3.
Я вышел из подъезда и огляделся. Двор, вопреки ожиданию был пуст.
— Вот блин, вечно так, — подумал я — грёбаные акционеры, организация нафиг. Зачем я только связался с вами, дураками. Закурив я неспешно двинулся вдоль дома к выходу на тротуар, туда, где стоял газетный киоск. Листать по утрам хронику давно вошло у меня в привычку.
— Ты Марат? — обдав меня запахом мерзкой фруктовой жвачки сшамкал сзади заговорщицкий голос. Я обернулся и чуть не столкнулся с высоким молодым парнем.
— Марат, а что?
— Олег, — представился мне парень и сунул для рукопожатия узкую ладонь, — я от Сергея. Пошли быстрее, наши уже все там. Слышишь музыка играет, это шествие собирается. Через полчаса начнут свой «крестный ход».
Мы пошли. Олег, подпржунивая на носках шел впереди, я за ним. Олег выглядел типично для участников различных молодежных организаций, как официальных, так и неформальных. Прыщавый рахитичный юнец. Длинные, собранные в хвост волосы, очки, черный балахон, рюкзачок, штаны заправленные несмотря на жару в тяжелые, с высоким берцем военные ботинки. Я таких ребяток повидал немало и посещая по редакционному заданию организуемые цехами пикеты у управ, и глядя по телевизору на какие—нибудь выступления у посольств зарубежных государств.
На них неизменно присутствовали такие вот очкарики, что—то кричали хором, вздымая кверху щуплые кулачонки, жгли какие—то чучела, рядились, в зависимости от повода для протеста в какую—то бутафорию, — то в костюм дяди Сэма, то в каску и плащ—палатку. Лица у них, один в один были как у этого Олега — безвольные, с одинаковой смесью одухотворения и экстаза от нахождения в толпе себе подобных.
Выглядели они жалко. Как зомби. И, как и любой зомби, стали они таковыми от укуса в голову. Только вместо отравленной слюны их укусили брошюрками идеологов, затем пригласили на лето в молодежный лагерь у озера, где они тотчас засрали все берега, а им окончательно засрали мозги и подарили пейджер. Ну или не приглашали ни в какой лагерь, а просто подтянули в толпу. Мол, если будешь с нами, то и гопники не страшны. Ибо мы — сила.
В общем умело используя тупость и узколобость, вбив в голову что необходимо иметь собственное мнение и под видом его насадив свое, сыграв на комплексах, ловкие циничные дельцы вербовали таких идиотов пачками, формируя новое послушное стадо, карманный гитлерюгенд. «Ваши», «Ихние», «Нынешние», «Молодая поросль» — число карманных стад в последнее время росло в геометрической прогрессии и в телевизоре их, очень даже неспроста, полюбили. С утра в новостях показывали как они борются с наркоманией кося посевы конопли, днем, как они блокируют проходную якобы экологически опасного предприятия, вечером в программе был сюжет, как стадо этих очканов жжёт на площади книги писателя, не постеснявшегося в романе упомянуть ХУЙ. У них самих в обладании естественно была только ПИСЬКА, и, как и положено письке, весьма скромных размеров. От этого бутафорского ханжества тошнило.
* * *
Я бы ни за что не подумал, что могу пересечься с этими барашками иначе, чем случайно забредя к ним на пастбище. Но выпивая в компании менеджера Сереги и парочки едва знакомых девиц с третьего этажа, в одном из близлежащих к офису кабаков традиционное пятничное пиво я вдруг оказался участником внезапной вербовки в эту секту недолеченных придурков.
— А что, Марат, — спросил меня Серега, когда наши спутницы, что называется, поднахлестались, и отчалили к барной стойке трясти телесами в волнах танца, — говорят ты у Коновалова интервью брал?
— Ну да, сегодня Дед с утра отправил. Срочно, говорит. Пришлось нестись во весь опор. Потом еще полдня редактировал, аж устал. В понедельник будет в номере. А что?
— Да так, ничего. Просто Коновалов этот, ну он мутный какой—то вроде, нет?
— Да не особо мутный. Не мутнее всех этих пидарасов.
— Каких таких пидарасов?
— Да всех. Что в Вече, что в Концах, что в Цехах — везде одни пидарасы.
— Это точно. — Засмеялся Серёга. — Хорошо, что ты это понимаешь.
— Ой, Серёга, кто этого не понимает? Ты чего спросил—то? Знаешь, есть такое мнение, что если коллеги типа заговорили на пьянке о работе — значит уже напились. А если…
— А если о политике, — подхватил Серёга, — значит уже пора по домам! Знаю, знаю. Давай тогда выпьем, что ли.
Мы выпили. Разговор как—то сам собой уполз в сторону и неожиданно выскочил на утреннее происшествие, когда я, переходя дорогу столкнулся с каким—то манерным, пахнущим женскими духами придурком.
— Ты извини, Серёга, — сказал я, когда он мне напомнил про этот, уже забытый мною инцидент, — извини что я там ну это, сгрубил. Просто по утрам я заведенный какой—то в последнее время. Все как—то мне остопизживает потихоньку.
— Да нормально все, Марат, у всех так. Просто я подумал, что эти педики многим в последнее время дорогу стали переходить.
— Ну, — расхохотался я, — тебе то они как дорогу перешли, что ты о них заговорил.
— Не, ну как, вон их это, хотят узаконить типа, не слышал что ли?
Я слыхал, краем уха, про эти дела. Суть была в том, что в нашем обществе во главу угла и управления было поставлено всеобщее цеховое устройство. Цеха, объединявшие людей по принадлежности к профессии и отрасли либо сами выбирали выборных в Вече, либо, при незначительности Цеха, объединялись в Концы по нескольку цехов и двигали выборных уже от Концов. Вече, в свою очередь, назначало правительство и от того, насколько сильные личности представляли в Вече Цеха и Концы зависело, насколько серьезно министерства будут продвигать цеховые интересы.
По началу подобная цеховая система позволила уберечь государство от стремительного посткоммунистического развала. Вместо того, чтобы делится по национальному признаку, страна разделилась по признаку профессиональному, а это уже совсем другие интересы. У профессиональных сообществ цель одна — выгода и во благо этой выгоде они и стали действовать. Страна была спасена, но архаика цеховых обществ мешала ей развиваться дальше. Люди хотели больше свободы, но Цеховые уставы ее сдерживали.
Цеха, через своих представителей, приспособились ушло манипулировать политической системой, научились ловко присваивать излишки, делиться с кем надо и эксплуатировать ресурсы. Бандиты тоже влились в цеха, встроившись, где как посредники, где как поставщики, где как потребители в цепочки производственных отношений. Но современный глобальный рынок требовал отмены всей этой архаики. Реформы назрели.
Об этом много говорилось, это дело обсуждалось, обросло обширной полемикой. Размножились и разрослись различные, ни на что не влияющие общественные организации. Политизация, что называется, зашкалила. Под всю эту говорильню удалось вытрясти у Запада много денег, когда в виде грантов, когда в виде кредитов, когда в виде инвестиций. Деньги были попилены, поделены и припрятаны. Хотелось еще, тем более что ничто так не развращает, как дармовые деньги. Любой, кто выигрывал в лотерею хоть сто рублей вам это подтвердит.
Запад, подумав, подкинул ещё. Потом ещё. Выждав, для приличия, два срока, наконец понял, что его водят за нос и стал требовать уплаты долга. Как ни сладко было жить на халяву, но приходилось идти на уступки. Что ж, решили наши изворотливые умы, вы хотите реформ, вы хотите изменений общества, вы хотите переустройств и обширных демократий — сделаем.
Был придуман великолепный план, по которому главный выборный орган страны, Вече, будет реформирован. Что место в нем получат не только цеховые представители, все как один, будь то сталевары или художники, но выразители профессиональных интересов, но и представители общественных организаций, то есть выразители прихотей и придурей. А чем это не демократия?
Опять началась бурная и долгая полемика, обсуждалось, кто, от каких организаций, как, в каком порядке будет избираться. Цеха противились, видя в этом угрозу своим привилегиям, но процесс, что называется, уже пошёл.
Первыми сориентировались бандиты. Они и так уже были ловко встроены в цеха и получали свою как они её оригинально переназвали из библейской малой толики «долю малую». Теперь же они стремились подмять под себя и нарождавшийся ресурс. Итак, первыми общественными организациями стали ведать бандиты. Силовики в противовес им тоже насоздавали фондов, организаций локальных ветеранов и стали отжимать с едва нарождавшегося общественного поля всех остальных — дурковатых идеалистов—диссидентов, увлеченцев, националистов и прочих филателистов — автолюбителей. Две могучие силы зачищали себе место на свежей поляне, готовясь к схватке.
