Экзамен
И вот зашла Мартова. Она аккуратно прикрыла дверь и посмотрела на экзаменатора. Сергей Сергеевич кивнул, делая приглашающий жест рукой. Больше в классе никого не было, потому что Сергей Сергеевич не терпел одновременности.
— Здравствуйте, Мартова. Берите билет.
Девушка подошла к столу, за которым сидел Сергей Сергеевич, и взяла одну из перевёрнутых бумажек. Рука её при этом немного дрожала.
— Покажите, — попросил Сергей Сергеевич.
Старшеклассница подняла билет так, чтобы он видел номер.
— Билет сорок один. Садитесь, готовьтесь.
Мартова пошла к парте, села и подтянула к себе черновой листик из неровной кучки. Склонившись над билетом, она напряжённо стала его изучать. Сергей Сергеевич смотрел на Мартову и не мог понять, откуда берётся то неясное золотистое сияние, сопровождающее её: может быть, с кончиков прозрачных волосков, покрывающих кожу девушки, или с крошечных сверкающих капелек, вделанных в мочки её ушей, или так пахнут цветы, которыми притворяется её дезодорант? Сергей Сергеевич представил себе, как дома Мартова поднимала голые руки и прыскала дезодорантом выбритые подмышки, откуда наверняка пахнет обычным девичьим потом, крутясь у зеркала. А потом она задрала себе юбки и прыснула из флакона в трусы, звонко рассмеявшись от своей дерзости, ох эта Мартова, она несомненно всё время выкидывает что-нибудь в таком роде, когда её никто не видит, или с подружками, а над таким, как Сергей Сергеевич, они попросту хихикают.
Школьница между тем начала что-то писать, слишком сильно стискивая ручку влажными тонкими пальцами и тупо глядя в листок. Глаза её двигались. Сергей Сергеевич не сомневался, что Мартова пишет какую-нибудь чушь. И не случайную чушь, над которой можно было бы и улыбнуться в такой солнечный июньский день, когда за окнами застыли верхушки тополей на фоне идущих в неведомое облаков, листья оплетающих институтский забор диких виноградных лоз словно отлиты из зелёного железа, и одуванчики испрещили яркими пятнами душные нагретые газоны, в такой день присесть бы в тени парковых деревьев на лавочку и взять руками тёплую, надутую грудь вот этой самой Мартовой, можно и через платье, лифчик сейчас всё равно никто не носит, взять её руками, повторяю, тёплое, живое, только проросшее вымя, и несильно стиснуть, изменяя форму, так чтобы Мартова зажмурилась от сладостной боли и дырочки в сосках её расширились в свою сухую ещё глубину, так вот, не случайную, ветреную чушь пишет сейчас Мартова в своём черновике, а опостылевшую, глупую ахинею, какую писали, пишут и будут писать ленивые ученицы, с дурацкими ошибками, вызванными не незнанием даже, ведь Мартова готовилась и старалась, а скудоумием, разнеженностью девичьего куриного ума, раздражающей безалаберностью, той безмозглостью, что объясняет закономерные вещи чёрт знает чем, вместо того, чтобы попытаться их понять. Всё им скучно, этим смазливым девицам, на уме у них одни колготки, туфельки, цепочки, накладочки и прокладочки, настолько уж они поглощены функциями собственного глупого организма, только одного они хотят, хоть они и сами себе порой не скажут, а только терзаются смутной тоскою, лежат в тёмных комнатах, уткнувшись лицами в стенки и мочат подушки тёплыми слезами, а причина тому одна и та же, одна и та же, и зачем их вообще чему-то учить, зачем это измывательство над науками?
— Достаточно, Мартова, идите отвечать, — раздражённо сказал Сергей Сергеевич. Хватит с него этого театра.
— Но я ещё не готова, — робко попыталась возразить Мартова.
— Вы уже готовы, — со злым ехидством процедил Сергей Сергеевич.
Мартова встала, растерянно собирая листочки.
— Давайте, давайте, — поторопил её Сергей Сергеевич. — Пятый час уже тут сижу.
Мартова подошла, села на стул рядом с преподавателем и стала искать среди бумажек первую. Руки её дрожали ещё сильнее.
— Начинайте, — сказал Сергей Сергеевич, устало сомкнув и снова растворив глаза.
Мартова прочитала вопрос и начала отвечать. По мере рассказа голос её становился легче и увереннее. Сергей Сергеевич задал ей несколько вопросов. Она отвечала просто и ясно, только пальцы, которыми она машинально убирала волосы со лба, тряслись, как невесомые листочки луговых осин. Сергей Сергеевич перешёл ко второму вопросу, потом к третьему. На третьем вопросе Мартова запнулась, видно было, что она не успела продумать ответ заранее до конца. Некоторое время она молчала, думая, лицо её не было сосредоточено, а бледно напряжено, как бывает у предсказателей в момент вещего зрения, и дрожали не только полусогнутые у лба пальцы, но и губы девушки, тщательно покрытые ровным слоем розовой помады. Сергей Сергеевич внимательно наблюдал за ученицей, сердце замерло у него в груди, дикая, холодная дрожь прошла сквозь него, рассыпаясь и тая. Он до боли сжал в руке чернильную ручку и не мог даже дышать. Вдруг Мартова отвела руку от лица и стала говорить. Она говорила, Сергей Сергеевич слушал.
— Вы говорите чушь, — сказал он, когда студентка кончила. И эти слова были тревожны и интересны, как первый ввод члена в её полное незнакомой сырости влагалище. — Всё, что вы сказали — ерунда.
Мартова слегка покраснела, почувствовав, как срывается с того тонкого циркового каната, по которому шла весь экзамен, забывшись в волшебном неистовстве преодоления. Она попыталась поправиться, переформулировав ответ.
— И продолжаете говорить ерунду, — спокойно сказал Сергей Сергеевич. — Какая глупость — то, что вы говорите. Как можно нести такую околесицу, Мартова, вы же совершенно не думаете, что говорите.
— Простите, Сергей Сергеевич, — пролепетала Мартова. — Я сбилась. Я сейчас поправлюсь.
— Вы не знаете материала! — резко каркнул экзаменатор, прыснув в щеку девушки капелькой слюны. — Вы не знаете материала, Мартова, вы не готовились.
— Я готовилась, — тихо сказала Мартова, голос её заметно сгустился от надвигающихся слёз.
— Нет, милая, вы не готовились. Вы ленивы и глупы. — Сергей Сергеевич увидел первую слезинку, которая возникла на ресницах Мартовой. — Вы совершенно бестолковы, Мартова, вы просто дура. Вот истина, которую вам следует запомнить. Вы слышите меня?
— Слышу, — прошептала Мартова, борясь со слезами.
— Повторите, что я вам сказал.
— Вы сказали, что я дура.
— Нет, Мартова, не так. Это истина, это не «вы сказали». Как надо повторить?
— Я дура.
— Правильно. Пожалуй, я всё же поставлю вам тройку, хоть вы и дура.
— Сергей Сергеевич, спросите меня ещё, — заныла Мартова, и слёзы покатились по её щекам. — Пожалуйста.
— Ты что, хочешь четыре?
— Пожалуйста, Сергей Сергеевич, пожалуйста, — Мартова смотрела на него помутневшими от слёз глазами, молельно сложив руки в виде китайского символа борьбы мужского и женского начал. Она задыхалась от своих слёз.
— Хорошо. Но сперва перестань реветь. Прекрати реветь!
Мартова поспешно вытерла ладонями слёзы, всхлипнула и ещё раз вытерлась.
— Я поставлю тебе пять, если ты сейчас пописяешь, — чётко проговорил Сергей Сергеевич. — Не вставая, просто пописяешь, под себя. В стул.
Мартова покраснела и опустила глаза.
— Ну, — сказал Сергей Сергеевич. — Пописяешь?
— Я… — тихо сказала Мартова. — Я не могу.
— Ты можешь, Мартова. Наташа. Ты можешь. Ты ведь делаешь это по нескольку раз в день.
— С… Сергеевич… пожалуйста… — прошептала Мартова.
— Наташа, это же не больно. Представь себе, что ты дома, на своём унитазике, ну? Сидишь в туалете, дома, никто тебя не видит, ну, Наташенька, пись-пись…
Мартова дёрнулась, чтобы встать, но Сергей Сергеевич крепко схватил её за локоть.
— Ну немножко, Наташенька.
— Я не могу, — вывернула из себя девушка. Голос её стал хрипловатым.
— Ну немножко, Наташенька.
— Я не могу, — слова давались Мартовой трудно, будто её сильно тошнило. — Мне запретили.
— Кто? — затаив дыхание, спросил Сергей Сергеевич.
— Они. Они запретили. Они делают вот так, — Мартова раскрыла рот и всунула туда сжатую руку. — А мне так больно. Я не хочу. Я должна писять только когда с ними. Не на улице, не в гостях, только с ними. Так они сказали. Только тут, только с нами, иначе мы ревнуем, — Мартова снова заплакала, не в силах больше говорить.
— Ну-ну, Наташенька, ничего страшного, они и не узнают, они не заметят, ты немножко, совсем чуть-чуть, ты трусики приспусти, расправь платье, вытащи его из-под попы, и в стул, просто в стул, самую малость, оно и пахнуть не будет, они ничего не узнают. Ну давай, Наташенька, давай, ну давай, скоренько.
Мартова, плача, засунула руки под платье и поёрзала, спуская трусы.
— Ну давай, давай, Наташенька, — шептал Сергей Сергеевич, всё ещё держа её за локоть. — Ну Наташенька.
— Не получается, — горько всхлипнула Мартова.
