— Юра, — отвечает Ботик с запинкой, словно удивляясь тому, что у него есть нормальное имя.
— Так вот, Юра, считай, что тебе крупно повезло. Мне жаль твою мать, и я решил не наказывать тебя, хотя стоит… Да и тебя мне малость жаль… Ты сам не понимаешь, в какие игры играешь; даже дикие звери не травят жертву зря, удовольствия ради. Неужели ж ты более глуп, чем звери?.. Ты был когда-нибудь в зоопарке?
Ботик с удивлением смотрит на отца:
— Нет… А чего я там не видел?
В воскресенье я захожу за Ботиком. Он один, на столе кучей навалены тетради, учебники, но что-то не чувствуется, чтобы Ботик занимался. Мать то и дело входит в комнату, приносит белье, развешивает его здесь же, на веревке. Ботик сразу склоняется над тетрадями. Весь он будто бы поглощен решением задач.
Я-то знаю, что он в жизни не решил ни одной задачи, все списывает у меня: и диктанты, и контрольные по алгебре, геометрии, даже сочинения.
А сейчас он вроде бы арестован. Вот почему с такой тоской смотрит он в открытое летнее окно.
— Можно он пойдет со мной в зоопарк? — с некоторой робостью я обращаюсь к его матери. Я ее немного побаиваюсь. Мне кажется, она ни с того ни с сего может меня резко обругать, постоянна! заряженность на взрыв, на скандал чудится мне в быстрых, суетливых движениях рук, в непрерывно меняющемся выражении зеленых глаз.— Мы пойдем с моим отцом.
— С твоим отцом? — Она задумывается.— А где он?
— Там, на улице, ждет меня и Ботика. То есть Юрку,— поправляюсь я.
— Вообще-то я Юрку не выпускаю. Месяц он будет сидеть дома за свои художества.
Ботик мрачно смотрит на мокрое белье, на свои синие трусы, латаные рубашки, штопаные носки. Мне кажется, он с радостью полез бы в клетку к любому хищнику, лишь бы не сидеть дома.
— Значит, с отцом? — переспрашивает она и подходит к окну.
С высоты четвертого этажа открывается улица, где у стеклянного стенда с «Известиями» стоит мой отец и поджидает меня с Ботиком.
Зоопарк — это тюрьма зверей. Слова отца. Мы проходили мимо узких кукольных клеточек, в которых тоскливо дремали лисы. Потом шли мимо большого вольера, где мрачно и лениво, в глубоком утомлении от людей на шестке свернулась в клубочек маленькая худенькая рысь, то пряча, то открывая свои потухшие узкие глаза.
— Да, тюрьма зверей, это и на первый взгляд ясно… Но не так-то просто все. Они лишены свободы, движения. Но они несут свою муку за всех других вольных зверей на земле. Чтобы люди узнали зверей получше, чтобы их полюбили, а значит, чтобы перестали их истреблять. Вот для чего они здесь… Конечно, клетки и вольеры надо бы расширить. Со временем сделают… А сейчас города и села еще в руинах, люди живут в землянках, бараках. Значит, зверям надо еще подождать.
Мы ходим от клетки к клетке, от загона к загону. Зоопарк недавно открыли. Звери тоже были в эвакуации, о сейчас их привезли назад, домой, точнее, в их привычную тюрьму.
Отец очень много знает про зверей и может рассказать гораздо интереснее и больше, чем то, что написано на подвешенных к клеткам табличках. Но смотрит он на зверей так, будто видит в первый раз.
Позже, когда я стану старше, я прочитаю в его научных работах о свойствах целенаправленного поведения животных, о мотивационных состояниях, которые делятся на три стадии, о безошибочности их инстинктов. Я прочту у него об агрессии и умиротворении животных, и многое удивит меня простым и точным обобщением. Он проанализирует и прокомментирует труды великих отечественных и мировых биологов почти на всем протяжении истории этой науки, предметом его исследований будут Линней, Ламарк, Кювье, Жоффруа Сент-Илер, Мечников.
Там, в частности, упоминалось и о «Размышлениях о природе» Бонне, посвященных всем друзьям истиной добродетели. В этих размышлениях Бонне звено к звену создавал непрерывную цепь в жизни, связанную незаметными переходами, промежуточными звеньями. Первое звено — атом минерала, последнее — небожитель, самый совершенный из херувимов. Даже смерть, считал он, не прерывает той цепи, так как каждое отдельное существо является носителем всех будущих зачатков… Там же я с изумлением прочитал о теории Робине. Он утверждал, что все усилия природы были в конечном итоге направлены к, одной цели — создать человека. Все виды животных Робине считал неудачными попытками сотворить человека. Не только безьяны казались ему неудавшимися людьми, но и другие животные, даже собаки…
Отца — исследователя и историка биологии, философа — интересовало познание причинно-исторической обусловленности, единства органического мира, связанное с методом гомологии.
Вот этим менее исследованным проблемам истории эволюционной идеи посвятил он свои труды о Жорже Кювье и его великом оппоненте Жоффруа Сент-Илере.
Фундаментальный труд отца о Жоффруа Сент-Илере с интересом изучали французские историки биологии.
Жоффруа Сент-Илер… Это имя было знакомо мне с детства, как имя давнего друга или родственника.
А пока мы ходим по зоопарку и смотрим на «неудавшихся людей», по определению Робине. «Неудавшиеся люди» прыгают, скачут, тянут лапы, похожие на руки, сардонически хохочут, отворачиваются, бесстыдно выставляют красные блестящие зады. Ботик смеется. Он впервые в жизни в зоопарке. А я всякий раз с некоторой жутью отмечаю в их движениях, жестах, взглядах что-то пугающе похожее, словно они уловили самое жалкое, суетливое, животно-цепкое в нас и нам же это показывают. Своего рода комната смеха. Только зеркала раздвинуть: не в пространстве, а во времени, в тысячелетиях.
Тогда в зоопарке было меньше зверей, чем сейчас, но встречались замечательные, их сегодня редко где увидишь. Например, самые разумные из всех «неудавшихся человеков»: гориллы и шимпанзе.
Мы сидим на лавке. Отец купил нам мороженое.
Резко, гортанно кричат птицы, названия которых мы не знаем. У них подрезаны крылья, потолок их полета невысок, и они все время ударяются о прутья решетки.
Отец рассказывает о дроздах. О скромных лесных дроздах… Дрозд строит основание гнезда, ищет прутики покрупнее. Затем из более тонкого материала делает боковые стенки, собирает глину и формирует чашу гнезда. Ее он выстилает травкой и волосками и только тогда начинает жить.
— Мозговитая птица,— ухмыляется Ботик.— Выходит, умнее человека. Вот у нас Дегтярев, сосед, напился и хотел дом спалить. Насилу мы его скрутили.
— Есть птицы и помозговитее, чем дрозд,— говорит отец.— Но и дрозд делает свое дело — ему это подсказано инстинктом. Он не осознает свою конечную цель, но осуществляет ее. Он точно идет к цели, причем по этапам. Это как бы серия подцелей: оформление дна, постройка чаши… Каждый из этих актов он делает точно, как механизм,
— Силен дрозд! — кричит Ботик и кидает в клетку с птицами остаток вафли от мороженого.
Птицы бросаются на сладкий и мокрый комок вафли, растаскивают его мгновенно, стучат клювами по земле, куда пролились капли мороженого.
— Жадные,— говорит Ботик,— из-за такой ерунды дерутся.— Он все же относится к животному миру с некоторым недоверием и презрением.
— Они дерутся из-за куска,— отвечает отец.— Зато они никогда не будут драться просто так. Человек может убить просто так, из озорства, зверь никогда просто так не убьет, да он вообще не любит убивать, кроме случаев необходимости, охоты. У них агрессия вызвана обстановкой или борьбой за пищу, за самку. У них есть свои охраняемые участки. Например, орланы охраняют участок около четырех километров, и только на нем они добывают свою пищу. У хищных птиц пища и территория связаны друг с другом, а чайка не может обеспечить себя пищей лишь на своей территории. Вот она и летает и ищет, где бы поживиться, как бы прокормить птенцов. Животное не обманывает, не держит нож при ласковых речах. Оно кричит во все горло, но если противник не устрашился, то оно само удирает.
— Значит, они трусы? — спрашивает Ботик.
— Как у тебя все просто… Разумный инстинкт самосохранения… Тот, кто драться избегает, завтра драку продолжает, — вот так нам говорил наш учитель биологии. И часто они не дерутся, а только демонстрируют силу. Вот рыбы приближаются друг к другу, широко открывают рты и толкаются — более слабая уплывает.
— У нас тоже есть, которые на пасть берут,— говорит Ботик. — Запугивают на холяву.
Все законы животного мира он немедленно переносил на своих друзей и знакомых.
Мы долго гуляли после зоопарка, и отец рассказывал и рассказывал о самых диковинных историях, необыкновенных случаях, происходивших со зверями.
Потом мы проводили Ботика до дома. Простились в переулке. Хотелось ли ему домой, в комнату, где сохли полотенца и трусы, где его ждала одинокая и уставшая от жизненных неурядиц и бед мать? Видимо, нет, потому что он еще стоял на улице около подъезда, под согнутым фонарным столбом, похожим на окаменевшего жирафа.
