белую училку. На которой никто не хочет жениться.
— Будешь в среду? — спрашивает Эйбилин.
Мы идем домой в самую жару, в три часа. В кулаке у меня зажат «похоронный» веер. Машу им с такой скоростью, что можно подумать, будто у веера есть моторчик.
— Времени нет, — бурчу в ответ.
— Я что, опять должна идти одна? Да ладно тебе, я прихвачу имбирное печенье и что-нибудь…
— Я же сказала — не могу.
Эйбилин кивает:
— Ну ладно. — И шагает себе дальше.
— Бенни… у него опять астма. Не хочу оставлять его одного.
— Понятно, — хмыкает Эйбилин. — Когда будешь готова, расскажи мне о настоящей причине.
Сворачиваем на Гессум, огибаем машину, явно умершую от теплового удара прямо посреди улицы.
— Да, пока не забыла, мисс Скитер хочет во вторник вечером прийти пораньше, — сообщает Эйбилин. — Около семи. Тебе подходит?
— Боже, что я творю? Должно быть, сошла с ума, выдаю страшные тайны черной расы белой леди, — я опять начинаю злиться.
— Это же мисс Скитер, она не такая, как прочие.
— Все равно, как будто сплетничаю за своей собственной спиной. — Я уже пять раз встречалась с мисс Скитер, а легче все не становится.
— Хочешь прекратить? — спрашивает Эйбилин. — Не надо, чтоб ты чувствовала себя обязанной.
Я молчу.
— Эй, ты в деле, Минни?
— Я просто… хочу, чтоб детям жилось лучше, — бормочу я. — Но жаль, что этим занимается белая женщина.
— Пойдем на собрание в среду. Поговорим об этом подробнее, — с улыбкой предлагает Эйбилин.
Знаю, она не отстанет. Вздыхаю и признаюсь:
— У меня неприятности, ясно?
— С кем это?
— Ширли Бун. На прошлом собрании все поднимали руки и молились, чтобы черных пускали в туалеты для белых, и говорили, как они собираются сесть у стойки в «Вулворте» и не сопротивляться всяким нападкам, и улыбались, будто мир скоро станет новым и сверкающим, а я… у меня просто вырвалось. Я сказала Ширли Бун, что ее задница никак не поместится на табуретке в «Вулворте».
— А Ширли что?
Я изобразила голос моей школьной училки:
— «Если не можешь сказать ничего хорошего, лучше вообще ничего не говори».
Мы подходим к дому Эйбилин, оборачиваюсь к ней. Она изо всех сил сдерживает смех, так что лицо посинело.
— Не смешно, — ворчу я.
— Я так рада, что ты моя подруга, Минни Джексон! — Она обнимает меня крепко-крепко и держит так, пока я не начинаю задыхаться и не говорю, что мне пора.
Топаю дальше по улице, сворачиваю за угол. Не хочу, чтобы Эйбилин знала. Не хочу, чтобы кто-нибудь вообще догадался, как мне нужны эти рассказы мисс Скитер. Теперь, когда мне закрыт путь на собрания Ширли Бун, это все, что у меня осталось. Не могу сказать, что встречи с мисс Скитер приятны. Каждый раз я жалуюсь. Почти рыдаю. Бешусь и устраиваю истерику. Но факт: мне нравится рассказывать свои истории. Как будто я при этом делаю что-то важное. Когда выхожу от Эйбилин, бетон в моей груди размягчается, тает, и несколько дней после этого я могу дышать свободно.
