Перевод М.Блау
Весь городок был собственно одной длинной улицей. По десятку домов с каждой стороны. Перед каждым домом — деревяный забор. Так что, если взять палку и побежать вдоль, так чтобы конец палки ударял по деревяным планкам, поднимая неимоверный шум, можно было за один раз пробежать весь городок. Именно это все время и делали ребятишки. Если начать бег с левой стороны на север, последний дом на улице, тот дом, чей забор был последний, а потом стоял столб, где надо было перекладывать палку в другую руку, это был дом Хасиды Швайга. Большинство ребятишек предпочитали бежать по левой стороне, потому что по правую сторону жил Нехемия Гирш, который был немного помешаный, и выскакивал иногда на улицу с ружьем, крича, что они "ди туркен" и грозился застрелить их. Но лучше всего было бежать с севера на юг, потому что те кто бежал так, заканчивал свой бег у одного из двух домиков, самых замечательных в городке, и в каждом из них можно было получить угощение. В одном из домов жил Элиягу Офри, с настоящей черной кожей и пружинистыми волосами, а прямо напротив него жила семья Муравьед. Дов и Нехама Муравьед и их сын Ариэль. А Дов Муравьед был не только самый приятный человек в городке — об этом никто не спорил — он был еще и самый особенный человек. Все его тело было покрыто густой блестящей шерстью, у него был удивительный нос и он умел так прекрасно танцевать и рассказывал такие смешные истории.
В пятницу вечером все собирались на том краю улицы. Элиягу Офри выносил жестяную коробку из-под маслин, стучал по ней и гортанно кричал: "Ха…Ха…Ха!", как будто задыхаясь, а Дов Муравьед начинал танцевать. Это было зрелище! Он танцевал каждую пятницу и это никогда не надоедало. Его движения и его шерсть, искрившаяся при свете факелов, и язык, что высовывался у него изо рта и тоже плясал, словно жил отдельной жизнью. Это в самом деле было нечто! Взрослые поднимали детишек на плечи, чтобы тем было видно, и все в такт танцу били в ладоши. После того, как Дов и Офри заканчивали свое представление, Иона Голубь играл на своей скрипке и все танцевали. И Дов Муравьед присоединялся к общему кругу, и прочие с завистью глядели, как он берет в свои огромные руки, покрытые шерстью, ладони тех, кто танцевал с ним рядом."Как будто бы одеваешь перчатки" — рассказывали те, кто уже удостоился этого почетного отличия. — "Ужасно приятно!"
Иногда Дов и Элиягу Офри устраивали такие вечера посреди недели и все оставались танцевать почти до утра, и дети тоже. В те дни еще не было в городке школы, еще никто не слышал о такой диковине, и никого не волновало, что дети не засыпают допоздна.
Все изменилось в один день, когда в городке появился Александер Манч. Он появился, конечно, неизвестно откуда. Потому что для жителей городка любое место, которое было не в городке, находилось неизвестно где. Все знали, что кроме городка есть в мире еще и Минск, и Рош Пина, и Измир, но никто там не бывал, разве что Нехемия Гирш. Александер Манч прибыл в городок около десяти часов утра, и Эяль Кастерштейн, который именно в это время несся с палкой вдоль заборов от дома Хасиды Швайга на юг, столкнулся с ним и повалил в лужу. Эяль попросил прощения и попытался помочь Манчу встать, но он продолжал сидеть в луже и ругал Эяля и всех других ребятишек, что они хулиганы, и что их место в школе или вообще в тюрьме. Он кричал таким громким голосом, что из своего дома выскочил Нехемия Гирш со своим кремневым ружьем и стал грозить, что если Манч не заткнется, он выстрелит в него из своего верного ружья, из которого он поубивал много мусульман.
Но Манч не только не перестал, он закричал на октаву выше, что не для того он пришел сюда пешком из Берна, чтобы банда воров пристрелила его, как собаку. Гирш, у которого в городке была (и поделом) репутация человека нервного, уже начал сыпать порох на полку своего кремневого ружья. На счастье Манча, его крики услышал Иона Голубь, который спал в тот день допоздна. Иона вырвал из рук Гирша ружье, и даже сумел успокоить Манча и поднять его из лужи. Манча в тот же час доставили к дому Хасиды Швайга, там дали ему сухие штаны и приготовили кофе со сливками.
Узнав, что у городка, куда его забросило, нет не только имени, но и школы, Манч разозлился. Любой культурный человек, объяснил Манч, разозлился бы на его месте, а особенно он, ведь в Берне он был известным преподавателем. Он потребовал от Ионы Голуба сегодня же собрать всех жителей городка на собрания. В тот же вечер — это была пятница — все сошлись на краю городка. Офри оставил свою жестянку из-под маслин дома, а Дов Муравьед не танцевал. Все только стояли молча и слушали Манча, который говорил почти час. Манч сказал, что необходимо немедленно объявить о том, что у городка есть имя, и о том, что в городке открылась школа, во главе которой стоять будет он. Он сказал семь раз слово «культура», три раза — «левантизм» и пять раз — "стыд и позор", а между ними он вставил еще всякие слова и цитаты на разных языках, которых никто не знал. Когда Манч закончил, он пронзил всех сияющим грозным взглядом, сам себе захлопал, еще два раза сказал «культура» и один раз — "для будущих поколений", после чего спустился со сцены. Манч спустился со сцены и гордым шагом пошел к дому Хасиды Швайга, а обсуждение продолжилось без него. На самом деле не было никакого обсуждения, говорили только Гирш и Иона Голубь. Гирш сказал, что турку нельзя показывать, что его боятся и что, по его мнению, можно пристрелить его, как собаку. Иона Голубь, напротив, советовал сделать все, что сказал Манч. Потому что, если не сделать все в точности, как сказал Манч, он вечно будет всем надоедать. В конце проголосовали. Все воздержались, потому что не поняли, что же произошло, кроме Нехемии Гирша, который демонстративно в голосовании не участвовал, и Ионы Голуба, который проголосовал за оба предложения Манча. Назавтра утром официально объявили, что у городка есть название и начали строить школу на месте старого амбара. Манч предложил назвать городок «Прогресс», потому что верил, что это явится символом осуществления общих стремлений, и все с ним согласились, потому что очень хорошо помнили слова Ионы Голуба, сказанные в прошлий вечер. Иона даже приготовил большой плакат с новым названием, чтобы повесить на южном въезде в городок, и пообещал сделать еще один, чтобы повесить на северном въезде. Остальные помогали делать школу, все кроме Гирша, который орлом крутился вокруг старого амбара, держал в руках свое кремневое ружье и пронзал Манча сверкающим враждебным взглядом.
Школу построили за две недели. На время строительства Манч запретил праздники, чтобы жители городка не тратили даром сил, но после пообещал культурное мероприятие. В праздничный вечер, устроенный в честь окончания строительства, Манч запретил Офри стучать по своей жестянки, а Дову Муравьеду — танцевать. Вместо этого он продекламировал три стихотворения Шиллера и одно — Гете, а также сыграл на скрипке Ионы мелодию, под которую трудно было плясать и которую написал какой-то австриец, который уже умер. После чего Манч заставил всех идти спать, потому что завтра должен был быть день работы и учения, первый в прекрасной традиции, которая изменит лицо городка «Прогресс» из конца в конец.
Школа начала работать, и за несколько недель к ней даже привыкли. "Ко всему привыкаешь, даже к углям, тлеющим у тебя в руках" — сказал Нехемия Гирш, которому хорошо врезалось в память время, проведенное им в турецком плену. Он по-прежнему приходил иногда на школьный двор со своим кремневым ружьем… Но в отличие от Гирша многие люди и в самом деле были довольны тем, что появилась школа, потому что дети перестали бегать с палками вдоль заборов и больше не шумели. Манч разделил учебу по дням недели: в воскресенье, понедельник и вторник учили «культуру», в эти дни детей заставляли учить наизусть стихи на языке, которого они не понимали, а среда, четверг и пятница были днями, посвященными «Wiesenschaft». В эти дни учили науку. Грустная история семьи Муравьед началась приблизительно через три месяца после основания школы, в пятницу, последнний из дней науки на той неделе.
Пятница была "Днем животных и растений", и Манч посвящал ее каждый раз животному или растению, которые тщательно изучались. В ту пятницу Манч вошел в класс с плакатом, свернутым в трубочку, который он развернул и повесил на доску. Ученики с удивлением смотрели на лицо Дова Муравьеда, улыбающееся на них с плаката. Они не совсем понимали какая связь между Довом и уроком природоведения, но Манч объяснил, он сказал, что сегодня они будут изучать одно низшее животное, млекопитающее, передвигающееся на четырех ногах и питающееся муравьями. Ариэль Муравьед, сидевший на задней парте, встал со своего места и выбежал из класса, потому что слезы лились из его глаз. Приблизительно через час он вернулся со своим отцом. Дов Муравьед вошел в класс, и был он сильно разгневан.
