– Хочешь, я брошу учиться? – вдруг выпалил я. – Приеду к тебе, наймусь на работу.
Этот план созрел у меня так внезапно, что я предложил его, не успев даже сообразить, что к чему. Единственное, что могло навести меня на эту мысль, – это предстоящий отъезд соседа по комнате, который завтра отправлялся в Хорремшахр искать работу.
Она не ответила.
– У меня есть товарищ. Он завтра поездом уезжает на юг, в Хорремшахр. Я мог бы поехать с ним…
Я не успел договорить, как она возбужденно перебила меня:
– Нет, нет, нет. Ни в коем случае не приезжай. Не надо.
– Я там пробуду несколько дней, подыщу работу, потом вернусь в Тегеран, соберу вещи…
– Нет, нет, нет.
– Буду рядом с тобой.
– Только не завтра.
Я замолчал, слушая, как она твердила свое «нет», и мне казалось, она не хочет, чтобы я поехал сейчас, на несколько последних дней каникул. Ей, наверно, хочется, чтобы я остался там насовсем.
Я воспрянул духом.
– Так когда я увижу тебя?
В этот момент мы дошли до оживленной улицы и смешались с толпой.
– Когда мы увидимся? – спросил я.
– Не мучай меня.
– Завтра, хорошо?
– Это бесполезно.
– Нет, завтра.
– Нет, нет, нет.
– Завтра, утром или после обеда?
– Я же сказала, нет.
– Утром. Завтра с утра, идет?
– О Боже мой, нет.
– Ну тогда после обеда. Она не откликнулась.
– Значит, завтра после обеда я снова буду на том перекрестке. Слышишь, завтра после обеда я прихожу на тот же перекресток, да?
Идти вдвоем в толпе нелегко. На мгновение мы потеряли друг друга. Я догнал ее.
– Завтра после обеда.
– Уже очень поздно. Надо ехать. Я поеду одна, автобусом.
– В пять часов, хорошо? Или в четыре, если тебе удобно. Во сколько, скажи?
– Я поеду одна.
Я снова отстал и нагнал ее уже на перекрестке. По улице сплошным потоком шли машины. Мы стояли на краю тротуара.
– Согласна? – снова спросил я.
– Господи, ни к чему все это.
– Завтра я приду, в четыре. Пойдем гулять, ты и я.
– Как завтра?
– Очень просто. Ну так завтра, примерно в четыре.
Тут постовой остановил движение, и пешеходы ринулись через улицу. Мы перешли на другую сторону, где нас снова оттеснили друг от друга. На автобусной остановке толпился народ.
– Знаешь, как ехать? – спросил я.
– Не потеряюсь.
– Давай я провожу.
– Я поеду одна.
С перекрестка на нас надвигались слепящие огни и уродливое туловище автобуса. Люди, стоявшие на остановке, стали готовиться к штурму. В те времена еще не привыкли выстраиваться в очередь. Я взял ее руку в свою и крепко сжал. Ну почему я не поцеловал ее тогда? Ожидающие стояли наготове. Она хотела высвободить руку, а я все не решался отпустить ее. И вдруг потерял среди поваливших в автобус пассажиров. Потом увидел, как она поднялась по ступенькам. Я стоял на тротуаре, измученный и растерянный, отыскивая ее глазами в толкучке, и не нашел. Автобус тронулся. Внезапно я понял, что остался один. Никогда еще я не был так одинок и никогда так не мучился от этого. Я медленно побрел домой.
Когда я вернулся к себе, мой товарищ уже упаковал веши и перетягивал ремнем чемодан.
– Ты ужинал? – спросил он.
– Нет.
– Пошли к Хамазаспу.
Я не был голоден, но больше всего мне не хотелось оставаться одному, и я согласился.
Когда мы сквозь бисерную занавеску вошли в лавку, нас обдало кислым запахом пота и густым табачным дымом. Крохотное пространство заполняли знакомые и незнакомые посетители. Во мне все переворачивалось от тоски. Круглощекое лицо Хамазаспа за стойкой расплылось в улыбке. Блеснув золотыми зубами, он спросил:
– Чего желаете?
– Да у меня все нутро горит.
Мой товарищ заказал себе колбасу, салат и пиво и заговорил с кем-то из посетителей. Хамазасп обратился ко мне:
– Так чего, вы сказали, вам?
– У меня все внутри переворачивается.
Он, похоже, не понял и заговорил с другим клиентом. Я слушал, как за моей спиной кто-то рассказывает про некоего Мухаммеда Али Хана, у которого брат – министр, а сам он собирает в деревнях Фарса пшеницу для иностранной армии, прибегая к помощи жандармов. А в Фарсе голод, хлеб делают из конопли и опилок. Подошел Хамазасп.
– Так чего вам, вы сказали?
– Говорю тебе, у меня все нутро горит, – упрямо повторил я. Он явно не понял.
– Мне пива.
Он повел рукой по животу и спросил:
– Там… очень?
Он подумал, что у меня болит живот, и посоветовал:
– Не пей пива.
– А что, когда живот болит, пиво вредно?
– Когда тебе тошно, не пей спиртного.
Значит, на самом деле это я не понял. Я повернулся к приятелю.
– Хамазасп говорит: «Не пей пива, у тебя горе».
– Точно, Хамазасп, у него горе, – отозвался приятель. – Я завтра уезжать собираюсь, вот он и горюет, что один останется. Так что поручаю его тебе.
– У вас, видно, мозги набекрень. – Сверкнув золотом зубов, Хамазасп показал пальцами, как мозги съезжают набекрень.
У меня за спиной говорили о войне и о продвижении немцев под Сталинградом. Хамазасп сказал:
– Дело ваше. Когда грустишь, зачем вино? Вино должно дарить радость. Когда тебе хорошо, тогда и пей.
– Ну и ну, – откликнулся мой приятель. – Если все будут рассуждать, как Хамазасп, то Хамазасп, бедняга, первый же разорится вчистую.
Хамазасп, раскладывая колбасу по тарелкам, сказал:
– Когда у тебя горе, отправляйся спать. Или гуляй. Но вина не пей и с женщиной не ложись.
– Ты это напиши, оправь в рамку и повесь, – посоветовал мой приятель.
– В горе вино без пользы и женщины без пользы, – договорил Хамазасп.
– Когда снова созреют грецкие орехи, ты, Хамазасп, или сам начни ими торговать, или договорись с лоточником, пусть устроится рядом с твоей лавкой, – сказал я.
Хамазасп поставил перед нами на стойку пиво и колбасу. Все столы были заняты. Теперь у нас за спиной обсуждали Мориса Метерлинка. Я обернулся, чтобы посмотреть на говорившего. Это был толстый парень с очень короткой шеей, если она вообще у него была, и чересчур большими выпуклыми глазами. Он взмок от жары, но под пиджаком на нем была жилетка, а тесный крахмальный белый воротничок сдавливал то место, где должна была находиться шея, чем, вероятно, и объяснялась необычная визгливость его голоса. Я встречал его на факультете. Когда-то он выдавал себя за сына генерала Ахмади. Позже, в Америке, он якобы пытался убить какую-то женщину. Еще про него прошел слух, что он сын ремесленника, и это тоже было неправдой. А еще позже, когда я познакомился с ним, он был просто хорошим парнем. Летом он ходил в жилетке, потому что твердо верил, что в детстве его воспитывала гувернантка-англичанка, хотя никакой гувернантки не было. Он был хороший парень и читал Британскую энциклопедию, хотя тот английский, который он знал, был совершенно особым языком, известным только ему одному. В общем, он был хороший парень. Домой мы вернулись под хмельком. Меня шатало от усталости. Друг собирался на следующее утро рано вставать. Утром я тоже проснулся от звука будильника. Я наблюдал с постели, как он встал, оделся и занялся гимнастикой. Заметив, что я открыл глаза, он спросил:
– Проснулся? – И добавил: – Тогда давай вставай.
– Зачем это мне вставать?
– Провожать.
– Катись к черту.
– Готовь Коран и зеркало, все по обычаю.
Я зевнул. Он кончил зарядку и завязывал шнурки. Я не обращал на него внимания.
– Так, – сказал он, – ты, значит, не идешь.
– Желаю приятно провести время.
– В Хорремшахре сейчас как в аду. Он поднял чемодан.
– До свиданья.
– С Богом.
– Вы не беспокойтесь, отдыхайте, – отозвался он и, уходя, лягнул меня сквозь одеяло так, что я вскрикнул: «Ох, зараза!»
Я лежал под одеялом, прислушиваясь к нарастающему шуму города. Ушибленное место слегка заныло. Я подумал: «Зря поленился, погулял бы» – и снова заснул.
Около полудня я проснулся, взял чемоданчик и отправился в баню. Потом вернулся домой, пообедал и слонялся до половины четвертого. Затем побрился, оделся, вышел на улицу, купил газету, пробежал заголовки и заглянул в испещренную цензурными вымарками первую главу повести, которую обещали печатать, начиная с этого номера. Свернул газету, сунул ее в карман и пошел на перекресток. Прошло немного времени. Стрелки подошли к четырем и побежали дальше. Ее не было. Я отправился по знакомому адресу. Когда я позвонил, вышла девушка, которая открыла мне в прошлый раз. Я поздоровался и сказал:
– Я за пальто. Азизе-ханум велела, чтобы я пришел сегодня.
Узнав меня, девушка улыбнулась, ушла и принесла пальто. Пальто пахло нафталином.
– Спасибо! Вы передали ей, что я пришел?
– Кому? Азизе-ханум?
– Да, скажите ей, что я пришел.
– Она сегодня уехала. В Ахваз.
– Уехала в Ахваз?
– Да, утром.
– Уехала в Ахваз?
– Ну да, в Ахваз, на поезде, сегодня утром.
Я посмотрел на девушку, а она – на меня. Я неподвижно стоял на пороге. В ее взгляде мелькнуло недоумение. Она покачала головой и ушла, не закрыв дверь. Я пошел прочь. Было прохладно. Пройдя несколько шагов, я вытащил газету, развернул, прислонился к дереву, окинул взглядом улицу, кроны деревьев и начал читать.
