В таком настроении я спустился к завтраку и, едва открыв утреннюю газету, обнаружил там все то, от чего решил бежать: рассказы о войнах, убийствах и изнасилованиях, панегирики революциям, циничное вранье политиков, статьи, полные лжи, дифирамбы плохим книгам, пьесам и фильмам. Газета упивалась этим почти языческим поклонением идолам и плевала на истинную веру. Согласно передовой статье, если только избиратели поверят в предлагаемого им кандидата на пост президента и какие-то его реформы, мир будет в полном порядке. Даже страница с некрологами выглядела как-то оптимистично. Там были опубликованы сведения обо всех достижениях умерших и напечатаны их фотографии. Умер один театральный продюсер, и в статье перечислялись все те дрянные пьески, которые он финансировал, вся та грязь, которую он выгреб на сцену. Тот факт, что он умер относительно молодым, отходил на задний план по сравнению с тем, что после него осталось огромное состояние, доставшееся его то ли четвертой, то ли пятой жене.
Арестовали какого-то убийцу, которого уже арестовывали несколько раз, но все время отпускали под залог или на поруки. Тут же была напечатана и его фотография, рядом с фамилией адвоката, в чьи функции входило учить преступников, что следует делать, чтобы продолжать убивать ни в чем не повинных людей и не оказаться за решеткой.
Да, мне было от чего бежать, что отринуть. Но куда? В газете, кстати, были и религиозные новости. Говорилось о двух христианских организациях, которые объединились, как две фирмы с Уолл-стрит, и о получившем медаль раввине. Он стоял в окружении женщин, улыбавшихся прямо в камеру, в то время как сам виновник торжества смотрел куда-то в сторону и демонстрировал свою награду. Раввин этот выглядел на редкость вульгарно и, хотя считался евреем, носил нееврейское имя, которое мог принять только ассимилированный.
Но что было моей религией? Во что мог поверить я?..
Подошла официантка, и я заказал завтрак. За соседним столиком кто-то ел яичницу с ветчиной. Давно я уже убедился, что отношение человека к другим созданиям Божьим — это просто насмешка над всеми идеалами гуманизма. Для того чтобы он мог наслаждаться этим куском ветчины, живое существо вырастили, зарезали, расчленили и ошпарили кипятком. Человеку даже в голову не приходит, что свинья была таким же живым существом, как и он сам, и что она заплатила муками и смертью за то, чтобы он мог попробовать ее мясо. Мне часто приходило в голову, что в отношениях с животными все люди — нацисты, но ни к каким последствиям мысли эти не приводили. Я сам недавно купил Лизе шубу, сшитую из шкурок десятков некогда живых существ. С каким восторгом и радостью она надевала свой новый наряд! Какие похвалы расточала шкурам, содранным с тел других!
Да, такие мысли начали появляться у меня уже давно, но только в то утро они проявились во всей своей силе. В то утро я впервые понял, каким же лицемером я был все это время.
Первое решение, которое я принял, напрямую не касалось религии, но во многом казалось мне символичным. Я решил никогда больше не есть ни мяса, ни рыбы — ничего, что было некогда живым, а потом предано смерти ради еды. Даже когда я был деловым человеком и хотел разбогатеть, даже когда я обманывал себя и других, я все равно знал, что живу против собственных убеждений, что такая жизнь полна лжи и порока. Я был лжецом, но ненавидел ложь и криводушие. Я был распутником, но питал отвращение к продажным женщинам и разврату. Я ел мясо, но меня бросало в дрожь при одной лишь мысли о том, как это мясо попало ко мне на тарелку. Я не слишком хорошо знал Тору, но мне было известно, что она считает употребление мяса в пищу «неизбежным злом». Она с презрением говорит о тех, кто испытывают особое пристрастие к «горшку с мясом». Я всегда чувствовал глубочайшую симпатию к тем группам из Индии, для которых вегетарианство было частью их веры. Все, что имело отношение к забою животных, освежеванию туш, охоте, вызывало у меня отвращение и такое чувство вины, которое просто нельзя описать словами. Я часто думал, что, даже если голос с небес объявит, что убийство животных есть благо, я отвечу на это словами, которые сказал один из авторов Мишны: «Что нам до гласа Небесного?» Как вы уже заметили, я все-таки вернулся к иудаизму, но даже здесь, среди всех этих набожных евреев, я продолжаю оставаться чужаком. Они часто говорят мне: «Не следует становиться праведнее праведника. Нельзя испытывать жалость к тварям земным больше, чем Всемогущий». Некоторые укоряют меня за то, что я не ем мяса и рыбы даже в субботу. Но я всегда отвечаю им: «Если я попаду в ад за то, что не ем мяса, я приму это наказание с радостью. Однако я абсолютно уверен, что до тех пор, пока люди не перестанут проливать кровь живых существ, мир на земле не настанет. Проливший сегодня кровь животного завтра может пролить кровь человека». По мне, заповедь «не убий» распространяется и на животных. Я сумел убедить в этом и свою новую жену. Теперь мы оба вегетарианцы.
Слишком долго пришлось бы описывать все мысли, что пронеслись в моей голове с того самого дня, когда я оставил жену, любовницу, бизнес. Секунду назад я был связан тысячью нитей, или цепей, со светским обществом Нью-Йорка и вот враз оборвал их все. Первым же делом я обратил в дорожные чеки все, что только смог. Служащие в банке удивлялись тому, сколько денег я беру с собой, и спрашивали, что я собираюсь с ними делать. В ответ я говорил, что еду в кругосветное путешествие и планирую посетить множество стран. Они все дружно отвечали, что очень мне завидуют. Одна девушка даже спросила, едет ли со мною моя жена, и я сказал, что жены у меня нет. Я вдовец. В каком-то смысле это было правдой. Я чувствовал, что весь мой прежний мир умер.
Я постоянно повторял себе, что у меня остался только один путь: вернуться к иудаизму, и не к какому-нибудь реформированному его течению, а к религии моих предков. Но тут-то и вставал самый главный вопрос: а была ли у меня их вера? Ответ на него был откровенен и прост: нет. «В таком случае, какой же смысл возвращаться к иудаизму предков? — спрашивал мой внутренний голос. — Ты не станешь настоящим евреем, ты просто будешь играть в еврейство. Ты будешь походить на актеров, что на сцене надевают молитвенные покрывала и изображают праведников и раввинов, а лотом идут домой и вновь возвращаются к своим грязным делишкам». Голос продолжал: «Не выставляй себя дураком и не порти понапрасну жизнь. Ты такой же, как и Другие неверующие, и должен жить их жизнью. Если жена изменяет тебе, найди другую которая окажется тебе верна, или заведи любовницу, которая будет удовлетворять все твои прихоти. Бросаться в иудаизм, не веря что каждое слово Шулхан-Аруха священно, это все равно что, как говорит еврейская поговорка, класть здоровую голову на больную подушку. Нельзя сидеть сразу на двух стульях — это лицемерие».
Но другой голос восклицал: «Все пути, кроме строжайшего иудаизма, в итоге приводят ко лжи и разврату, которые ты презираешь. Если ты не веришь в Шулхан-Арух, значит, веришь во зло и всевозможные пустые теории, которые ведут в пропасть. Когда утопающий видит спасательный круг, он не спрашивает, кто его бросил или как долго на нем можно продержаться. Утопающий хватается даже за соломинку. Ты собственными глазами видел, к чему приводит распущенность: КГБ, гестапо. Если ты не хочешь быть нацистом, то должен стать его противоположностью. Не случайно Гитлер и теоретики нацизма вели такую ожесточенную борьбу против Talmud Jude, евреев Талмуда. Эти негодяи не раз заявляли, что их злейшие враги —Талмуд и евреи, его почитающие. Евреи, утратившие Бога, легко могут поверить, что Ленин, Троцкий или Сталин ведут их к освобождению. Евреи, утратившие Бога, могут и Карла Маркса считать Мессией. Они готовы ухватиться не просто за соломинку — даже за гнилую соломинку. Каждые несколько месяцев они находят себе нового идола, новые иллюзии, очередное безумие или увлечение. Они преклоняются перед убийцами, шлюхами, лжепророками и шутами. Они без ума от жалких писак, бездарных дешевых актеров, проституток. Даже если Тора и Талмуд всего лишь творение рук человеческих, они все же могут защитить тебя от этой скверны. Еврей, изучающий Талмуд, не убивает. Он не принимает участия в диких оргиях. Нет нужды бояться его, встретив в лесу или на пустынной дороге. Он не носит оружия. Когда ты уходишь, не надо бояться, что он войдет в твой дом и соблазнит твою жену. Он не жаждет обесчестить твою дочь. Хотя он и не христианин, но уже две тысячи лет подставляет под удары «вторую щеку», в то время как сами христиане вырывают у него бороду, часто вместе с куском той самой щеки. Этот еврей не пытается подчинить себе никакую расу, никакую группу, никакой класс. Все, чего он хочет, это зарабатывать себе на жизнь и растить детей и внуков по законам Торы и Шулхан-Аруха. Он не желает, чтобы дочери его выросли шлюхами. Ему не нужны современные литература, театр, все это вульгарное искусство. Он не меняет своих убеждений по два раза на дню.
