Да, я поправился. Иначе бы не решился выслеживать Ирочку и Васю. Значит ли это, что моя былая влюбленность возобновилась? Нисколько! Я даже с удивлением рассматривал себя до и после рокового купания и болезни, единственно, чтобы поставить всех и все на свои места, и прежде всего, самого себя. По моей теории, влюбленность исчезла, приобретя взамен черты устоявшейся любви. Но почему же Ирочка продолжала волновать меня, как в первый день нашей встречи около чугунной калитки входа в Лесотехнический парк? Скажем сегодня, во время утреннего обхода я не мог оторвать взгляда от ее длинных загорелых ног, когда она присаживалась на край моей больничной койки, приподняв инстинктивно край халата?
Одежда моя была во флигельке. Ключ в тумбочке. Я надел брюки, ковбойку и пиджак в клеточку, привезенный из путешествия в Таллинн, куда в конце мая ездил с другими переводчиками на презентацию эстонской антологии. Город Бокситогорск не занимал большого пространства даже на карте Ленинградской области, если прибегнуть к географическим понятиям. И все же от больницы до центра пришлось бы топать около трех автобусных остановок. Часто ли ходит городской автобус, я понятия не имел и стоял в задумчивости: дожидаться общественного транспорта или присоединиться к неутомимому племени пешеходов? Однако термин неутомимый пешеход из словаря Ильфа/Петрова ко мне явно не подходил. Я был утомлен воспалением легких. Одна мысль о продолжительном шагании по улицам провинциального городка вызывала тоску. Словом, буквально с первых же минут возникала ситуация, которую я готов был оценить как неразрешимую. Таково свойство моей натуры. Всякая проблема спервоначала кажется ошарашивающей, противоречащей моим жизненным планам, невыполнимой настолько, что я в течение нескольких минут/часов испытываю чуть ли не состояние психологического шока. Потом ко мне возвращаются способность логически и остро мыслить, чувство юмора, практическая сноровка. Надо только преодолеть удар первой волны. И на этот раз, чуть ли не в шоке, стоял я на остановке автобуса, раскачиваясь на противоречивых мыслях, из которых я настойчиво выбрал одну: искать Ирочку и Васю в городской гостинице. То есть, прежде всего, добраться до гостиницы, где остановился Вася Рубинштейн. Я ни минуты не сомневался, что найду их там. Лишь бы добраться! Правда, зачем?
Вместо запыленного серо-голубого автобуса к остановке подкатил зеленый военный автомобильчик (джип), крытый темно-зеленым брезентом и продуваемый дорожными ветрами со всех сторон, кроме ветрового стекла. За рулем военного автомобильчика (джипа) сидел молодой офицер в чине капитана с красным околышем фуражки и папироской в зубах. Молодой капитан в гимнастерке, тугой портупее, начищенных до зеркальности сапогах, погонах с красной общевойсковой окантовкой, соскочил со ступеньки джипа и весело представился: «Капитан Лебедев, Николай Иванович!» Он растер подошвой сапога мшистые остатки папиросы, брошенной на асфальт, и протянул мне руку, сухую и сильную. Мне ничего не оставалось, как протянуть свою и представиться. «Я, собственно, с вами знаком, Даниил Петрович. Заочно покудова. А нынче вот лично посчастливилось. Ирина Федоровна неоднократно о вас отзывалась. О стихах, особо». «О стихах?» «Ну, да, главным делом». По правде говоря, я был ошарашен не только знакомством с неизвестно откуда взявшимся капитаном Лебедевым, но и его осведомленностью о моих литературных пристрастиях. («Ах да Ирочка! Хороша! Никак не ожидал от нее такой степени откровенности с советским офицером!») А тем временем, капитан Лебедев усадил меня рядом с собой на высокое твердое гранитолевое сиденье джипа, и мы покатили в сторону центра города. «Вас не интересует, куда мы направляемся, Даниил Петрович?» — спросил капитан Лебедев с хитроватой ужимкой в голосе.
Пока он смотрел вперед на дорогу, повернувшись ко мне в профиль, набросаю краткий его портрет: рыжеват, курнос, гладко выбрит, широкоплеч, резок и точен в движениях, вежлив. Что за личность скрывалась за этим фасадом, я мог только предполагать. Но как Ирочка допустила?! Допустила? Допустила знакомство или допустила к себе? Именно тогда впервые за всю короткую прошлую и длинную будущую жизнь моих отношений с Ирочкой Князевой я ответил себе самому: «Она может допустить все, что угодно!» Наверняка капитан Лебедев ощутил, что происходило со мной, и не посетовал на мое невежливое молчание, а спросил снова: «Куда подбросить?» «К гостинице!» — ответил я не слишком любезно, все еще находясь под впечатлением от знакомства с еще одним Ирочкиным почитателем. Никаких сомнений у меня в этом не было. Интересная штука — чувство самосохранения. Пока я болел, мне было все равно, какой ценой был добыт, доставлен и оплачен американский антибиотик эритромицин. Говоря прямым языком рынка этических ценностей: чем было заплачено за гарантию моего выздоровления? Я ведь знал, что до этого Васенька Рубинштейн и не мечтал оказаться в числе приближенных к Ирочке Князевой, которая называла его мой тоскующий ангел. И тут меня осенила догадка: Ирочка пошла на это единственно ради меня, то есть расплатилась собой (свом прекрасным телом, своим беспечным смехом, своим драгоценным временем) за то, что Васенька Рубинштейн привез мне чудодейственный эритромицин. И при необходимости будет привозить и выручать всегда! Эта простая догадка поразила меня своей непреклонной логикой: за все надо платить. И если ты сам не в состоянии заплатить (как я за эритромицин), за тебя расплачиваются близкие тебе люди. Ирочка заплатила собой за мое выздоровление от крупозной пневмонии. И продолжает платить, находясь с тоскующим ангелом в его гостиничном номере. Или собираясь в номер? Или выйдя из номера, отработав должок за меня? Вот до какого цинизма я докатился со своими теориями влюбленности и любви! Но при чем тут капитан Лебедев, который весело крутил баранку зеленого автомобильчика под названием джип и смолил папироску «Беломорканал»? Я не знал при чем, но раз и навсегда поверил в детерминированность любого шага нашей Ирочки. И моментально адвокат Дьявола, присутствующий в сознании любого нормального индивидуума (а ненормального — тем более, да и не в единственном экземпляре!) шепнул мне: «А от тебя-то, Даниил Петрович Новосельцевский, какая польза? А от Глебушки Карелина?» И снова я всмотрелся в профиль капитана Лебедева.
Словно угадав мои мысли, и более того, подсказки адвоката Дьявола или, проще говоря, альтер эго, капитан Лебедев проронил: «Вот вы, по всему видно, человек образованный, разбираетесь в людях и прочее, и прочее, скажите вы мне по совести, ну зачем после продолжительной и тяжелой болезни вы решили потащиться в вечно опаздывающем, а то и вовсе отсутствующем автобусе разыскивать Ирину Федоровну? Зачем и для какой надобности?» Я был поражен глубиной его вопроса. Я не знал, что ответить капитану Лебедеву. Врать, что не в состоянии был переломить себя, я не мог. А сказать правду, что невозможно было удержать себя в больничном флигельке, зная, что Ирочка… Дальше я и думать не хотел, не мог, не позволял себе. Так и ответил капитану: «Не мог удержаться. До этого был болен, болезнь оглушала. А поправился и не смог удержаться». «Вот и я так! Впрочем, внешне совсем по-другому, то есть, я не был болен ничем воспалительным и диктующем необходимость оставаться в больничной койке. Я сохранял себя в пределах дозволенных правил, хотя Ирина Федоровна самобытно действовала с самого начала. Я бы сказал, оглушающе действовала на мое воображение. Я помню чудное мгновенье… Как поется, любовь наповал». «Зачем вы мне все это рассказываете, Николай Иванович?» — спросил я, забыв, что минуту назад сам рассказывал ему примерно то же самое. Капитал Лебедев, словно не слыша меня, продолжал исповедоваться: «Значит, я сохранял себя в пределах дозволенных правил, радуясь возможности видеть Ирину Федоровну, хоть иногда». «Вы женаты, Николай Иванович?» «В том-то и дело! Правда, в данный текущий момент повезло неукоснительно: жена с пятилетним сынишкой по имени Вовочка отправилась на все лето к матери на Украину, в город Запорожье, откуда они (ее семья) родом». «Так что пользуетесь образовавшейся семейной прорехой?» — жестоко спросил я. Мне этот слащаво-говорливый тип в общевойсковой форме порядочно надоел. Но тут же я поймал себя на мысли, что и Васеньку, и капитана Лебедева я тоже использовал при вольном или невольном участии Ирочки. То есть был в определенной степени альфонсом или еще хуже — пимпом! Я даже хотел остановить джип и выскочить на дорогу. Но было поздно.
Мы подкатили к гостинице как раз в ту минуту, когда Ирочка с букетом белых и голубых флоксов, под ручку с Васей Рубинштейном начала подниматься по ступенькам городской гостиницы. Время было позднее — около семи часов вечера. Откуда они шли и где купили цветы? «Ирочка! Вася!» — окликнул я своих друзей, а капитан Лебедев приветливо помахал фуражкой с красным околышем и темно — красной эмалевой звездой. Ирочка и Вася, как фигурки в заводной игрушке «Лебединое озере», разом повернулись к нам, сохраняя полную взаимную синхронность движений тела и скольжения улыбок. Вася сбежал вниз к нашему джипу, а Ирочка продолжала стоять на третьей ступеньке, улыбаясь, каждому и никому, как жена президента с трапа самолета. Вася сбежал со ступенек, обнял/похлопал по спине меня и протянул руку капитану. Тот представился, не без смущения, успев сострить и слукавить: «Капитан сухопутных войск Лебедев, Николай Иванович, доставил Даниила Петровича!» «А себя?» — подумал я. Счастливая сущность Ирочки Князевой тем и отличалась от наших заскорузлых и подозрительных натур, что в каждой ситуации обнаруживала источник возможного удовольствия. Так и говорят по-английски о подобных редких индивидуумах: «Happy person!»
