Каждая кастрюля и сковорода, каждая банка консервов, каждая ложка и тарелка — все это было частью жизненной истории Эскофье. И все это теперь попросту собирало пыль.
Но что еще хуже, минувшим августом благодаря какому-то маленькому чуду помидоры уродились в невероятном изобилии, и мадам Эскофье велела Сабине притащить на кухню столько помидоров, сколько она сможет найти.
— Рвите помидоры на огороде. Покупайте. Крадите. Мне все равно, — сказала она. — Мы должны прямо-таки купаться в помидорах.
И они купались. На кухне были собраны помидоры всех оттенков и размеров — и розовые, толстокожие и приземистые; и красные, продолговатые, с тонкой и блестящей, как дешевый лак, кожицей. Ящики с помидорами стояли и на полу в кухне, и в коридоре, и у выхода на черную лестницу. Мелкие, жемчужной формы, или крупные, в форме груши, недозрелые или перезрелые, помидоры портились и истекали кровавым соком на белой мраморной столешнице кухонного стола, возле которого Сабина торчала часами, сдирая с проклятых овощей кожицу и недобрым словом поминая своих нынешних эксцентричных хозяев.
— Для чего вам столько помидоров?
— Для сочинения историй, — отвечала Дельфина.
— Сумасшедшие! — бурчала себе под нос Сабина.
Сабина успела проработать в семействе Эскофье всего неделю, но почти сразу же после ее появления дети стали высказывать Дельфине свои опасения. И она, безусловно, понимала их беспокойство. Сабина была весьма дерзкой девчонкой с рыжими волосами, упрямым взглядом и ярко выраженной хромотой, которая, как полагала Дельфина, и послужила причиной того, что отец Сабины чуть ли не силой заставил дочь служить у чужих людей. Он явно считал, что никто не возьмет замуж девицу с таким серьезным физическим недостатком, какой бы красавицей она ни была, — а Сабина действительно была настоящей красавицей, — и она так и будет всю жизнь переходить от одного хозяина к другому, из одной кухни в другую.
— Моя дочь принадлежит вам, — сказал он Дельфине, — до тех пор, пока сможет быть вам полезна. А в качестве ответной услуги месье Эскофье, возможно, окажет мне любезность и осмотрит мое хозяйство? А может, и советами своими поделится? Или деньжат подкинет? Мы могли бы отлично поработать с ним вместе, как он когда-то работал с месье Ритцем. Я ведь собираюсь открыть на курорте новое кафе, как только события примут иной оборот. Вы, может быть, слышали?
Она слышала. Все в Монте-Карло слышали об этом чудаке из Парижа. У него не было здесь ни связей, ни знакомых. «Как только события примут иной оборот» — это же просто смешно! Великая депрессия, охватившая Америку, накрыла своей тенью и все прочие страны мира, даже Монако. И богачи не были уже столь великолепно богаты. Они, правда, по-прежнему приезжали из Нью-Йорка в Париж, в Лондон, в Канны, в Голливуд, в Монте-Карло, в Биарриц, в Женеву — но потом возвращались обратно. Они по-прежнему пили перед завтраком пунш с молоком и бренди, а перед ланчем и обедом — мартини; они по-прежнему во время любой трапезы заказывали шампанское. Они по-прежнему с восторгом воспринимали автомобильные гонки на большой приз «Клуба Монако»; по-прежнему ставили целое состояние на алжирцев, французов и американцев на «Бугатти», «Феррари» или на любом другом авто, окрашенном в зеленые цвета английских состязаний в скорости. И все же прежний энтузиазм погас. Все разговоры были только о войне.
«Как только события примут иной оборот». Да он просто дурак! Война уже просачивалась в каждый дом, в каждую душу, в каждый сон.
В былые времена Дельфина наверняка отказалась бы от подобного предложения. Силой заставить дочь служить чужим людям? Это полностью противоречило всем ее убеждениям! И все же она взяла Сабину в свой дом. Она ощущала некое родство с этой девушкой. В конце концов, и ее, Дельфины, собственный отец некогда обошелся с нею аналогичным образом, сочтя ее непригодной для замужества. Впрочем, истинный смысл того, почему отец так поступил с Сабиной, был куда сложнее.
Эта девушка имела безусловное сходство с актрисой Сарой Бернар.
— Скажи-ка мне еще раз, как тебя зовут?
Даже в голосе Сабины звучали те же серебристые нотки, похожие на звуки флейты, которыми так славилась Сара Бернар. На мгновение Дельфина решила, что ей все это просто кажется, что морфин, к которому она давно уже была вынуждена прибегать, все-таки исказил ее восприятие. Она пришла в страшное возбуждение. Сара давным-давно умерла, уже лет тринадцать прошло, а то и больше, и все же вот она, стоит перед нею, как живая! А может, все-таки ей, Дельфине, это кажется? И вместе с возникшим перед нею призраком молодой Сары вновь пробудилась та старая боль, та старая ревность. Но ревность и боль, как ни странно, принесли ей некое успокоение. Когда Дельфина видела перед собой эту девушку, так сильно похожую на Сару, такую молодую и цветущую, такую живую и дерзкую, ей начинало казаться, что и сами они, Дельфина и Эскофье, вновь стали молодыми. И потом, Сара Бернар, разумеется, была Сарой Бернар.
И Дельфина ничего не смогла с собой поделать; она приняла Сабину в свой дом, испытывая к этой девушке какую-то странную нежность.
К сожалению, как повариха Сабина никуда не годилась. Ей буквально все приходилось объяснять по сто раз, и если бы Дельфина не была прикована к инвалидному креслу, она бы, наверное, предпочла готовить сама. Однако ни ее невестка Рита, вдова Даниэля, ни все ее многочисленные племянницы, пасшиеся у них в доме, не умели толком даже курицу поджарить. А ее родная дочь Жермена была слишком скромна и на кухне Эскофье не осмеливалась даже ложку в руки взять. Правда, Жанна, жена ее второго сына Поля, готовить умела, но ей было интересно только возиться с зимними заготовками; она обожала делать впрок разные варенья, маринады и прочие припасы, но делала это лишь в компании самого Эскофье. И потом, Поль с Жанной жили в Париже, неподалеку от площади Звезды, и приезжали только в тех случаях, если Дельфине или Эскофье становилось хуже.
Таким образом, повар в доме был просто необходим, но вместо повара они получили Сабину.
И теперь эта девица творила с помидорами нечто ужасное. Дельфина просто терпение теряла.
— Ты же знаешь, что, если опустить помидоры в горячую воду, кожица потрескается, и ее гораздо легче будет счистить. Да она попросту сама слезет.
— Знаю.
— Так почему же ты этого не делаешь?!
— От горячей воды на кухне еще жарче становится.
— Но ведь ты повреждаешь мякоть!
— А от кухонного жара у меня голова кружится!
«Бесполезно!» — Сабина пнула носком туфли ящик с помидорами.
— Как вы можете сочинять истории с помощью томатного соуса? В этом же нет ни капли смысла.
В общем, с этой Сабиной требовалось немалое терпение.
Дельфина хотела объяснить ей, что сочинение историй требует участия и сердца, и ума, и вкуса; только с помощью всего этого самое простое кушанье можно превратить в поистине роскошное блюдо. И хорошо рассказанная история, правдива она или нет, способна напомнить любому: мир — это некое волшебное место, в котором и ты, безусловно, можешь запросто очутиться, если уплатишь определенную цену. Ведь всякое волшебство непременно имеет свою цену; и порой эта цена — любовь. Но Сабина вытерла помидорный сок со щеки и заявила:
— Детей историями не накормишь!
И это была сущая правда. Дельфина понимала: в доме слишком много голодных ртов и слишком мало денег. Эскофье был знаменит, но совершенно разорен. Он потерял все, что сумел заработать за свою жизнь. Его пенсия была просто смешной: доллар в день. Мировая война сожрала и те немалые средства, которые он вложил в российские проекты; их дом был заложен-перезаложен, а новая книга Эскофье «Ma Cuisine», «Моя кухня», совсем не пользовалась спросом. Ну и ладно, это уже не имело значения. Все заготовки, сделанные нынешним летом, как теперь и все эти помидоры, были для него. Это был последний дар Дельфины.
И ей очень хотелось сказать Сабине: «Знаешь, история и то, как ты ее рассказываешь, — это и есть сама жизнь».
Но она сказала всего лишь:
— Сабина, пора звать месье Эскофье.
И горе-повариха, недовольно надув губы и сильно хромая, поплыла прочь, точно океанский лайнер в открытом море.
А через некоторое время на кухню спустился Эскофье. У него побаливало сердце; точнее, давало о себе знать. И руки сильно тряслись. И походка порой становилась какой-то странной — он словно скользил по полу, слегка приволакивая ногу; Дельфине было тяжело смотреть на все это.
— Девочка сказала, что теперь мы перешли к консервированию томатов? — спросил Эскофье и решительно вошел в кухню. Одет он был как всегда и полностью готов к приходу любых гостей. Его черный фрак — все тот же, времен Луи-Филиппа — несколько залоснился от старости, и галстук несколько выцвел, и рубашка совсем истончилась, и манжеты обтрепались.
