– Ну, не скажите. Многое зависит от того, кто строит! Как говорят англичане – «Сначала мы делаем наши дома, затем дома делают нас».
– По-разному бывает. Моя практика подсказывает, что делают дома именно те, кто в них живет. Знаете, в Германии мне довелось реставрировать летнюю резиденцию Бормана. Столько было странностей… Двери сами открывались, шаги в пустой комнате – и постоянное ощущение чьего-то присутствия. Представьте, архитектора, который построил этот дом, звали Мюллер, но энергетика хозяйская. О том, кто построил, никто и не вспоминает, а вот сам Борман, точнее, его фантом живет в доме по сей день.
– Вот вы сами говорите, что архитектора дома Бормана звали Мюллер, как шефа гестапо. Кто знает – а может быть, это предупреждение или подсказка какая-то была Борману? Но я имела в виду более мирный вариант. Я считаю, что хоть и косвенно, но архитектор влияет на тех, кто живет в построенном им доме. Это как с приготовлением еды. Если ее готовит злой человек, в плохом настроении, то она идет во вред тем, кто ее потом ест. И наоборот.
– А почему вы считаете, что «еда», приготовленная мной, пойдет вам на пользу? Почему ваш выбор пал на меня? Есть архитекторы более признанные архитектурным сообществом, более известные.
– Известных много, избранных – мало. Пока что мой выбор мне подсказывает интуиция. И я ей верю. Думаю, что, когда мы познакомимся поближе, вас заинтересует мое предложение. Хотя я знаю, что к вам стоит целая очередь, на два года вперед.
– Если вы согласны подождать, пожалуйста, вставайте в эту очередь – и я к вашим услугам.
– Мне кажется, мой дом будет построен вне очереди, – со спокойным достоинством сообщила дама.
– Очень интересно. Вы меня прямо-таки заинтриговали. Уговорили, завтра я позвоню вам, и мы условимся о встрече.
– Замечательно. Жду вашего звонка. – Ангелина Ивановна не успела договорить, как к Шапошникову подлетела журналистка из журнала «Дома и люди» с наболевшей и совершенно неотложной проблемой. Пока Владимир отбивался от вопросов, новоиспеченная заказчица скрылась из вида. Хозяин вечера только успел заметить сквозь стеклянную витрину, как она села в машину и уехала.
От беседы с Ангелиной Ивановной у него осталось двоякое впечатление. С одной стороны, ему не понравилось привычное высокомерие представительницы интеллектуальной элиты по отношению к новоселам Рублевки. Ну, все только об этом и говорят – корней нет, вкуса нет, образованности нет, глубины нет, сплошные господа Журдены.
А тут вдруг апологет «новорусского китча» легко цитирует Северянина, предпочитает модерн и ар-деко и вовсе не так однозначен, как его описывают глянцевые журналы, воспевающие шикарный образ жизни московских нуворишей.
Шапошников не разделял общепринятого мнения о недалекости своих заказчиков. Он с пониманием относился к их желанию строить свои дома помпезно и качественно. Люди имеют возможность и хотят жить во дворцах, какими они себе их представляют. Это представление не сломить – да и не надо этого делать. Они будут чувствовать себя комфортно именно в такой обстановке, соответствующей именно их представлениям о роскоши.
Да, конечно, в период первоначального накопления капитала далеко не все состоятельные люди отличают Гегеля от Бебеля, но они строят просторные дома, привлекают лучших мастеров, которые хоть и перегружают декор, как того хотят заказчики, но зато выполняют свою работу так качественно, так искусно, что все равно создается гармоничный мир архитектурного совершенства. Потом в этих домах растут дети, а вот когда они вырастут, с ними уже можно будет поговорить об изысках.
Нельзя, чтобы все образовалось сразу и сейчас. Требуется время. Терпение нужно. Это слово вообще ушло из обихода, а потому нет терпимости к людям, к чужому мнению и вкусу или даже его отсутствию. Отсюда раздражение и неприятие.
Ох уж эти искусствоведы, от души презирающие «новорусский китч» и в то же время совершенно искренне восхищающиеся авангардным искусством. Чем оно лучше? Тем, что там требуется меньше мастерства и профессионализма? Да, он делает фарфоровые комнаты, на которые уходит по два года работы, а эксперты в области искусства отправляют на биеннале в Венецию парочку геев, которые во все время демонстрации экспозиции занимаются любовью на глазах обалдевших, несмотря на якобы европейскую свободу нравов, итальянцев.
Владимир был консервативен в своих взглядах. Пиететное отношение к Ле Корбюзье, авангардисту в архитектуре, не мешало ему в целом не принимать никаких авангардистских идей. При всей любви к творческим поискам начала прошлого века он совершенно не понимал феномена успеха авангардного искусства и ничего не видел в «Черном квадрате» Малевича – кроме собственно черного квадрата.
Если это произведение и наводило его на какие-то мысли, то лишь на такие, что Малевич был очень умным и саркастичным человеком. Нарисовал квадрат на холсте и написал на нем черной краской: «Ловушка для дураков», а потом все это закрасил той же черной краской и выставил на всеобщее обозрение. И вон ведь как сработало, как будто сказку о голом короле в детстве никто не читал…
Шапошников любил порассуждать сам с собой. Приятно, знаете ли, поговорить с умным человеком. Это приводило в систему мысли. Так он обычно подходил к принятию правильного для себя решения. Чем больше он рассуждал про себя на абстрактные темы, беседуя с гипотетическим оппонентом, тем отчетливее понимал, что завтра непременно позвонит этой Ангелине Ивановне и, скорее всего, возьмется за ее проект. Все-таки интересно поработать с человеком, разбирающимся в искусстве и так скрупулезно подходящим к делу. Вот ведь – все о нем прочитала, выяснила, провела предварительную беседу о «высоком»… Как-то слишком по-книжному, нереально, но зато интересно, определенно. Все может быть очень интересно!
Корбюзье попросил остановить машину и вышел в утреннюю прохладу московской весны. Здание, на которое он вчера обратил внимание, но не мог разглядеть в ночной темноте, предстало перед ним во всей своей красе. Шарль Эдуар, или, как его звали друзья, неистовый Корбю, стоял на углу Сретенского бульвара и Улановского переулка, завороженно глядя на шестиэтажный дом-корабль.
Неожиданно его взгляд привлекла совершенно весенняя картинка. Он увидел, как в подъезде за чугунным кружевом ворот открылась дверь, а из нее… нет, не вышла, не выбежала, а буквально выпорхнула девушка.
– Какая красота! – пробормотал Корбю, сам еще не до конца понимая, о чем он – о доме, на который он специально приехал посмотреть, или о девушке.
Сказанное было справедливо по отношению к зданию и к девушке. То, что дом – самое красивое сооружение в Москве, Корбю уже окончательно решил для себя, и он, конечно, еще рассмотрит его во всех подробностях, ведь у него впереди столько времени! А вот девушка… Наверное, она здесь живет.
Необыкновенное чувство охватило Корбю. Это весеннее утро, ласковый ветерок, стройная фигурка девушки в креп-жоржетовом платье, эти светлые волосы, блестящие на солнце… Молодая зелень на деревьях бульвара, ощущение свежести, юности, радости – все вместе совершенно сбило с ног знаменитого архитектора.
Так он чувствовал, а надо сказать, интуиция никогда не обманывала маэстро.
Но он стоял далеко и не видел лица незнакомки. «Нет, я просто обязан увидеть ее поближе», – решил Корбю и быстрым, решительным шагом направился навстречу девушке.
Они поравнялись, и Корбю понял, что не ошибся. Девушка с такой грацией, с такими движениями не могла быть некрасивой. Она действительно оказалась очень пригожей, очень юной, со слегка вздернутым носиком и огромными зелеными глазами, которые просто потрясли Корбю. Он уже было открыл рот, чтобы заговорить с прекрасной незнакомкой, но она прошла мимо, скользнув по нему абсолютно спокойным взглядом. Знаменитый архитектор так и остался стоять посреди бульвара с растерянным видом.
А на что он надеялся? Понятно. Ну не могла же она с ним заговорить на улице. Это было бы даже странно. Девушка явно из хорошей семьи. Как было бы славно услышать ее голос! Впрочем, она ведь может и не знать французского. Заговори он с ней, она бы все равно ничего не поняла и, скорее всего, испугалась.
Здесь, в Москве, почему-то шарахаются от иностранцев. Ну конечно, его же предупреждали, что русские вообще всего боятся, да и его опасаются одного отпускать. Вон в машине сидит ждет вечный его сопровождающий «товарищ Игнатов». Ладно бы переводчик, а то ведь и по-французски не говорит. Просто – сопровождающий. Кстати, сейчас он очень внимательно наблюдает за всем происходящим. Нельзя останавливаться и надо продолжать движение.
Корбю прошел еще несколько шагов и остановился, выбрав наиболее удобную точку, чтобы разглядеть дом-корабль. Он смотрел на шпили и окна, на неповторяющиеся эркеры, башенки, женские головки во фризах, на стеклянные купола и фонари вдоль всего фасада здания, а на глаза наплывало чудное видение, только что промелькнувшее мимо и, возможно, потерянное навсегда.
