Власьевна, Зиночка и Владик Лбин получили (или купили? – Павел так и не узнал) четырехкомнатную квартиру недалеко от метро.
Раечка открыла свое дело – эту продуктовую лавчонку,Владик ходил одно время у нее в помощниках, а потом стал челночить, приобрел себе “Таврию”, затем “Газель”, оказался очень хватким и ловким предпринимателем. Да и дружки ему помогали – кто на посылках, а кто покруче – и деньги в него вкладывал. Как уж тамони разбирались с Зиночкой, Павел теперь не знал, но Владика часто видел в Раечкином магазинчике.
Перед “Поляной” гужевались несколько бомжей. Один сидел на ступеньках со стороны закрытой двери, положив голову в теплом треухе на вздернутые колени и бессмысленно-отрешенно уставившись на свои голые грязные ноги в рваных сандалиях. Рядом похаживал давно примеченный Павлом здесь длинный нескладный мужик с красивыми глазами и ресницами, как опахала. Рукава клетчатой рубахи его были засучены, в руках он держал наполовину выпитую бутылку не самого дешевого пива под названием “Степан Разин”.
Третий и вообще как бы отсутствовал: сидел рядом с пыльным кленом, прислонившись к его гладкой коре, и спал. Они словно чего-то ждали, не чего-то конкретного, а вообще ждали – удачи, перемены судьбы, изменения климата, конца света – кто знает!
Фиксатая баба в замызганной кофточке подошла, пихнула сидящего ногой и позвала, хихикнув:
– Володь, а Володь!!
– Ну что тебе?
– Идем яйца колоть.
Снова захихикала и вошла в магазин. Павел следом за ней.
При входе в магазинчик сбоку на стуле сидел опять же в змеином пятнистом обмундировании с кобурой на пузе и черной резиновой дубинкой на коленях толстый и малоподвижный жлоб, вроде бы охранявший Раечкин магазинчик. “Вроде Володи”,- припомнил он вдруг поговорку Владика. Хоть хозяйкой была Рая, райским магазинчик назвать было трудно. Но – чистый, светлый. В одном отделе напитки и курево, в другом колбасы, сыры, масло. Господи!
Трудно представить, глядя на все это, пустоту магазинов до 1992 года. Неужели пустота эта опять вернется? Народу у Раечки в магазине совсем немного. Да и кто сюда заходит? Контингент понятный – не домохозяйки, а пробегающие мимо, спешащие домой или в гости мужики и девицы не очень твердого поведения, престарелые алканы, жены, несущие “пузырек” своему хозяину жизни, и прочие случайные люди.
А вот и Раечка, Раиса Власьевна! Она протягивала интеллигентному на вид мужичку кристалловскую “Завалинку” и банку шпрот.
Очевидно, на работе выпивон. Глазки у хозяйки сверкали, крашеные губки улыбались бородатому покупателю, крашеный блондинистый локон выбивался из-под синего платочка.
– Привет, моя улыбчивая,- сказал Павел, стараясь опередить фиксатую тетку, похоже, постоянную Раечкину клиентку.
– Пашечка! – расплылась навстречу ему хозяйка, забыв сразу предыдущего покупателя.
“Пашечка” у нее звучало почти как “пышечка”. Плотоядно, смачно, как у гурмана. Казалось даже, что она облизывается, как кошка перед куском мяса. Когда-то Раечка активно хотела его. Более того, видя слабость его к женскому полу, втайне, быть может, думала объединить их разрозненные комнаты в одну квартиру, тем самым решив жилищный вопрос. То в ночной рубашке на кухню выйдет, то ванную комнату не запрет, когда моется, то апельсинчиками его угостит, то предложит обед сготовить, а то любила, подняв платье и показывая свои молодые еще ноги, выходить к нему в колготках и спрашивать, идет ли ей эта амуниция. Но Павел тогда устоял. Вначале его испугали ее матримониальные планы, а после, когда она и просто так хотела, уже себяне мог переломить, чтобы лечь с ней.
Да и правильно, как оказалось. Желание решить жилищный вопрос
Раечку не покидало. И она старательно принялась подкладывать
Павлу свою дочку, десятиклассницу Зиночку, надеясь на ее девичье тело и применяя все те же приемчики по соблазнению. Но тут в их квартире появился Владик Лбин, кореш Зиночкиного одноклассника.
Этот девятнадцатилетний мордатый жлоб успел сачкануть от армии и, обретаясь в непробудном хамстве, чувствовал себя покорителем жизни.
Он был какой-то заматерелый уже: громоздкий, мясистый, совсем неспортивный, но полный чудовищной, просто первобытной мощи, с красными, все время словно бы жирными губами (он их постоянно вытирал рукой), с приспадающими модными брюками, обтягивавшими его выпяченный толстый зад. Рыгая, он брался рукой за грудь и говорил густым голосом: “Привет из глубины души”. И смеялся.
Чем-то напоминал он Павлу императора Нерона, быть может, полным неразличением добра и зла. Сластолюбивый, развратный, он к своим девятнадцати, казалось, перепробовал все пороки: разумеется, напивался не раз; распутничал с женщинами, “телками”, по его выражению; кололся и принимал наркотики; и даже ездил с какими-то темными компаниями к “трем вокзалам” и на квартиры, где сходился за большие деньги с мужиками.
Избежать контактов в маленькой коммунальной квартирке было невозможно, волей-неволей всех объединяли кухня да ванная с туалетом. И пока Павел готовил себе ужин, выходивший на кухню покурить Владик рассказывал о своих полублатных подвигах, не стесняясь присутствияЗиночки или ее матери. Более того, когда
Зиночка выходила с кухни, он не упускал случая то за грудь потискать, то по заднице похлопать Раису Власьевну. Та не противилась, томно посматривая при этом на Павла. А он вроде как бы не замечал, с любопытством слушая Владика. Рассказы мордатого жлоба были по-своему живописны.
“Понимаешь, блин,- говорил он,- кореш один, из Зинкина класса малый, решил от армии отмотаться. Я ему говорю: “Ставь пива, с друганами обсудим”. Стоим, значит, у палатки, гутарим, пивко сосем, ему объясняем, что с сотрясением мозга все в порядке будет – в момент комиссуем. Но сотрясение почти настоящее быть должно. Здесь, мол, его долбанем и “Скорую” вызовем. Тот струхнул, конечно, отнекиваться стал. А один мой братанчик на коленки сзади того присел, я и говорю этому корешу: “Сейчас, блин, у тебя наступит сюрпризный момент”. И в зубы ему. Тот через спину братанчика кувырнулся, бестолковкой своей – об асфальт и сознание потерял. Не, мы его не бросили, “Скорую” вызвали”. “Ну и? – спрашивал Галахов.- Комиссовали его?” “Ага, у его печенка никуда оказалась”.
Когда Павел, варя себе что-либо, сидел на кухне с книгой, Владик гоготал и спрашивал всегда одно и то же:
– Ну, Павел, ума прибавил?! – И утешал, видя растерянность сидящего за книгой: – Да нашим с тобой бестолковкам – все едино, ничего в них не держится. Нам бы стакашку и за сосок бродяжку.
Павел терялся от его самоуверенного хамства, от того, что свое мирочувствие тот совершенно искренне почитал мерой всех вещей.
Галахов оправдывал собственное неумение противостоять Владику научным любопытством: мол, перед ним типаж, который заслуживает изучения. Одно было хорошо, что в квартире появился жених, а
Павел из этой роли выпал. А еще через год соседи сделали себе отдельную квартиру. И, быть может, не встречались бы они больше, если бы не этот магазинчик у метро. Попадая на “Алтуфьево”, он заходил сюда, а Раечка продолжала всячески выражать ему свою симпатию.
– Пашечка,- повторила она,- давно не был. Чего желаешь? Соседу ни в чем отказу нет.
Кто-то громко икнул. Краем глаза Павел увидел фиксатую бабу и щербатого деда в шапке-ушанке, вылинявшей синей рубашке, только что вошедшего и громко пьяно икавшего. Фиксатая хлопнула деда по плечу:
– Ты что, дядя Петя, в шапке? Озяб?
– Озяб, Валечка, озяб,- с готовностью ответил дед.
– Ну, озяб – так натяни… назад! – засмеялась тетка.- В долю войдешь?
Дед радостно закивал головой.
Раечка, жестом попросив Павла подождать, перегнулась через прилавок и спросила вошедших:
– Давайте быстро. Чего вам?
Тон фиксатой стал неуверенным:
– Мне бы, Раис, чего покрепче тыщ на двенадцать. В долг, а?
Завтра принесу. А?
Быстро схватив протянутую бутылку, она, засмеявшись нагловато, сказала интимно-громким шепотом:
– Слышь, Раис, тут Коляню, ну этого, белесого, с длинными патлами, мусор в ментовку повел. Ты хахалю-то своему, Зинкиному мужику, скажи. Они вроде корешат.
Раечка цыкнула на нее, не глядя в сторону Павла:
– Получила свое – и катись!
Тетка нахлобучила деду ушанку на глаза и, подхватив его под руку, повела из магазина.
Раечка исподлобья глянула на Павла. Он сделал вид, что ничего не заметил. Хотя он все знал, да и Раечка знала, что он знает, но оба делали вид, что ничего никому не известно. Но отъединиться и спрятаться в коммунальной квартире невозможно. И то, что Владик, женившись на Зиночке, трахается не только с ней, но и с ее матерью, не было для него секретом. Сколько раз поздно вечером он видел распатланную жидковолосую Зиночкину голову, опущенную на кухонный стол; из-под прикрывавших голову рук доносились жалкие всхлипы. Судя по ночной рубашке, она опрометью вылетала из комнаты, не стесняясь соседа. Когда Павел спрашивал, не случилось ли что, она, подняв свои покрасневшие мышиные глазки, отрицательно мотала головой. А как-то утром он слышал, как
