Он пошел провожать Настю в школу. С ними увязалась Катя-соседка, юбка на девчонке была короче короткого, красивые стройные ноги, высокие каблуки, она почти была одного роста Алексеем.
— Ну, теперь куда? — поправила рыжую прядь, и посмотрела мужчине прямо в глаза. — Может ко мне, я пельмени налепила. Водка в холодильнике.
И он почувствовал, что все, если сейчас не выпьет, и не поест, просто умрет, так он устал.
Он сначала позвонил в Варину дверь, услышал за дверью шаги, кто-то внимательно рассматривал его в дверной глазок, но дверь не открыли.
Тогда он развернулся и шагнул в распахнутую дверь Катькиной квартиры.
Пельмени были магазинные, водка правда холодная, и сметана домашняя.
Он поел, выпил, Катька успела переодеться в атласный халатик и села напротив, демонстрируя все свои прелести, белья она видимо не носила.
Алексей не спал двое суток, ему стало сытно и спокойно, он дал девушке отвезти себя в спальню, и как примерный мальчик лег на правый бок, подложив ладонь под колючую щеку, уснул.
Проснулся он от Катькиного смеха, девчонка стояла, завернувшись в простыню, а рядом с ней Варина мама. Галина Михайловна, презрительно поджав губы, пожелала Катьке счастья и ушла.
Леха знал одно, ничего у них не было, усталость так свалила с ног, что даже думать было лень, и он снова закрыл глаза, и погрузился в здоровый, крепкий сон. Проснулся к вечеру, голова была ясной, тело отдохнувшим, пошел, принял душ, одел выстиранную Катькой рубашку и на прощанье сказал:
— Дура, ты Катька. Хоть молчи, об этом случае, а то никто замуж не возьмет.
Девушка обиженно поджала губы и произнесла такие ругательства, что Леха, понял: сильнее чем он ее обидел, не было у нее в жизни горя, вот и бесится, все норовит отобрать чужое, думая, что оно слаще, счастье ворованное.
Он, конечно, не знал, как был прав. Квартира эта девчонке провинциалке досталась от престарелого преподавателя колледжа в виде отступных за «связь с несовершеннолетней». Сам преподаватель переехал с женой в пригород, в коммуналку.
Так и порхала Катька, не брезгуя и не заморачиваясь, что хорошо, что плохо.
Он вышел на лестничную площадку и позвонил в соседнюю дверь. Ему открыла Варя.
Она была спокойна.
— Поедем в детский мир? — спросил он.
— В таком виде и поедем? — спросила его женщина.
— Понял, побриться, переодеться и к вам, — он счастливый заторопился вниз по лестнице.
Он любил ходить с ней и детьми по магазинам, не считая денег, покупал все, что просят дети. Правда потом перед кассой Варя решительно оставляла только треть покупок, и сразу становилось ясно, кто в доме хозяин.
Леха гордился тем, что научил обоих детей ездить на велосипеде, а Жорка, держась за его плечо пробовал плавать. Так и плыли в бассейне: с одной стороны Настя, с другой Жорка.
По командировкам Леха мотаться перестал. Ушел из-за ранения в запас, нашел работу в солидном банке, Катька больше не приставала и жизнь, вроде как, стала окончательно налаживаться. Если-бы не Галина Михайловна…
Варина мама решилась все-таки переехать и сделала она это в одночасье. В тот день, он никак не ожидал, застать своих любимых в слезах. Настя, билась в истерике, а Жора, ничего не понимая, бил бабушку Галю кулачками по ноге. Варя, рыдая, кричала, что-то ужасно бессвязное.
— Мама, мама, как ты можешь, такие ужасы, не смей такие слова, не смей!
Алексей оторвал от бабкиной ноги Жорку. Взял его на руки, Настю отвел ванную умываться, а потом обоих закрыл в детской.
— Вот смотри, смотри, как он детей твоих лапает, кошка ты, а не мать.
Он сначала даже не понял, отчего Варя кошка, но тут такие пояснения полились из уст ее матери, что хоть святых выноси. Со слов Галины Михайловны, он был убийцей, отморозком и извращенцем, а Варя бесхребетной тряпкой. Вынести этот ор не было сил и Алексей открыл дверь, схватив бабу Галю в охапку понес к своей машине. Терпел во время дороги и оскорбления, и не слабые кулаки стареющей дамы, пока не въехал на территорию загородного мотеля. Леха, оплатил комнату и питание, и попросил Вадима, старого знакомого по интернату, который содержал эту гостиницу, присмотреть за старушкой.
— Хоть часа на три ее задержи, очень надо, дети в истерике.
— У тебя дети? Когда ты успел?
— Да долго объяснять, да и непросто.
Оставил Галину Михайловну за городом и возвратился домой.
Он поднял Варю, которая лежала на диване свернувшись калачиком, и отнес ее в спальню. Лег с нею рядом одетый, и не спал всю ночь, охранял ее сон. Когда она, иногда, всхлипывал во сне шептал, как ребенку: «Тише, тише. У Мишки боли, у зайца боли, а у Вари заживи».
За ссорой с мамой, и ее отъездом, в дом «пришел» грипп, дом превратился в лазарет, и единственным здоровым в нем был он. Это были самые тихие дни.
Варя шла на поправку медленно. Её мучил утренний кашель и изматывала температура. Леха, взял отпуск за свой счет, с утра развозил детей, кого в садик, кого в школу. Не брезгуя, выносил грязные салфетки и засыпал не на диване, а около Вари. На выходные готовил обед, мыл с хлоркой полы, или просто сидел, смотрел, как любимая женщина читает книгу.
Но тихие дни когда-нибудь кончаются. В тот вечер, Варя, отложив книжку, подвинулась к нему, близко, близко. В зеленых глаза ее таилась грусть. Сердце Алексея сжалось и он не выдержал, сначала притянул к себе, обнял и начал целовать ее, в лоб, потом в висок.
А когда Варя сама просто дотронулась до его губ своими, горячими и нежными, он дрогнул. Они целовались долго и страстно, а потом его любимая женщина откинулась на подушки и равнодушно сказала:
— Прости, я не хочу тебя, и никогда не захочу. Уходи.
Он склонился над ней и попытался увидеть улыбку на губах и смешинки в глазах. Ничего подобного, взгляд Вари был спокоен, хотя дышала она прерывисто и возбужденно. Алексей попытался снова ее поцеловать.
— Уходи, убирайся, убийца! — неподдельная боль исказила ее прекрасное лицо.
Она вновь прогнала его, а он вновь ушел.
Прошел месяц, потом другой, она не звонила, он тоже. Он не знал, как она плачет ночами, уговаривая себя: «Так надо, пусть будет счастливым. Так надо». Она не видела, как седина побелила его виски, как бессонница мучит его до рассвета.
Листочки с переписанным «личными номерами» наконец-то дождались своего часа, Алексей встретился с «Батей».
Батя отдавший армии почти двадцать лет службы, был спортивен и подтянут, как лейтенант, седина его нисколько не старила, и только глаза выдавали возраст, очень уж пронзительный был у отца-командира взгляд.
Для Алексея командир действительно был почти отцом. Часть ВДВ, в которой служил «Батя», взяла на поруки пацанов из интерната. Леха и еще трое ребят стали «сыновьями полка», и школу будущий лейтенант Егоров закончил только благодаря «Бате». Конечно, после училища Алексей просился в «свою» часть и его рапорт исполнили. В мирной жизни у них тоже было заведено, что Леха отзванивается хотя бы раз в месяц, и если нет командира, то жене его отчитывается о своей «мирной» жизни. И это не унижало, а скорее дисциплинировало.
Декабрь в столице выдался хоть и теплым, но снежным, в горах, судя по метеосводкам тоже. Алексей представлял, как ребятам там трудно.
С командиром они повстречались весной, «Батя» выслушал его очень внимательно, аккуратно переписал числа в блокнотик.
— Будь на связи. Приеду с Кавказа, займусь этим делом вплотную.
Но так и не позвонил, толи дело было слишком серьезным, толи не было времени.
А потом они встретились, но уже командир лежал в алом гробу, погиб он, прикрывая отход своих ребят. Боевики занимали высотку и били наверняка, а их группа просто завязла в зарослях кустарников, разыгрался буран, видимость была никакая, и соседние отряды тоже ничем не могли помочь.
Так и оборвалась эта ниточка, но Алексей решил просить помощи в ветеранской организации, люди там были серьезные и неравнодушные.
Пришли майские праздники, весна вступала в свои права, дождями, горячим солнцем.
По ночам ныли шрамы, не давая уснуть до утра, под утро он все — таки пил обезболивающее и проваливался в беспамятство, словно в пропасть. Сны были такие же изматывающие, как и боль, только боль ломала тело, а сны душу.
Во сне он, то убивал Тимура, то брал в плен и помогал сбежать. И снилась Варя, какой он ее никогда не видел: со счастливым лицом умиротворенной женщины, но сладостно ей было не с ним, а с Тимуром.
Не хотелось ничего, он звонил на работу и брал отпуск за свой счет, он не пил, но тоска была такая, что один раз даже достал трофейный пистолет.
Потом «отпускало», начинал снова бегать по утрам в сквере рядом с домом, приходил на работу, и все восхищались: «Вот мужик настоящий, пьет, а выглядит, словно огурчик».
