Правильно Христа говорит — наверно, у меня что-то не в порядке. Только что? Я не такая уж уродина. Да и видала я совсем некрасивых девчонок, которых еще как любили!
Мне вспомнился один случай, который, возможно, давал ключ к загадке. Это происходило совсем недавно, всего год назад. Мне было пятнадцать лет, и я очень страдала от того, что у меня нет друзей. У нас в старшем классе была неразлучная троица: Валери, Шанталь и Патрисия. Они не выделялись ничем особенным, кроме того, что всегда ходили вместе и им было хорошо.
Я мечтала, чтобы они приняли в компанию и меня. И стала всюду увязываться за ними. Куда они, туда и я, и так день за днем. Да еще я постоянно встревала в их беседы. Видела, конечно, что они никогда не отвечают на мои вопросы, но довольствовалась тем, что имела — правом быть рядом, для меня и это уже немало.
Так прошло полгода, и вот однажды в веселую минуту Шанталь, отсмеявшись, произнесла убийственную фразу:
— До чего мы втроем здорово спелись!
А ведь я тоже была тут, с ними, как всегда. Мне словно всадили нож в самое сердце. Я поняла страшную истину: я никто. Меня нет и никогда не было.
Я перестала к ним липнуть. А они и не заметили, что я исчезла, как не замечали моего присутствия. Как будто я невидимка. Вот оно в чем дело!
Не важно, чего во мне не хватало: яркости или просто жизни. Факт оставался фактом: меня для них не существовало.
Вспоминать об этом было больно и противно. Но еще противнее осознавать, что с тех пор ничего не изменилось. Хотя нет — появилась Христа. Она-то меня увидела? Нет, это было бы слишком хорошо. Она увидела не меня, а мое больное место. И сыграла на нем.
Увидела девушку, которая дико мучается из-за того, что ее не существует. И поняла, как с толком использовать эту болячку, которая нарывает уже шестнадцать лет.
Она успела завладеть моими родителями, их квартирой. И наверняка не остановится на столь удачно начавшемся пути.
Снова наступил понедельник. Но Христа не пришла на занятия, и я вернулась домой одна.
Увидев, что Христы нет, мама засыпала меня вопросами:
— Она заболела?
— Не знаю.
— Как это ты не знаешь?
— Очень просто. Она мне ничего не говорила.
— И ты ей даже не позвонила?
— Я не знаю ее телефона.
— Почему же ты не спросила?
— Она не любит, когда я суюсь в ее домашние дела.
— Но телефон-то можно было спросить!
Вот уже получалось, что виновата я.
— Она сама могла позвонить, — сказала я. — Ведь у нее-то есть наш номер.
— Наверно, для ее родителей это слишком дорого. — У мамы всегда находился довод в оправдание моей, как она считала, подруги. — Адреса у тебя тоже нет? И как называется ее деревня, не знаешь? Умница, нечего сказать!
Не желая отступаться, мама попробовала прибегнуть к справочной службе:
— Семейство Билдунг в районе Мальмеди… Нет таких? Благодарю вас.
Когда пришел с работы отец, мама поведала ему о своих поисках и моей тупости.
— Чего от тебя ждать! — сказал мне родитель.
Вечер был безнадежно испорчен.
— Надеюсь, вы не поссорились? — инквизиторским тоном спросила мама.
— Нет.
— В кой-то веки у тебя появилась подруга! Чудесная девушка! — продолжала она все так же осуждающе.
— Мама, я же сказала: мы не ссорились.
Про себя я подумала: «Значит, если когда-нибудь мы с Христой действительно поссоримся, родители мне этого не простят, — придется учесть».
Папе кусок в рот не лез — ведь угощения были приготовлены для Христы.
— Может, она попала в аварию? — предположил он после долгого молчания. — Или ее похитили?
— Ты думаешь? — ужаснулась мама.
Это было выше моих сил — я ушла к себе. Родители этого не заметили.
На следующее утро Христа как ни в чем не бывало верховодила своей оравой.
— Где ты была? — напустилась я на нее.
— В каком смысле?
— Вчера вечером. Это был понедельник, мы тебя ждали.
— Ах, да! Мы с Детлефом слишком поздно пришли домой, и я проспала.
— Почему же ты нас не предупредила?
— Ох! Это что, так важно? — вздохнула она.
— Родители беспокоились.
— Как мило! Извинись за меня, ладно? — бросила она и отвернулась, показывая, что не намерена больше терять время на разговоры со мной.
Вечером я как могла объяснила все любящим родителям. Они проявили безграничную снисходительность и сочли, что Христа поступила вполне естественно. А главное, осведомились, придет ли она в следующий понедельник.
— Наверное, — ответила я. Родители облегченно вздохнули.
— Вот видишь, — сказала мама папе, — она жива и здорова.
Через неделю Христа действительно явилась вместе со мной. Родители встретили ее с особым радушием.
«Ловко она все рассчитала», — подумала я и оказалась права.
Но насколько права, выяснилось только за ужином. Слово взял отец.
— Христа, мы с Мишель подумали и решили предложить тебе перебраться к нам на всю неделю. Будешь жить вдвоем с Бланш, у нее в комнате. А на выходные возвращаться домой, в Мальмеди.
— Франсуа, не распоряжайся, Христа решит все сама! — перебила мама.
— Да, правда, я увлекся. Ты, конечно, можешь отказаться, Христа. Но мы все трое были бы очень рады.
Я не верила своим ушам.
А наша Христа, как хорошая актриса, скромно опустила глазки и прошептала:
— Я не могу принять ваше предложение…
Я затаила дыхание.
— Почему? — огорченно спросил отец.
Она выдержала долгую паузу, а потом, будто бы с трудом преодолевая смущение, выговорила:
— Я… я не сумела бы платить за жилье…
— Ни о какой плате не может быть и речи! — возразила мама.
— Нет… я не могу. Это слишком большое одолжение…
Я была с ней согласна.
— Да что ты! — сказал отец. — Это ты сделаешь нам одолжение, если согласишься! Мы так рады, когда ты здесь. Бланш прямо не узнать! Ты для нее как сестра!
Ого! Тут уж я еле сдержалась, чтобы не расхохотаться.
Христа робко посмотрела на меня.
— Но я буду стеснять тебя, Бланш, ты же лишишься собственной комнаты.
Ответить я не успела — меня опередила мама:
— Ты бы видела, как Бланш расстроилась, когда в прошлый раз ты не пришла. Она не очень общительная, и до сих пор у нее не было друзей. Так что, если ты согласиться, для нее это будет невероятным счастьем.
— Ты осчастливишь нас всех! — увещевал отец.
— Ну, тогда я не могу отказаться, — сдалась Христа.
Ей надо было дождаться, чтобы ее еще и стали благодарить. Мама обняла благодетельницу, а та морщила нос от удовольствия. Отец сиял.
Ну а я осиротела.
Да, осиротела и получила лишнее подтверждение этому, когда после ужина мыла на кухне посуду на пару с родителем. Христа не могла нас там услышать, и я сказала:
— Почему ты не спросил моего согласия?
Я ждала, что он ответит мне просто-напросто: «Я здесь хозяин, кого хочу, того и приглашаю».
Но он выразился иначе:
— Это ведь не только твоя подруга, но и наша тоже.
Я едва не сказала: «только ваша, а не моя», но тут вприпрыжку, как резвое дитя, вошла сама Христа.
— Я так счастлива! — воскликнула она.
И бросилась на шею папе, а потом расцеловала в обе щеки меня.
— Франсуа, Бланш, теперь вы моя семья!
Вошла мама, чтобы сполна насладиться прелестной сценой. Хорошенькая, как картинка, девушка радостно смеялась, скакала на месте и обнимала обоих моих родителей, они же любовались ее девической свежестью. Только мне все это казалось дешевой комедией и было больно, что я опять осталась в одиночестве.
— А как же Детлеф? — сухо спросила я.
— Мы будем видеться по выходным.
— И тебе этого достаточно?
— Конечно.
— И он тоже будет не против?
— По-твоему, я должна у него спрашиваться?
— Браво, Христа! — одобрила мама.
— У тебя устарелые понятия! — бросил отец.
Они ничего не поняли. Я говорила не о свободе или разрешении. Просто я представляла себе, что, будь у меня страстная любовь, для меня мысль о разлуке, даже самой недолгой, была бы нестерпима. Только меч может разделить влюбленных. Но высказывать эти соображения вслух я поостереглась — засмеют.
И отчужденно смотрела, как новые родители Христы радовались моему несчастью.
Во вторник интриганка должна была съездить к себе за вещами.
А в ночь со вторника на среду я лежала в своей комнате и, упиваясь горечью предстоящей потери, в последний раз наслаждалась уединением. Увы, даже тем малым, что нам принадлежит, мы на самом деле не владеем, или, вернее, владение это столь эфемерно, что мы неизбежно всего лишаемся. Вот и у меня отнимали последнее сокровище одинокой души — свой уголок, где можно спокойно мечтать.
Спать я не могла. Все думала о том, как дорого мне то, что у меня отнимали. Эта комната была для меня заветным убежищем с самого младенчества, храмом детских игр, сценой отроческих трагедий.
