Покончив с завтраком, снова поверх оранжевых цветов оценивающе взглянул в лицо своему клиенту. Он сидел выпрямившись и размеренными движениями отправлял в рот то, что брал палочками с тарелки. К пиву по-прежнему не притрагивался. Что мне, собственно, было о нем известно? Внешний облик да примерный возраст, вот и все, я даже имени его не знал. А спроси я его, он, наверно, не ответил бы. Я только сейчас заметил, что парень слегка косит. Правый глаз совсем чугь-чуть смотрит в сторону, но, если не приглядываться, это не заметно.
А что известно парню обо мне? Наверно, перед тем как появиться здесь, он все обо мне выспросил и разузнал... Какую он преследует цель? Или, может, она уже достигнута и теперь он прячется, а я должен его охранять? Однако С. ничего не говорил насчет того, что клиента нельзя выпускать с виллы или что его никго не должен видеть. К тому же, если парень в бегах, слишком уж неосторожно было выбрано время и место нашей встречи — на привокзальной площади полицейский пост.
— Большое спасибо, — сказал парень и поклонился. — Все было очень вкусно.
О том, что это не пустой комплимент, свидетельствовала пустая тарелка. Да и с чего это еде быть невкусной, когда я убухал на продукты столько денег?
— Вы предпочитаете не пиво, а виски? — спросил я на всякий случай. — У нас и вино есть.
— Спиртного не употребляю.
— Ни капли?
— Ни разу в жизни не пробовал.
— Ну так попробуйте.
— Нет, перед делом нельзя, — покачал головой парень и с серьезным видом добавил: — И еще, говорят, алкоголь разрушает нервные клетки мозга.
Ну о чем с таким говорить. Я встал, подошел к нему и налил чаю. Потом предложил фруктов. Когда я стал убирать посуду, парень сунулся было мне помогать, но я, нажав ему на плечо, посадил его обратно на стул. Плечо было необычайно твердым. Такое ощущение, будто прикоснулся к бревну. «Перед делом нельзя», — сказал он. Перед каким делом? Зачем он сюда приехал?
Когда я вернулся из кухни в гостиную, парня там уже не было. На его тарелке остались только корки от дыни. Поднялся к себе? Не верилось, что на вилле появился кто-то чужой. Мне казалось, что я здесь по-прежнему один, как вчера и позавчера.
Дождь зачастил еще пуще. Или показалось? Может быть, это первый настоящий, затяжной осенний дождь. С завтрашнего дня, возможно, похолодает. Это было бы совсем неплохо. Лето уже надоело до смерти. Я приготовил еду для собаки. Соскреб с объедков горчицу, свалил их все в кастрюльку, перемешал и вскипятил на огне. Жратва для пса получилась — первый сорт. Потом навалю ее в миску, купленную в городе специально для собаки, дам остыть и отнесу на террасу вместе с плошкой воды.
Пес лежал на террасе, устроившись на коврике и повернув свою лохматую башку к ступенькам. Я поставил перед ним еду и сказал: «Ну, давай лопай». Подошел к перилам и смотрел на дождь. Капли посверкивали иголками в свете, падавшем из окон дома, и исчезали в бездонной темноте. Ровный, неспешный шелест дождя. «Что я здесь делаю, на этой чертовой вилле?» — задумчиво пробормотал я вслух. Услышав мой голос, пес приподнял на миг морду, но тут же снова уткнулся в миску и деловито зачавкал.
Меня сейчас окружает все то, о чем так мечтала жена. Вилла, собака, тихая, как бы отпускная, жизнь. Если бы я не бросил службу в фирме, возможно, к сегодняшнему дню все это я бы уже имел. Только дачка была бы раза в четыре поменьше, кусочек земли, конечно, тоже, собака — какая-нибудь дворняга еще почище этой, ну и отпуск само собой, максимум пять дней.
Во всей фирме никто так не вкалывал, как я. То, что компания в столь короткий срок добилась сногсшибательных успехов, объяснялось не только высоким качеством продукции и благоприятной конъюнктурой. В значительной степени стремительное расширение рынка являлось моей личной заслугой — хочешь не хочешь, это вынуждено было признать все руководство, среди директоров фирмы не было ни одного, который не знал бы меня по имени и в лицо. Как они всполошились, когда я сказал, что ухожу! Как уговаривали остаться! Мол, если чем недоволен, скажи, обещали какие-то невероятные повышения и все такое. Но я был тверд. С тех пор как сопротивление фирм-конкурентов ослабло, а наше положение стабилизировалось, я потерял интерес к работе. К тому времени, когда я решил уйти, все мои обязанности сводились к тому, чтобы сидеть у телефона да рисовать графики роста прибылей. Но я никому не говорил об истинной причине своего ухода — о том, что впереди больше ничего не светит, о том, что на меня тоску наводит подобная жизнь, когда сидишь и считаешь, сколько дней осталось до пенсии. Начальство и коллеги, естественно, заподозрили, что меня сманивают на сторону, пошли всякие сплетни.
Жена меня чуть не съела. «Ты рехнулся, просто рехнулся! — кричала она. — Я перестала тебя понимать! Ты меня больше не любишь!» Ну и все такое. Ее возмущение, безусловно, можно было понять. Как это так — взять и подать заявление об уходе, даже не подыскав нового места! Отцы семейства так себя не ведут. Но мне тогда на все было наплевать, хотелось лишь одного — уйти из фирмы. Я считал, что только так смогу снова почувствовать себя человеком. А жене я лишь сказал: «Все это была ненастоящая жизнь». И еще: «Не стану больше ишачить на других».
Тогда она сменила пластинку. Пошли рыдания. Каждый день она приставала ко мне: покажи тогда, что ты называешь «настоящей жизнью». Когда мы съезжали из дома, принадлежавшего фирме, на наемную квартиру, она захлебывалась от слез. Потом пошли разговоры о деньгах, на что, мол, жить семье. Я, чтобы отвязаться, брякнул про сейнер, но жена, конечно, не поняла. «Сейнер?!» — повторила она и больше ни слова мне не сказала, а неделю спустя, забрав детей, перебралась к своим родителям. С тех пор я ее не видел, и детей тоже. Поначалу меня донимали всякие ее родственники, мой старший брат — уговаривали, упрашивали, увещевали, но я их не слушал. По почте пришла бумажка, я шлепнул по ней печаткой2, и привет, все на этом и кончилось. За все три года жена ни разу не заикнулась об алиментах. Знает, наверное, какие у меня доходы. Вот такой неинтересный конец был у моей семейной жизни.
Прошел, наверное, год, прежде чем я понял, насколько наивны мои мечты о новой жизни. Теперь я согласен — то была дикая, нелепая выходка. И все же сожалений не испытываю. До недавнего времени у меня просто не хватало на это душевных сил. Если бы С. не посетил меня в тот день, не знаю, что было бы со мной сегодня. Если бы он не вспомнил обо мне, я не уверен, что смог бы дотянуть до конца этого проклятого лета.
И какая мне, в сущности, разница, что представляет собой С. на самом деле. Пусть он сторонник каких-нибудь маразматических политических идей — меня это не испугает. Даже если он принадлежит к экстремистской организации — мне и на это наплевать. Если же С. из тех, кто всерьез озабочен судьбами того затхлого болота, каким стало наше общество — а с того момента, когда я увидел парня, мне захотелось в это верить, — ну что ж, тогда я охотно буду им помогать. Может быть, я уже и сейчас на их стороне. И меня не волнует то, что я не посвящен в величие их замысла, даже то, что этому замыслу, возможно, не суждено осуществиться.
Наевшись и напившись, собака снова разлеглась на коврике. Сегодня из-за дождя мошек было меньше, чем обычно, и все же они вились мелкой снежной пылью в свете горевшей в прихожей лампы. «Ладно, спи, — сказал я псу. — А если тебе здесь надоело, можешь проваливать на все четыре стороны. — Помолчал и добавил: — Ты ведь свободен». Дворняга, вяло повиливая хвостом, глядела на меня умудренным, все понимающим взглядом.
На втором этаже все было тихо — ни шагов, ни покашливания. Уснул он, что ли? Еще не было и семи часов. Не проснется ли он ночью от голода? Жратвы на кухне навалом, надо было сказать ему, чтобы он брал там все, что пожелает.
Мои дела на сегодня закончены. Собачьи миски я помыл, ванну уже принял. Делать больше нечего. С., скорее всего, до завтра не позвонит. Хотел бы я знать, где он сейчас и чем занимается. Может, в своем доме, который наверняка пороскошнее этой горной виллы. Или сидит в кабинете и напряженно что-нибудь обдумывает. Это мне знакомо — сколько ночей в прежние времена провел я за своим рабочим столом, когда от страха, что сорвется крупная сделка, не мог сомкнуть глаз.
Я удобно устроился в кресле перед телевизором и стал пить пиво. Передавали новости — мелкие происшествия, то да се, в общем, всякую ерунду. Кому-то, может, это и было интересно, но ко мне никакого отношения не имело. Мир по-прежнему жил все той же нудной жизнью, когда сегодняшний день как две капли воды похож на вчерашний. Потом я просмотрел купленную утром газету — от первой до последней страницы, — но и там ничего интересного не было. Все те же избитые, шаблонные рассуждения о социальной справедливости, то же болото, никаких перемен. Парень сказал, что не смотрит телевизор. И к газете не притронулся. А я каждый день и телевизор смотрю, и газеты читаю, хотя меня от всего этого давно тошнит.
