Самохину удобнее было подходить к школе как раз со стороны двора, и, пока стояла сухая погода, это ему удавалось. Но после вчерашнего снега вперемешку с дождем тропинка раскисла, и он, чертыхаясь, пошел в обход. Не хватало только опоздать на свой собственный «открытый урок».
Где-то на полпути Самохин обратил внимание на трех девчонок, которые, поеживаясь, стояли у обочины и как будто его поджидали.
Подойдя ближе, он узнал своих учениц: Стрелковскую, Чижикову и Ханаян, которую в классе за восточную внешность и вспыльчивый нрав звали Хабиби. Они его заметили раньше и сейчас, видимо, колебались: идти ли навстречу или остаться на месте. Стрелковская, девушка рослая, что называется, «видная», и по натуре крайне решительная, уговаривала идти навстречу. Чижикова, маленький круглолицый очкарик, оглядывалась на школу и всем своим видом показывала, что готова хоть сию минуту дать деру через пустырь. Хабиби, насупившись, следила за тем, как Стрелковская тянет Чижикову за рукав, и не одобряла, по-видимому, поведение обеих. «Новое дело, — мрачно подумал Самохин, — не букеты ли прячут за спиной?»
Но букетов, к счастью, не оказалось. Поравнявшись с девочками, Самохин сухо ответил на их «здравствуйте» и поинтересовался, отчего они, собственно, не на уроках.
— Мы… — начали одновременно Чижикова и Стре ковская, посмотрели друг на друга с недоумением и снова: вместе сказали: — Мы…
— Идемте, идемте, — сказал Самохин, не останавливаясь. — Времени в обрез. На ходу поговорим.
Девочки, спохватившись, гуськом пошли за ним. Дорожка была узкая, и Самохин вынужден был идти впереди.
— Ну так я вас слушаю, — бросил он через плечо. — Только без хоровой декламации. Говорите по очереди.
— Дело в том, — сказала Стрелковская, сделав попытку пойти с ним рядом, но поскользнулась и снова отступила назад. — Дело в том, что у вас, Евгений Ильич, могут быть сегодня крупные неприятности.
— Вот как, — вяло отозвался Самохин.
— Мы не знаем, какие неприятности, — продолжала Стрелковская, — но пришли вас предупредить, потому что…
Она замялась.
— Потому что? — повторил Самохин.
— Потому что нам нравится, в общем, как вы ведете уроки, — скороговоркой сказала Стрелковская, и, даже не оглядываясь, Самохин понял, что она смутилась.
— Все это очень лестно, — насмешливо проговорил он, — тем более что у меня сложилось несколько иное впечатление. Не далее чем вчера перед началом опроса до моего слуха явственно донеслось, как вы сказали… нет, не сказали, буквально простонали: «О господи, начинается».
— Это к делу не относится, — сердито возразила Стрелковская. — Так принято говорить, чтоб не подумали.
— Чего не подумали?
— Ну, например, что человек специально к уроку готовился. Принято думать, что это стыдно…
— Ну хорошо, оставим, — сказал Самохин, сбавляя шаг: по прерывистому дыханию за спиной он почувствовал, что девочки едва за ним поспевают. — Так какие же неприятности меня ожидают? Никак я в толк не возьму. Темную, что ли, устроить собираетесь?
Чижикова засмеялась. Хабиби по-прежнему пыхтела сзади, не подавая голоса.
— Нет, не темную, — сказала Стрелковская. — Вообще от класса вы ничего плохого не ждите, это мы вам обещаем. Есть, правда, некоторые недовольные, но мы на них управу найдем. Вот Тоня Чижикова у нас староста. И я как комсорг обещаю.
— О, да это, я вижу, делегация на самом высоком уровне, — заметил Самохин. — А я-то с вами на бегу общаюсь. Давайте тогда остановимся, поговорим.
Они сошли с дорожки и стали на мостовой.
— Так, значит, есть все-таки недовольные?
— Ну не то чтобы недовольные… — Чижикова нерешительно посмотрела на Стрелковскую, та согласно кивнула: ничего, говори. — Большинству нравится, как вы объясняете, какие вопросы задаете, хотя в общей массе мы к этому и не привыкли. Но есть у нас группка такая, они себя реалистами называют… так вот эти реалисты хотят, чтобы вас поскорее от нас убрали. Вы извините, что я говорю неприятные вещи…
— Ничего, — задумчиво сказал Самохин, — это все несущественно. Значит, реалисты. Чем же я мешаю этим реалистам?
У них упор на институт, — сказала Стрелковская. — Для них вся эта лирика Блока — мелочи. Им планы нужны, развернутые планы сочинений, — как Софа, в смысле Софья Павловна, в классе «Б» дает. У нее такие планы по всем мыслимым темам есть, начиная с Державина. Пункт — римской цифрой, пункт — арабской, подпункт — арабской цифрой со скобочкой, арабской с черточкой, потом подпункты буквами от «а» до «я». Целыми уроками она им эти планы диктует.
— Ну, такие вещи мы не станем обсуждать, — недовольно сказал Самохин. — У каждого учителя своя манера.
Он хорошо помнил эту Софью Павловну. Молодая учительница, всего четыре года назад окончила институт, внешне современная, даже несколько экстравагантная женщина… подумать трудно, что такой реликт.
— Так вот, реалистам эта манера нравится, — сказала Стрелковская и искоса взглянула на Хабиби, которая по-прежнему была мрачна и надута. — Конечно, тоска зеленая, целый урок писать под диктовку, но все понимают: для пользы дела. Такой план запросто можно переписать вместо сочинения. Только цитаты вставляй. Поэтому реалисты и недовольны, что вы таких планов не даете. Даже Вероника Витольдовна советует нам брать у «бэшников» тетради и дома переписывать.
— А среди вас нет реалистов? — спросил Самохин.
— Нет, — сказала Стрелковская и снова посмотрела на Хабиби.
— Ну и не будем о них говорить, раз они ничего не могут сказать в свою защиту. Одно неясно: почему «реалисты»?
— Они все время повторяют: «Будем реалистами, будем реалистами…» — Чижикова сочла, видимо, что удачно передразнила, и засмеялась. — Из них некоторые на медаль идут, другие за ними тянутся. Вы знаете, что у нас в классе ожидается четыре золотые медали? — с гордостью спросила она.
— Слыхал, — сказал Самохин. — Но бог с ними, с реалистами и с медалистами. Меня интересуют прочие. Не может же класс состоять из одних медалистов.
— Конечно, не может, — согласилась Стрелковская. — Но кое-кому не нравится, что вы тексты читать заставляете, в собрании сочинений рыться. Ну и просто лоботрясы есть. Им лишь бы поменьше с места их поднимали. Они вас не любят: никогда не поймешь, когда и кого вы спрашивать собираетесь. Которые за отметкой гонятся — те тоже вас не понимают: отметок ведь вы не ставите.
Она замолчала.
— Да, — сказал, взглянув на часы, Самохин. — Многовато набралось недовольных.
— Ну что вы! — с жаром возразила Чижикова. — Меньше половины.
— Нормально, — поддакнула наконец и Ханаян.
— Ну раз вы так считаете… — сказал Самохин, — вам виднее. Так что же, мне от реалистов ждать неприятностей?
— Нет, что вы, — ответила Чижикова. — Мы их нейтрализуем.
— Ну, давайте тогда перейдем к делу. А то и на урок можно опоздать.
— Это пусть Ленка говорит, — сказала Стрелковская. — Мы все от нее узнали.
— А чего говорить? — мрачно сказала Ханаян. — Письмо на Евгения Ильича написали, вот и все.
— Ах, письмо, — проговорил Самохин.
— Ну, в общем, родительское собрание было, — нехотя начала Ханаян. — И в строгом секрете. Мне мама только вчера сказала. «Кончилась, — говорит, — у вас практика». Я спрашиваю: «Как кончилась? Евгений Ильич сказал, что всю вторую четверть будет вести». — «Мало ли что сказал. Мы письмо написали куда надо. Двадцать человек подписалось, многие с высшим образованием, есть даже кандидаты наук. Такое письмо без внимания не останется».
— И все? — спросил Самохин. — И вся неприятность?
— Вы их не знаете, наших родителей, — сказала Чижикова. — Они за выпускные экзамены больше нас боятся. Они на все пойдут.
— Ну и что же вы сказали вашей маме? — поинтересовался Самохин.
— Ничего я ей не сказала, — буркнула Ханаян. — Я только спросила, подписала она это письмо или нет.
— Ну и?..
— Лена из дому ушла, — простодушно сказала Чижикова. — Она у нас вспыльчивая.
— Вот это да! — Самохин даже присвистнул. — Вот это подарочек. Вы же у меня… я же вас считал самой пассивной.
— Она просто стесняется, — пояснила Чижикова. — А вообще-то она в классе самая начитанная.
— Ничего я не стесняюсь, — возмутилась Ханаян. — Мне, например, не нравятся все эти «мнения» да «точки зрения». Я определенность люблю. Но когда вот так, за спиной, ненавижу, когда так делают.
— Ну дела, — Самохин покрутил головой. — Куда же вы ушли, любительница определенности?
— Ко мне, — ответила Стрелковская.
— А вы почему не ушли из дому?
— Моя мама не была на собрании.
— А мой отец ничего не стал подписывать, — с гордостью сказала Чижикова. — И говорить мне ничего не хотел.
— Вот это правильно, — одобрил Самохин. — А то хорошенькое дело, когда дети из дому бегут.
