— Не надо никем становиться. Совсем наоборот, надо перестать плодить отражения ярлыков, что бы на них ни было написано. Тебе не нужен даже ярлык с надписью «зеркало», потому что ты и так зеркало, с самого начала. Ты никогда не был ничем другим. Но это необычное зеркало. Это зеркало, которое нельзя разбить, потому что оно везде. Кроме того, его нельзя увидеть, потому что оно нигде. Оно ни из чего не сделано. Оно просто есть. Но о том, что оно есть, можно узнать только по отражениям, которые в нем появляются. Ты — это все, что отразится. И ничего из этого.
Митя задумался.
— Но ведь у меня должна быть какая-то… Какая-то своя собственная сущность?
— Вот как раз в этом она и заключается.
— А что такое все то, что я вижу?
— Просто отражения. Они выглядят очень убедительно, потому что отчетливо видны и их можно потрогать, но на самом деле они нереальны, потому что от них ничего не останется, когда на их месте появятся другие. А зеркало, в котором они возникают, невозможно ни увидеть, ни потрогать, и оно тем не менее единственная реальность. И все, что бывает наяву и во сне, в жизни и смерти — это просто мираж, который в нем виден. Это так просто, что никто не может понять.
Голова была уже совсем близко — еще несколько оборотов, подумал Митя, и все. Теперь ее окружала корона темного пламени — оно было почти невидимым, но его жар становился сильнее с каждой секундой.
— А что нужно сделать, чтобы убрать от зеркала черную дыру? — спросил Митя. — Сейчас самое время.
— У светлячков есть тайный метод побега из черной дыры. Он состоит из двух частей. Сначала они поворачивают зеркало строго определенным образом, оставляя в нем только ярлык «зеркало». Эта первая часть называется «прибыть на полюс». Считается, что полюс черной дыры — это место, где на ней хранится ярлык со словом «зеркало».
— А вторая часть? — спросил Митя.
— Она называется «развернуть зеркало».
— И как это сделать?
— Ты ничего не делаешь. Ты прибываешь на полюс и ждешь.
— Чего?
— Ты просто полагаешься на бесконечное милосердие, которое по какой-то причине присутствует в пространстве.
— А где гарантия, что оно себя проявит?
— Если ты не будешь в это верить, — сказал Дима, — оно не проявит себя никогда. Оно приходит из твоего собственного ума, как и все остальное. Все зависит только от тебя самого.
— А что это такое, бесконечное милосердие? — спросил Митя, щурясь от жары. — Какую оно имеет форму?
— Реши сам, — сказал Дима. —Я?
Дима кивнул. Митя задумался. Как назло, ничего не приходило в голову. Потом он вспомнил слова Димы про шляпу Мебиуса.
— Хорошо, — сказал он. — Милосердие имеет… Милосердие имеет форму шляпы!
Дима не ответил, только повернулся спиной к стене невыносимого жара, исходившей от черной головы.
— Что, неправильно? — испуганно спросил Митя.
— Сейчас проверим.
Прошло несколько секунд, и снова откуда-то подул холодный ветер. Жара сразу спала, а затем на границе видимости появился светлый дискообразный предмет. Он быстро приближался, и Митя с изумлением увидел плетеную шляпу. Прежде чем он успел что-то сказать, она налетела на него и он оказался в похожей на пещеру тулье. Его прижало к жесткой поверхности, потом несколько раз ударило о твердые сухие стены, и он услышал музыку милосердия.
Он сразу понял, что это она, хотя до него донеслось всего несколько тактов, прилетевших, наверно, из того недостижимого мира, о котором говорил Дима.
А затем все вокруг стало совсем как в любой другой вечер — прохлада ночного воздуха со всех сторон, темные деревья бульвара и дрожащие со всех сторон огни огромного города.
Из всей семьи про нависшую опасность знал только отец. Минут через десять после того, как семейный совет кончился, он подкрался к двери в комнату дочери и стал слушать. Сначала до него долетали только быстрые шаги — девочка ходила по комнате взад-вперед. Потом шаги стихли и заиграла музыка — какая-то песенка на испанском. Поняв, что он больше ничего не услышит, он деликатно постучал в дверь.
—Да!
Девочка сидела за столом и что-то рисовала на листе бумаги.
— Эй, — позвал отец.
Девочка даже не повернулась. Но отцу достаточно было одного взгляда на ее спину, чтобы понять, что ситуацию может спасти только что-то чрезвычайное.
— Сказать, почему ты так хочешь поехать в эту Доминиканскую республику? Сказать? Это все из-за крошечного квадратика бумаги.
— Какого квадратика? — не оборачиваясь, спросила девочка.
— Вот, — сказал отец, снимая со стены шляпу из пальмового листа. — Вот здесь, внутри. Видишь, бумажка со словами: «НепсЪо а! тапо, КериЬПса Погтшсапа». Всего одна бумажка, и столько проблем у всей семьи…
Девочка не ответила, только включила стоящую на столе лампу.
— Ты понимаешь, что это слишком для нас дорого? В этом году мы никак не сможем. Я ничего не хочу обещать, но, может быть, это получится в следующем году. Если ты будешь…
Он не договорил. Девочка вдруг завизжала и вскочила на ноги. Стул, на котором она сидела, опрокинулся на пол. Отец увидел метнувшуюся по стене тень, а потом — двух серебристо-серых ночных мотыльков, непонятно откуда взявшихся в комнате. Странным было то, что они летели рядом друг с дружкой, словно были связаны невидимой нитью. Они описали вокруг лампы рваный круг, потом второй, потом третий. Из-за теней, запрыгавших по стенам, мотыльки казались гораздо больше, чем были на самом деле…
— Не бойся, — сказал отец, распахивая окно на улицу. — Ничего. Сейчас…
По одному подхватив странных мотыльков шляпой, он выкинул их на улицу.
— Ну вот, — сказал он, закрывая окно и снова включая лампу. — Вот и все.
Девочка подошла к нему и виновато обняла его. Ссора была позади. Это было ясно, но на всякий случай отец решил укрепить только что наведенный мост.
— Ты у нас испанский учишь, — сказал он. — О чем эта песня? Которая сейчас играет?
— Я не все понимаю, — сказала девочка.
— Хоть примерно.
— Попробую… Так. Он поет о том, что где-то на земле живет ночной мотылек, который сделан из света. Он летает одновременно во многих местах, потому что… Потому что он знает, что ни одного из них на самом деле нет. Он сам создает тот мир, по которому он летит, и за все, что в нем происходит, отвечает только он, но это ему не в тягость… Тут я не до конца поняла, кажется так: он знает, что на самом деле в этом мире нет никого, потому что все мотыльки просто снятся друг другу и ни одного настоящего среди них нет. И если после дня наступает ночь, то только потому, что мотылек хочет этого сам, хоть и не помнит, почему…
Девочка нахмурилась, старательно вслушиваясь в слова.
— А это припев, — сказала она. — Хоть ночью исчезает синее море и белые облака, зато становятся видны звезды, и мотылек делается совершенно счастлив, потому что вспоминает, кто он на самом деле…
Отец улыбнулся, погладил ее по голове и победоносно подмигнул лампе в виде черной голо —вы — не то какого-то древнего бога, не то фараона. У фараона было хмурое и сосредоточенное лицо. На его голове была треснувшая тиара, в которую была ввернута лампочка, а на подставке красовалась большая золотая надпись «Welcome to Hurghada».
