– Караул, Коля, караул! – кричала ему Ворониха. – Михалыча-то грабанули…
– Так он же помер? – хрипло спросил Коля. – Или нет?
– Помер! Помер! А где деньги? За дом? А? Скажи-ка, где? Определенно торговая сеть поработала…
Они бежали, громко кричали, и уже из домов выскакивали люди, и уже кто-то оказался с пожарным багром, и уже отделился от людей и повис в воздухе существующий независимо крик: «Михалыча грабанули! Торговая сеть!!!»
– Господи, – взмолилась Вера, – ничего мне не надо. – И добавила, остановившись, не зная, откуда всплыли у нее в памяти эти слова: – Во веки веков и присно… Надо их остановить! Ужас какой!
У Оли же по-прежнему стучало в голове. И в носу стоял почему-то запах той водки, что ей налили и уговаривали выпить. Будто запах побежал за ней и настиг, и буравил сейчас ноздри, и от этого тяжело, молотом стучало в затылке.
Они примчались к дедовскому дому. Продавщица Зойка стояла с ведром на гипотенузной доске, ведущей на террасу, и смотрела, как двор ее полонили люди. Видимо, лицо ее было устроено так, что могло ничего не выражать, даже в случае крайнего удивления. Во всяком случае, она сейчас смотрела так, будто толпа стариков с милиционером появляется на ее подворье регулярно и это для нее дело житейское.
– Скажи, Зойка, – закричала тонким голосом Ворониха, – ты, случаем, не знаешь, куда делись Михалычевы деньги за дом?
Эдакий монумент с ведром молчал.
– Ты тут одна была, когда он помер. Единолично! – продолжала верещать Ворониха. – С тебя и спрос!
Со стороны это выглядело смешно и глупо. Старики, выпившие, шумливые. С багром. Прикрывающий рот милиционер, который все норовил отойти со своим запахом дальше от Веры и Оли, а Вера – наоборот – все норовила к нему приблизиться как к некоей разумно-официальной величине. И бормотала как заведенная:
– Не надо, не надо, пожалуйста, не надо.
И вся тянула, тянула куда-то, как на поводке, Олю.
Зойка же продолжала стоять незыблемо. Кажется, она даже не моргнула ни разу.
И неизвестно, чем бы это все кончилось, если бы из времянки стремительно не выскочили Игорь и Максим, увидевшие все в окошко.
– Что случилось? – спросил Игорь.
– Деньги, – ответила именно ему Зойка.
Кажется, Игорь сразу все понял.
– Извините, – решительно сказал он всем. – Извините. Мы сами во всем разберемся. Сами… Честное слово, не надо общественности.
– Вот именно. – Зойка, громыхая ведром, ушла в дом.
– Тоись как? – гневно не понимала Ворониха. – А где ж они, родимые, потом и кровью заработанные? Да она ж, страдалица, бабуся ваша, за всю свою распоганую жизнь ничего вкусного не съела, потому что все шло на кирпич да на доски. Это ж только говорится, что раз покойник, то хороший человек… Михалыч был зараза, гад с проклятущим этим домом…
– Перестаньте, Евдокия Федоровна, – попытался урезонить сквозь ладошку милиционер. – Не говорите чего не надо…
И снова пришлось вмешиваться Игорю. Он сказал как-то хорошо, тепло:
– Да будет ему земля пухом, какой бы он ни был… Спасибо вам за все… А деньги? Может, их и не было? Разрешите мы сами… Разберемся…
Дернулась Вера, но смолчала.
Ворониха стояла с раскрытым ртом.
– Дык… Дык… – хотела она что-то сказать.
Милиционер же тихонечко поворачивал стариков, и они поворачивались, потому что Игорь смотрел так, как смотрит человек, которому нельзя не подчиниться.
Зойка же стояла в дверном проеме и следила, как они все уходят, потом посмотрела на Игоря и засмеялась низким басом.
Так неожиданен был этот смех, что Оля вдруг вся на нем сосредоточилась. И смех уже растаял, а в ней он все звучал, и вообще все вокруг казалось преувеличенным. Большим, чем должно было быть. Этот прилипший к ней запах водки… Эта хлюпающе-булькающая шумливая Ворониха… Огромная бело-розовая милицейская ладонь, прикрывающая рот. И теперь вот басовитый смех продавщицы. «Я очень впечатлительная», – подумала Оля.
Они вернулись во времянку, где уже нечего было делать. Поезд уходил через три часа, до станции тридцать минут неторопливым шагом. Раньше думали – поужинают в вокзальном ресторане перед отъездом. Сейчас об этом забыли. Сидели опустошенные и усталые.
– Значит, деньги тю-тю, – засмеялся Максим. – Наверное, старик отправил их в фонд мира… Святое дело, между прочим, ничего не скажешь…
– Самое смешное, – устало заметила Вера, – что они наверняка где-то здесь… Но мне уже все равно…
– Почему это тебе все равно? – спросил Игорь. – Что за катаклизм с тобой приключился?
– Ну еще какое-нибудь слово придумай, – засмеялась Вера. – Катаклизм… Знаешь, когда идут за деньгами с багром… Это впечатляет… Выясняется, что ты так не можешь… Все! Все! – закричала она. – Пусть мать сама приезжает и разбирается! Все! Ничего мне не надо! Ничего!
– Давайте я поищу, – вдруг предложила Оля. – Я ведь не искала…
– Перестань, – рассердился Игорь.
– Нет, почему? – Оля почувствовала что-то вроде вдохновения. – Деньги Вере нужны на самом деле, мы же все-таки наследники, так что…
Она решительно обвела глазами комнату, разделенную печкой на две половины.
– Давайте думать по науке, – сказала она серьезно. – На шифоньер заглядывали?
И Оля влезла на старенький венский стул.
– Да смотрели там, смотрели! – недовольно поморщился Игорь. – Одни пустые коробки.
– А я помню эту, – обрадовалась Оля. – Бабушка приезжала. И мы ей подарили. – Она держала в руках черную в красный горошек коробку от леденцового монпансье. Пыльная крышка была захватана руками.
– Это наши следы? – серьезно спросила Оля.
– Наши! Наши! – ответил Игорь. – Эркюль Пуаро…
Оля подвигала туда-сюда пустые коробки из-под печенья, конфет.
– Фу! – сказала она, глядя на мгновенно почерневшие руки. – Грязное это, оказывается, дело.
И прыгнула со стула на старый дощатый пол времянки. Одна доска провалилась вниз, и Оля чуть не упала. Хорошо, что рядом был Игорь. Пришлось за него ухватиться. Да так неловко, прямо за красивый пушистый свитер. Грязными руками за нежнейший голубой цвет.
Оля испуганно воскликнула: «Ой!» – и тут же отпрянула, а когда отпрянула, увидела побледневшее лицо Игоря и вдруг поняла, что под свитером что-то было, в это что-то она и уперлась рукой, и Игорь от этого побледнел, а не оттого, что у нее руки пыльные. И сейчас он смотрел на нее строго, как-то понуждающе, а тут еще застучало в затылке и опять все стало увеличиваться, и она сказала, глядя на Игоря:
– А что у тебя под свитером?
Вера ничего не слышала. С той минуты, как она «похоронила» мечту о деньгах, она как бы возвращалась издалека… И сейчас в этой старенькой квартирке она вдруг стала радоваться и умиляться предметам, памятным по редким приездам к дедушке и бабушке.
… Вот фарфоровые пастушки с наполовину отбитыми головками. Когда-то она заворачивала их в носовые платки и укладывала спать вот в эту причудливую шкатулку из золотистой соломки. У шкатулки была оторвана крышка, и она всегда лежала рядом со шкатулкой. Бабушка много раз говорила дедушке: «Приделал бы!» И каждый раз дедушка отвечал ей одинаково: «Неужели? Вот когда в сутках придумают сорок восемь часов, может, я и разживусь временем для твоих глупостей». И бабушка объясняла ей, маленькой: «Дедуле некогда, дедуля наш дом строит! Большой-большой…»
И они шли с бабушкой во двор, по которому ее, Веру, водили только за ручку, не дай Бог, споткнется и сломает что на этом строительстве.
… Накидка на подушках помнится, вся старенькая, уже не поймешь, где узор, а где просто дырки. Вера трогала ее рукой, щемило, щемило в сердце. Никогда, никогда, никогда не будет тех, кто ушел… Но есть же еще одна жизнь, в памяти… Господи! Так надо же тогда подольше помнить!
– Надо было их помянуть, – вдруг сказала Вера. – Все-таки не дураки это придумали… Поминаем – значит, они еще с нами…
Она это произнесла сразу после слов Оли: «А что у тебя под свитером?»
Произнесла и ничего не поняла: про что это Оля? А Игорь чего такой каменный? Максиму же все до фонаря, он, кажется, вздремнул на дедовой кровати.
– У него что-то под свитером, – сказала Оля Вере.
– Ты психопатка? – спросил Игорь.
«Я психопатка, – подумала Оля. – Я вообще соображаю, что говорю? Я же думаю, что у него под свитером деньги! Разве нормальный человек способен такое придумать? А денег там никаких нет и быть не может, и сейчас это выяснится, и у нас с Игорем кончится все, навсегда… И это будет правильно, как же можно со мной иметь дело, если я такое на человека наговорила? И на кого? На Игоря! Я просто сошла с ума. Это ясно. Со мной вообще что-то творится непонятное… Я психопатка… Как тетя Надя…»
– Покажи, что у тебя под свитером, – повторила Оля так вызывающе громко, что Максим открыл глаза, а потом даже встал от удивления происходящим.
– Что с тобой, Оля? – спросила Вера. И подошла, и посмотрела ей в глаза, и сказала: – У тебя красные глаза. Полопались сосуды… Тебе давление меряют? Теперь так распространена юношеская гипертония…
