Мне пришлось приложить много усилий, чтобы после работы не заходить с Великановым в пивной бар, что неподалеку от нашего НИИ. А одно время это вошло в привычку: после шести в бар, потом в другой, и домой я добирался нагруженный пивом, как бочка.
Я перестал ходить с ним в бар, а Великанов до сих пор верен своей привычке: после работы выпивает две — четыре кружки пива. У него уже появился животик, да и сам округлился, жалуется на одышку.
Сейчас мне смешно: зачем я-то себя насиловал? Мне совсем не хотелось вливать в себя пиво, а вот месяца два вливал. За компанию… Привычка Великанова чуть не стала моей привычкой…
Хватит валяться! Давно пора вставать! И никаких пивных! Все, кончено, как говорится, завязал!
Бледной тенью я брожу по комнате, на душе кошки скребут. Пока занимался уборкой, еще ничего, а когда все закончил, снова навалилась черная тоска. Кляну на все лады того самого негодяя, который изобрел эту вселенскую отраву на горе всему человечеству! Видно, знал, разбойник, что будет в гробу вертеться, как пропеллер, от проклятий, не оставил потомкам своего подлого имени! Благодарное человечество хорошо помнит великих людей, подаривших ему полезные изобретения, а вот имя того, кто первым изобрел хмельное, таится в веках. В России Иван Грозный впервые открыл в Москве «Царев кабак», но скоро сообразил, какая это опасность для подданных, и запретил народу пить водку. Лишь сам пировал со своими опричниками. А при Петре Первом водка вошла в обиход в России. С тех пор и травятся этой гадостью русские и нерусские люди!
В газетах, по радио, телевидению врачи, академики клеймят пьяниц, скрупулезно подсчитывают, на сколько лет меньше пьющие живут, чем трезвенники, развернули кампанию на всю страну…
Сложив бутылки в старую черную сумку и засунув ее в нишу в прихожей, я сиротливо присел на табуретку на кухне. Судя по бутылкам, на брата пришлось почти по литру разной смеси из водки, вина, коньяка. Пива я не считал. Сердце гулко толкалось в груди. Неприятно его все время чувствовать. Может, корвалолу накапать… в рюмку? В голове малость прояснилось, особенно после того, как я подержал ее в ванной под краном с холодной водой, но мысли никак не могли принять нужное направление. Я знал, что необходимо выйти на улицу и погулять, однако что-то удерживало меня дома. Окна моей квартиры выходят на улицу Салтыкова-Щедрина. По ней то и дело с грохотом проносятся трамваи. Обычно я не слышу их металлического шума, но после выпивки нервная система болезненно воспринимает любой шум. Говорят же, что с похмелья человека раздражают даже шаги котенка по ковру.
Напротив моих окон возвышается жилое пятиэтажное здание, наискосок — кинотеатр «Спартак». Я туда частенько бегаю на последний сеанс, когда народу мало. Я отчетливо вижу афишу: «Викинги», американский художественный фильм. Сходить, что ли? Но, как обычно, в таком убийственном состоянии решение принять не могу. Бараном сижу за пустым столом — кроме чая ничего в рот не лезет — и тупо смотрю на улицу. По тротуару идут и идут люди. Многие еще в пальто, плащах и зимних шапках, хотя на дворе весна. День нынче пасмурный, на асфальте поблескивают лужи. Стекла в извилистых дорожках от невидимого дождя. Только в Ленинграде бывает невидимый дождь. Стекла плывут, асфальт мокрый, а подставишь ладонь — на нее ни одной капли не упадет. Зато лицо в липкой мокроте, брюки внизу отяжелели, за ворот сбегают струйки. Невидимый дождь — самый противный дождь. Чаще всего он бывает ранней весной и поздней осенью. От него и настроение гриппозное.
Две молодые мамы, оживленно переговариваясь, катят детские коляски. Прохожие почтительно уступают им дорогу. Какой-то мрачный небритый тип остановился возле афиши и уставился на нее. Неграмотный, что ли? Нельзя так долго пялиться на афишу! Будто вняв моим рассеянным мыслям, тип оторвался от нее и побрел дальше, глядя под ноги. И я вдруг почувствовал к нему симпатию: да это такой же, как и я, он тоже вчера перепил и не находит себе места. И, возможно, тоже принял твердое решение больше в рот не брать ни капли… На углу притулился пивной ларек, возле него всегда очередь. Но чтобы увидеть его, нужно встать на подоконник и выглянуть в форточку. Мне любопытно, пройдет мимо ларька небритый или остановится? Я залезаю на подоконник, боком просовываю взлохмаченную голову и выглядываю в форточку: небритый, старательно отворачиваясь от очереди, прошел мимо. Я уже, удовлетворенно вздохнув, собирался слезть с подоконника, как мой поднадзорный вдруг резко, как солдат, на одном месте сделал поворот кругом и решительно направился к ларьку. И небритое лицо его при этом просветлело. Вся моя симпатия к нему лопнула, как мыльный пузырь.
Чертыхнувшись, я спрыгнул на пол. Подо мной противно скрипнули желтые паркетины. Пора бы уже ремонт в квартире делать, вон трещины на потолке, обои по углам отклеились, слышно иногда по ночам, как они потрескивают, отслаиваясь от стены.
Может, мне тоже сбегать к ларьку? Где-то на полке завалялась пересохшая вобла… Всего одну кружку?.. Я с негодованием гоню прочь эту недостойную мысль. Раз решил сегодня в рот не брать, значит точка! Другая коварная мысль настойчиво подталкивает меня к окну: мол, выгляни, как там этот небритый? Небось просветлел окончательно после пары кружек и сейчас в кино пойдет? Или в магазин за бутылкой… Вспоминаю, что забыл в комнате подмести пол, Боба Быков в грязных сапожищах — он не имеет привычки надевать домашние тапочки — топал по ковру. Вон окурок сигареты прилепился к вешалке. Иду в прихожую, беру совок, метелку.
Кружка с пенистым пивом отступает на задний план.
Я стою в ванной перед зеркалом и внимательно рассматриваю себя. Знакомые говорят, что в свои сорок два молодо выгляжу, мол, от силы дашь тридцать. Что бы знакомые ни толковали, а сам-то в зеркале отлично видишь, что тебе не тридцать! Глаза у меня светло-серые с зеленоватым отливом, под глазами мелкие морщинки, на лбу — две тоненькие, а одна — глубокая, нос крупный, прямой, подбородок крепкий, волевой. Но я-то знаю, что не такая уж у меня сильная воля. Нужно долго себя уговаривать, чтобы принять ответственное решение в жизни. Повседневные дела я разрешаю сразу, на это у меня хватает воли. Может быть, поэтому знакомые и считают меня человеком с твердым характером? А вот от своих дурных привычек я избавляюсь не сразу. Зато от хороших, полезных привычек могу отвыкнуть мгновенно. Сколько раз бросал по утрам делать физзарядку, а потом спохватывался и с большим трудом заставлял себя снова размахивать руками, приседать, отжиматься от пола, крутить гантели. У меня даже не хватает воли взять за правило в субботу и воскресенье, когда я сажусь за перевод трагедий Шекспира, отключать в первую половину дня телефон. Все время кажется, что должна позвонить Оля… А звонят другие. Я даже не могу научиться говорить людям «нет»! Кстати, это не так-то просто. Допустим, вам звонит приятель и просит отвезти его семейство с вещами на дачу, а у тебя на этот день другие планы. Попробуй, откажи, если у тебя есть машина! Не поворачивается язык честно сказать: «Нет!» Простое слово из трех букв, а как иногда трудно его произнести. Я все-таки хотя и не всегда, но произношу, а есть люди, которые вообще не могут. На таких верхом ездят родственники, знакомые, все кому не лень.
Оттого что человек не может произнести «нет», он изворачивается, обманывает, готов прослыть трепачом, но «нет» никогда не скажет. Вот и Оля Журавлева, видно, такая… Сказала бы тогда по телефону «нет», и я не мучился бы неизвестностью до сих пор. А может, я сам виноват? Оля не хотела в тот вечер встречаться, а я стал уговаривать, убеждать. И ее робкое «нет» было опрокинуто, сметено моим напором. И вот она не пришла на свидание, а я который день пребываю в черной тоске.
Я тяну себя за подбородок, делаю зверские глаза: да, лицо у меня бывает суровым, наверное поэтому ко мне предпочитают на улице не приставать, и потом, худо-бедно, я вешу семьдесят восемь килограммов. В армии я занимался спортом, в том числе самбо. При случае и сейчас могу выстоять против двоих-троих невооруженных хулиганов. А вот была бы воля, о чем якобы свидетельствует мой твердый подбородок, мог полностью овладеть всеми приемами самбо и получить первый разряд, а я дальше простого любительства не пошел… воли не хватило, да и моя служба в армии к тому времени закончилась. А вернувшись в Ленинград, я забыл про самбо.
А вот в баню я хожу каждую субботу, это для меня праздник. В ванну меня не заставишь ни за какие коврижки залезть, прохладный душ — другое дело. На Чайковской отличная парилка и сауна. Туда я и хожу с Боба Быковым. Он заядлый парильщик, я стараюсь от него не отставать. Боба имеет склонность к полноте, в бане и сгоняет вес. Ему надо быть в форме. Как и все мужчины, не вышедшие ростом, он любит крупных женщин с пышными формами. Исключением была лишь его постоянная подружка Мила Ципина. Когда из очередной поездки возвращается мой университетский друг Анатолий Павлович Остряков, он присоединяется к нам. Мы учились на одном курсе, вместе работали в «Интуристе», я ушел, а он остался. Ездит с группами туристов по всему миру. Однажды чуть было не погиб при посадке «Каравеллы» в Милане. По-английски он говорит так же, как и по-русски.
