Он писал: "Моя жизнь до сих пор была цепью разочарований, теперь они смешны мне, я смеюсь над собою и над другими. Я только отведал всех удовольствий жизни и, не насладившись ими, пресытился". Что было тут сказать? Во всяком случае, Мария Александровна была рада, отдавая должное такту Лермонтова, что он не затеял переписку с Варенькой. Она в самом деле казалась довольной своей жизнью, тихой и несуетной, как в монастыре. Но мысль работала. Известие, что Мишель, вместо Петербургского университета, поступил в Школу гвардейских подпрапорщиков повергло ее в смятенье, главным образом, потому что это означало нескорую встречу. Студент всегда мог приехать в Москву, тем более на лето, но юнкер - нет, а станет офицером, неизвестно, где его полк будет стоять. И зачем вообще, обладая поэтическим даром, выбрав с детских лет литературное поприще, весь в замыслах драм и поэм, идти в гусары, добро бы еще шла война? Непредсказуемость настроений и поведения - она это знала в нем, но выбрать военную карьеру, когда обладаешь волшебным даром?! Прельстила форма, которая кружит головы дамам? Какой чудак!
Это было похоже на сон, но сон все длился, лишь времена года вносили в ее жизнь перемены.
Прощаясь, Варенька Лопухина и Шан-Гирей думали о Лермонтове.
- Отчего Мишель не пишет вам?
- Не знаю.
- А вы отчего?
- Я не умею писать, - вздохнув, улыбнулась Варенька с неуловимым телодвижением, исполненным очарования и прелести.
- Вы умны, много читаете, и вы не умеете писать? Неправда.
- Я ленива, ты же знаешь. Мне так покойнее, - и после неуловимых телодвижений, похожих на полет, - и для него, верно, тоже.
- Вы любите его? - предстоящая разлука позволяла ему прямо задать ей этот вопрос, по его разумению.
- Об этом только он может спросить, если захочет, - вспыхнула она, и глаза ее увлажнились.
- Что мне сказать ему?
- Если он спросит обо мне? Он не спросит.
- Почему?! - казалось, Шан-Гирей один страдал из-за них обоих.
Варвара Александровна рассмеялась, а глаза ее были влажны, и протянула руку:
- Поклонись ему от меня; скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива.
Шан-Гирей, улучив время, когда с Мишелем они остались одни в его комнате, с важным видом передал ему поклон от Вареньки, он буквально поклонился со значением.
- Что такое, Шан-Гирей?
- Варвара Александровна сказала мне: "Поклонись ему от меня; скажи, что я покойна, довольна, даже счастлива".
Лермонтов не изменился в лице, даже не расхохотался, всегда замечая смешную сторону даже в самом серьезном деле, ни словом не обмолвился о Вареньке, а предложил сыграть в шахматы.
-Как! Это все? Ни привета, ни ответа? - взволнованно воскликнул Шан-Гирей.
- Ты еще ребенок, ничего не понимаешь, - улыбнулся Лермонтов.
- А ты хоть и много понимаешь, - обиделся и рассердился Шан-Гирей, - да не стоишь ее мизинца! - он выбежал из комнаты.
Лермонтов, расхохотавшись, побежал за ним.
Но как мог воспринять Лермонтов слова Вареньки? Как охлаждение - после смятения и уныния? Он ожидал окончания Школы и производства в офицеры для жизни и решений, и этот срок наступил к концу 1834 года. Это было знаменательное событие для внука и бабушки. Елизавета Алексеевна, едва Мишенька надел мундир лейб-гвардии Гусарского полка, заказала художнику его портрет, который с тех пор висел на ее половине.
ГЛАВА II
Прежнее увлечение. Замужество Вареньки Лопухиной. Предсказание гадалки.
Найдя себе замену, Лермонтов ускакал в Петербург, где собственно жил, у бабушки, имея квартиру, впрочем, и в Царском Селе, которую занимал вместе с двумя Столыпинами. Предчувствие радости с воспоминаниями о былом, уже промелькнуло было при недавней встрече с Екатериной Александровной Сушковой на одном из петербургских балов, кои он начал посещать новоиспеченным гусарским офицером. Пять лет тому назад, он был в нее влюблен, но она, будучи куда старше его, лишь посмеялась над ним. Он тогда же расчелся с нею, но она этого не поняла. Был случай с нищим у церкви в Троицкой Лавре, куда молодежь предприняла паломничество.
У врат обители святой
Стоял просящий подаянья.
Бедняк иссохший, чуть живой
От глада, жажды и страданья.
Куска лишь хлеба он просил,
И взор являл живую муку,
И кто-то камень положил
В его протянутую руку.
Так я молил твоей любви
Слезами горькими, с тоскою;
Так чувства лучшие мои
Обмануты навек тобою!
Он увидел ее на лестнице, увешанной зеркалами и убранной цветами, откуда прямо входили в танцевальную залу. Она была в белом платье, вышитом пунцовыми звездочками, и с пунцовыми гвоздиками в волосах, коими всегда щеголяла и гордилась, не скрывая своего восхищения. Пять лет, пока они не виделись, танцуя на всех балах то в Петербурге, то в Москве, так и не выйдя замуж, Екатерина Александровна обрела лоск матроны, особенно рядом с младшей сестрой Лизой. Лермонтову она обрадовалась потому, что надеялась услышать о Лопухине, а то, что он слегка повзрослел, не прибавив в росте, и предстал перед нею в гусарском мундире, ее лишь забавляло. Лермонтов пригласил ее на мазурку, чтобы переговорить с нею о том о сем, разузнать об ее видах на Алексея Лопухина, который, как до него дошло, собирался приехать в Петербург свататься, между тем как Мария Александровна не была в восторге от м-ль Сушковой.
Раздалась мазурка; едва они уселись, как Лермонтов спросил, прямо глядя в ее глаза:
- Знаете ли, на днях сюда приедет Лопухин?
Взглядывая в сторону, точно новость интересна только для него, а не для нее, Екатерина Александровна, помедлив, проговорила, не отвечая прямо на вопрос:
- Так вы скоро его ждете?
"Она хитрит со мной", - решил Лермонтов и рассмеялся, предвкушая так или иначе вывести ее на чистую воду. Она и сейчас нравилась ему, как некогда, но отдаленным сходством молодой женщины с ее юным и свежим обликом.
- А вы его не ждете?
Екатерина Александровна снова не ответила прямо, хотя легко могла догадаться, что он осведомлен о предстоящем сватовстве, - или всякие слухи о том для нее нежелательны по неясным причинам? Во всяком случае, о любви с ее стороны речи нет, Лермонтов это понял сразу. На чаше весов - пять тысяч душ? И судьба его друга и его милых сестер?!
Разговор был прерван, а вскоре выяснилось, что у дяди Екатерины Александровны, у кого она с сестрой жила, завтра бал, а дом ее дяди находился рядом с домом, где жил у бабушки Лермонтов. Пригласить его она не могла, но сказала о предстоящем бале, явно надеясь на находчивость молодого офицера. Лермонтов явился без приглашения, и Екатерина Александровна легко нашла выход из положения, объявив, что корнета пригласил ее брат, они вместе учились некогда в Университетском пансионе, к тому же он сосед, внук всем известной Елизаветы Алексеевны Арсеньевой, урожденной Столыпиной.
За мазуркой Лермонтов снова заговорил о Лопухине.
- О, я всегда буду рада с ним встретиться, - заявила наконец прямо Екатерина Александровна. - Он чистосердечен и мил.
- И очень богат.
- Мне кажется, тот, о ком мы говорим, имеет все, чтобы быть истинно любимым и без его богатства; он так добр, так внимателен, так бескорыстен, что в любви и в дружбе можно положиться на него.
- Прекрасно! В дружбе - я это знаю, а в любви? Весь вопрос в том, есть ли она. Нельзя положиться на то, чего нет, не существует ни в материальном, ни в духовном мире.
- Это он вам сказал?
- Мы с ним еще не виделись после двух лет разлуки, а писать он ленив. Это вы мне сказали, - Лермонтов пристально взглянул в ее глаза, даже слегка любуясь ее зрелой красотой.
- Что?
- Вы же его не ждете, московского провинциала, кого даже не пустят на те балы, где вы танцуете и будете танцевать со мной, - и молодой гусар громко расхохотался, чуть забывшись, где находится. Вообще ему было весело, ибо в свете он снова оказался среди женщин, а мужчин он не замечал.
- Я буду рада с ним встретиться и уж у нас-то он будет принят без всяких военных хитростей, - слегка усмехнулась Екатерина Александровна.
- Да я знал и прежде, что вы в Москве очень благоволили к нему, а он-то совсем растаял; я знаю все, помните ли вы Нескучное, превратившееся без вас в Скучное, букет из незабудок, страстные стихи в альбоме? Да, я все тогда же знал и теперь знаю, с какими надеждами он сюда едет.
- Откуда вы все знаете? Впрочем, все это пустяки! И с вами это было, - ей стало досадно, зачем Лопухин поставил ее в фальшивое положение перед Лермонтовым, разболтав ему все эти пустяки и их планы на будущее.
- Мы друзья, и у него нет от меня ни одной скрытой мысли, ни одного задушевного желания.
