Джорджи шагнула к нему. Одежда Сета состояла из зауженных внизу джинсов, остроносых ботинок и зеленого кардигана. В таком наряде Бинг Кросби вполне мог бы исполнять «White Christmas».
Но выглядел Сет жутко.
– Надо понимать, ты не на работу собралась, – сказал он, и Джорджи покачала головой. – И за вчерашний день ты не написала ни строчки.
Она молча смотрела на него.
– И я тоже ничего не написал, – сказал Сет и вдруг засмеялся.
Смех был искренним, хотя и с оттенком боли. Засунув руки в карманы джинсов, Сет разглядывал лужайку.
– Хотя нет, я много писал… Я написал тебе кучу электронных писем… «Привет, Джорджи, что с тобой?»… «Привет, Джорджи, ты считаешь, что это смешно?»… «Привет, Джорджи, я не могу работать один. Раньше я даже не пробовал, а теперь знаю, что результат ужасен»… Привет, Джорджи, – сказал он, поворачиваясь к ней.
– Привет.
Они смотрели друг на друга так, словно у каждого в руках было что-то горячее. Сет первым отвел глаза.
– Извини, – сказала Джорджи.
Он не ответил.
Джорджи сделала еще шаг:
– Мы можем перенести встречу. Махеру Джохари мы понравились, и он согласится.
– Сомневаюсь, что согласится, – возразил Сет. – И сомневаюсь, что это стоит делать.
– Стоит.
Сет вскинул голову:
– И на какой срок нам переносить встречу? Или ты записала себе в органайзер: «Со следующей недели перестать терять рассудок»? Надеюсь, у Нила нет грандиозных планов на январь, и он мог бы тебя не дергать.
– Сет, не начинай…
Он встал со ступенек и шагнул к ней:
– Не начинать чего? Разговора о Ниле? Прикажешь и мне делать вид, что все идет лучшим образом? Достаточно тебя.
– Ты не понимаешь.
Сет в отчаянии поднял руки:
– Кто понимает лучше меня? Все это начиналось на моих глазах и продолжается на моих глазах.
– Я сейчас не могу говорить. Мне надо ехать.
Джорджи повернулась, чтобы пойти к машине, но Сет схватил ее за руку.
– Обожди, – тихо попросил он, и Джорджи остановилась. – Вот ты спрашивала меня: попытался бы я что-то исправить в прошлом, представься мне такая возможность? Я много думал над этим. Я пытался… Неоднократно. Только тебе не говорил. – Он шумно выдохнул. – Джорджи, возможно, все в нашей жизни должно было развиваться совсем не так. Ты когда-нибудь думала об этом?
– Нет.
– Я постоянно вспоминаю тот Хеллоуин. Нил повел себя с тобой как редкостный придурок. Ты попросила отвезти тебя домой. Я отвез. И оставил тебя одну. Наверное, я не должен был тогда уезжать. Я должен был остаться.
– Нет. Сет…
– Джорджи, кто знает? Возможно, наши отношения могли бы сложиться совсем по-другому.
– Нет.
– Откуда ты знаешь? – спросил Сет, крепче сжимая ее руку. – Ты несчастлива. Я тоже несчастлив.
– Мне ты всегда казался счастливым.
– По сравнению с тобой, может быть.
– Нет. Я смотрела на тебя и видела по-настоящему счастливого человека.
– Ты меня видела только в студии, когда мы сидели рядом и сочиняли очередной эпизод очередного идиотского ситкома. – (Джорджи осторожно высвободила руку.) – Я… – Он снова засунул руки в карманы. – Отношения с тобой – единственные отношения в моей жизни, достойные называться таковыми. Я люблю тебя, Джорджи.
– Но ты никогда не был в меня влюблен.
Сет опять засмеялся, и опять его смех был с оттенком горечи.
– Был, и до тех пор, пока существовал выбор. Потом… сама знаешь. Меня просто убивает видеть тебя в таком состоянии.
Воротник его рубашки выбился из выреза кардигана. Джорджи поправила ему воротник.
– И меня убивает видеть тебя в таком состоянии.
Они стояли почти вплотную друг к другу. Сколько Джорджи помнила, они всегда стояли рядом… А чтобы так – никогда.
– Вот это я бы изменил, если бы смог вернуться в прошлое, – сказал Сет.
– Мы не можем туда вернуться, – прошептала Джорджи.
– Я люблю тебя.
Она кивнула.
Сет наклонился к ней:
– Я хочу услышать это и от тебя.
Джорджи не отвела глаз. Ответила она не сразу.
– Сет, я тоже тебя люблю, но…
– Стоп, – перебил ее Сет. – Больше ничего не говори. Я знаю.
Он расправил плечи и отошел.
Какое-то время оба стояли молча.
– И куда же ты поедешь? – спросил Сет, кивая в сторону ее машины.
– В Омаху.
– В Омаху, – повторил Сет. – Ты постоянно ездишь в Омаху…
Он быстро поцеловал Джорджи в макушку, затем с привычным изяществом направился к своей машине:
– Не забудь привезти мне салатный соус.
Джорджи никогда не ездила в аэропорт одна.
Она и на самолете одна летала всего раз в жизни. Ей тогда было одиннадцать, и она полетела в Мичиган, в гости к отцу. Общения с отцом не получилось, и больше она туда не летала. Отец умер, когда она училась в старших классах. Мать спросила, хочет ли она отправиться на похороны. Джорджи ответила, что нет.
– Ты не полетела на похороны? – спросил удивленный Нил.
Он не то чтобы удивился. Он был просто шокирован. У него даже брови поднялись.
То, как менялось лицо Нила, было схоже с тем, как раскрывается цветочный бутон. Чтобы увидеть, как на его лице появляются те или иные эмоции, требовалась замедленная съемка. Но Джорджи успела до мельчайших подробностей изучить лицо Нила и уже знала почти все движения его лицевых мышц.
– Мы ведь с ним были почти чужие люди, – сказала Джорджи.
Их разговор происходил в цокольном этаже родительского дома Нила. Они сидели на раскладушке. Это было второе или третье Рождество после их женитьбы. Помнится, они провели в Омахе почти целую неделю.
Маргарет разместила их в цокольном этаже на раскладушках, хотя в бывшей комнате Нила имелась двуспальная кровать.
Твоя мама не хочет нарушать святость твоей комнаты, – поддразнивала его Джорджи.
Когда Нил уехал учиться, родители ничего не трогали и не переставляли в его комнате. На стенах по-прежнему красовались плакаты времен его подростковых увлечений и школьные фотографии. В шкафу висела его одежда тех же времен.
– Я приезжаю сюда, как в Диснейленд, – не раз говорила Джорджи. – Там тоже показывают точную копию кабинета Уолта Диснея. Такое ощущение, будто он на минутку вышел.
– А ты бы предпочла фотографии собак?
– Смотря с чем их сравнивать. Согласись, на том снимке у двери ты выглядишь не лучшим образом. Весь потный. А одет во что? Похоже на мужской купальный костюм девятнадцатого века. Ты в нем плавал?
– Это борцовский костюм. Я пробовал заниматься борьбой.
– Хорошо, что я при том не присутствовала.
В цокольном этаже хранились и все альбомы семейных фотографий, позволявших Джорджи увидеть ее мужа буквально с первых дней его жизни. Она выбрала самый большой, украшенный цветочным орнаментом, и разложила на коленях.
– Если ты когда-нибудь станешь президентом Соединенных Штатов, историки наградят твою маму за ее героические усилия. Это же настоящая фотолетопись.
– Единственный ребенок, – пожал плечами Нил. – Мама хотела запечатлеть чуть ли не каждый месяц моей жизни.
С первых страниц на Джорджи смотрел крепенький здоровый малыш. В два года он глядел на мир широко открытыми глазами, хотя и без привычной детской улыбки. В пять лет его взгляд оставался таким же искренним, но был уже более осмысленным. В начальных классах Нил напоминал маленького хоббита: копна нечесаных волос, футболка, наполовину заправленная в красно-коричневые расклешенные брюки. Подростком Нил фотографировался, предпочитая разворачивать плечи и слегка расставлять ноги. Ростом он не вышел, но чувствовалось: этот мальчишка умеет постоять за себя. И наконец, снимки выпускного класса. Там Нил уже был больше похож на сидящего рядом с Джорджи. Широкоплечий, уверенный в себе. И упрямый. С места не сдвинешь.
Джорджи с интересом листала страницы альбома, а Нил теребил ее волосы. Он все это видел, и не раз.
Перелистав страницу, она увидела нарядно одетого Нила вместе с Дон. Похоже, они собирались на какой-то школьный бал. Прямо парочка из видео Джона Кугара Мелленкампа[47].
– И все-таки… – сказал Нил.
– Что «все-таки»? – спросила Джорджи, разглаживая полиэтиленовый конверт, в который была вложена фотография Нила и Дон.
– Он был твоим отцом.
Джорджи подняла голову, посмотрев на Нила, сидевшего рядом с ней. Двадцатипятилетнего. Чуть рыхлее, чем он был в средней школе. Более спокойного. Готового целовать ее постоянно, по поводу и без повода.
– Ну и что?
– Мне не понять, как ты могла не поехать на похороны своего отца.
– Я не чувствовала, что этот человек – мой отец. – (Нил ждал дальнейших объяснений.) – Мама всегда говорила, что он был на ней женат десять минут. Он никогда не жил с нами. Не приходил в гости. Когда мне было четыре года, он уехал из Лос-Анджелеса.
– И ты не скучала по нему?
– Скучать можно по тому, кого знаешь.
