Но он ее пихает локтем для бодрствования, и говорит:
– А ведь я, Маша, правда человека убил.
Сколько можно валять дурака, убил так убил, а теперь пора спать, через час детей поднимать в школу.
– Не веришь мне?
– Всему я верю, не мучь ты меня!
Она ж его любит! верит ему! ждет, детей воспитывает! не может он от нее такое в душе таить, обманывать ее!..
– А дело так было, – говорит он.
И рассказывает ей всю историю.
И закончив, гасит последнюю сигарету, вздыхает со скорбью и гигантским облегчением и вытягивается в постели, чтоб теперь спокойно заснуть. И отрадно ему до слез и спокойно, что и он теперь чист и честен перед ней, и она у него такая, что все поймет и простит.
А жена смотрит на него; смотрит; и говорит:
– Вить, а Вить...
– Что?
– А ты бы сходил покаялся...
– Куда еще?..
– Ну куда... в милицию.
С него от этого предложения весь сон слетает:
– Ты... чо?
– Я ж вижу, ты мучишься... а так тебе легче будет...
– Ты что, – говорит, – всерьез? Посадят ведь.
– Если сам покаешься – тебе снисхождение сделают.
– Кто – милиция? они сделают.
– Обязаны. Закон такой есть – явка с повинной.
Юридические познания жены вгоняют его в дрожь.
– Ты что, – говорит, – хочешь одна с детьми остаться, что ли? Или надоел, другого завести успела? а меня, значит – побоку и в зону, благо и повод подвернулся? Ах ты сука!
Но у нее в глазах уже засветился кроткий свет христианского всепрощения, и она его материнским голосом наставляет:
– Ты не бойся. Я буду хранить тебе верность, посылки посылать буду, на свидания ездить. Детей выращу, воспитаю, о тебе им все рассказывать буду. А тебе за хорошую работу срок сократят. Я тебя обратно в квартиру пропишу.
– Да ты что, – головой мотает, – да на фига ж тебе это надо?..
– Нет, – говорит, – Витя, ты со мной по-честному – и я с тобой по-честному. Уж надо по совести, по справедливости. А иначе я не смогу.
Он все цепляется за надежду, что она невсамделишно, не всерьез. Какое там.
– Никуда я не пойду, – говорит как можно спокойнее. – Ты что?
– Как же ты людям в глаза смотреть будешь? А я как людям в глаза смотреть буду?..
– Плевал я на твоих людей вместе с их глазами!
– А тогда, – говорит печально, – я сама на тебя заявлю, что ты виновник...
– Посадишь?!
– Ты не бойся. Так тебе же лучше будет. Я буду хранить тебе верность... – и т. д. и т. п.
– Кто ж тебе поверит?!
– Сам говорил – у вас вся команда в свидетелях.
Ну... Эх. Наливает она рюмки, чокается с ним, целует крепко.
– Ты, – благословляет, – не бойся. Так тебе же лучше будет. – И, подумав, светлеет – утешает: – А может еще, простят тебя. Ведь ты ж не хотел, правда? Это ж как несчастный случай... тем более на первый раз. Да и денег, – добавляет, – там почти и не было.
Утром он совершенно деморализован и разобран в щепки: сломался. Бессонные страсти, алкоголь и душевные терзания – все нервные силы исчерпаны: он трясется и на все согласен – да, раз лучше так – значит, так.
Жена плачет и собирает ему в портфель белье, зубную щетку, мыло и сигареты. Он целует и гладит детей, она в дверях припадает истово к его груди, потом падает на постель, кусает подушку и все плачет.
А он, значит, топает сдаваться в милицию.
10. Не мешкай у цели: иди куда шел
В тюрьму кто же торопится. Поэтому сделал он остановку у пивного ларька, принял душевно пару кружечек, покурил, любуясь на белый свет, зеленую листву, твердь земную и женщин, по этой тверди прелести свои несущие, – хорошо-то как, Господи!.. – и построил маршрут таким образом, чтоб пройти мимо следующего пивного ларька. А от того ларька, добавив, наметил зигзаг в сторону рюмочной. И в рюмочной той, сквозь табачный туман и сивушную радугу, и мужицкий неторопливый гомон (прощай, свобода! я любил тебя) увидел того друга-подвахтенного. Тот тоже в первое утро вылез прогуляться по улицам, душу опохмелить.
По рюмочке: – За благополучный приход!
– А знаешь, – прощается, – я ведь сдаваться иду.
– Кому сдаваться?..
– Ну кому... В милицию.
– Куда?!
– Гм. Вообще-то, наверно, в прокуратуру надо.
– Зачем?!
– С повинной.
– Как это?..
– За повинную, – объясняет, – скидку дают. А по первой судимости могут срок сократить. На треть.
– Т-ты чо – гребанулся?!
– А может, и больше, чем на треть...
– Погоди-ка, – советует друг, – я еще возьму. Тебе мозги поправить необходимо. Ты себя чувствуешь как?
– Да я б, – вздыхает, – в общем, и не пошел бы: жена настояла.
– Ты – жене рассказал?!
– Как же такое скрыть... мы ведь в любви живем; она верит мне.
– Так это она тебе по любви насоветовала в тюрягу идти?!
– Тебе не понять... тут в душе дело... ты любил вообще?..
Другу плохо. Друг берет еще. Погоди, говорит, шлепнем. Куда спешить. Успеешь. И всячески ему вправляет мозги: убеждает. Но этот чем больше пьет, тем больше мрачнеет: твердеет; и цель в его сознании становится все неотклонимее. На автопилот мужик стал.
И ложится на курс: уходит. А друг бросается к автомату – звонить третьему: «Срочно! спускайся вниз! поговорить надо!» – «Что за спех?..» – «Он в прокуратуру пошел!» – «Кто? Чего?» – «Сознаваться!!!»
Тот ссыпается на улицу, они срочно соображают: как? чего? что делать? – высвистывают боцмана. Боцман: «Трах твою в пять!!!» Втроем бегут к артельщику! Первое утро, все дома, все с похмелья, соображается плохо: в команде начинается паника!
Решают: перехватить, напоить до отклюка – и в канал сбросить: кранты. Другие возражают: а жена-то? ведь тоже теперь знает! Горячие головы кричат – и жену следом! А вдруг она уже кому-то рассказала? Кричат: зубы гадам спилить напильником, чтоб все выложили, кому уже растрепали! Самые спокойные возражают: давайте с доктором посоветуемся, он человек умный, образованный, он сообразит.
Доктор: ох; он же всех заложит! Там же все размотают; все сядем.
А наш бедолага движется себе неторопливо зигзагообразным маршрутом от пивной до рюмочной и до следующего ларька, и уже под конец рабочего дня добирается до прокуратуры – в геройском настроении, готовый принять вину и пострадать.
И из прокурорской приемной навстречу ему вываливается половина команды и, тыча в него пальцами, орет:
– Вот он!
– Мерзавец!
– Убийца!
– Держите, уйдет!
Это, значит, пока он пил и страдал, гурьба верных друзей опередила его и хором выложила прокурору: свершил он зло один и втайне, но они бдительно прознали, однако до родного порта молчали из патриотизма. Дабы предотвратить международный скандал и соблюсти репутацию советского Морфлота: не позволим запятнать флаг пароходства! Скрепя души, горевшие праведным гневом: чесались руки за борт гада спустить – но самосуд осуждается советским законом, а закон для них свят. Потому наказали злодею сразу по прибытии на Родину идти в прокуратуру и чистосердечно сознаваться. Да... но так он молил попрощаться с семьей, что снизошли они мягкосердечно (виноваты!..) и дали ему сутки на прощание и сборы: а утром сдаваться и каяться. Однако доверяй, но проверяй: пришли проконтролировать, как честные и сознательные граждане, хотя и излишне гуманные: ну как передумает, скроется, или еще чего по злобе и страху выкинет, оговорит всех!
Прокурор выпучил глаза на это массовое помешательство и поинтересовался, не проходили ли они в Мировом Океане случайно районы испытания империалистами неконвенционного психического оружия? а несвежей туземной пищей случайно не питались?
Артельщик обиделся, доктор головой покачал.
А как они вообще это узнали? А после визита полиции заподозрили, сопоставили, прижали гада к стенке и раскололи! Ага... А почему капитана не поставили в известность? А потому что имеют понимание о флотской чести: капитан обязан выполнять долг и сообщать всем инстанциям по команде, а они его уважают и хотели оставить ни при чем. Это – флот!
О Господи твою мать, говорит прокурор.
А, вот он, пришел!!! Хватайте!!!
А он, действительно, держится очень благородно в пьяном остекленении и все берет на себя одного. Он пострадать пришел. И плохо все понимает. И со всеми соглашается.
Прокурор звонит капитану. Капитан принимает валокордин, приезжает, дает показания, и его на «скорой» увозят с приступом в больницу. Прочие валят в ближайший кабак успокоить нервы и подумать о будущем. А виновника, с трудом подписавшего признание, придерживают в предвариловке. И у прокурора начинается дикая головная боль: что делать дальше?
Дело международного масштаба. Убийство иностранного гражданина. Честь флота и державы. Не напороть бы горячки.
Он звонит горпрокурору, тот звонит в областную прокуратуру, оттуда – в Управление пароходства, оказываются задетыми МИД и Министерство Морфлота СССР, и эта эпидемия головной боли распространяется все шире. И никому совершенно это ЧП не нужно! Все сходятся на одном: черт бы драл этого идиота вместе с его женой, совестью и всеми потрохами! уж лучше сидел бы себе тихо!.. Мало ему убийства, так ему теперь нужен еще и скандал.
