— Знаешь, ты вошел, а я подумала: вот еще один козел, — призналась Сюзанна. — За нами всегда бегает куча козлов, они считают— если ты в порно, значит, даешь бесплатно. Типа, ради популярности.
Когда ты спросил ее, я так разозлилась, что хотела заехать тебе чем-нибудь по голове.
— Спасибо.
— Не за что. Потом ты рассказал о себе, и я подумала — блин, ну кто знал, что так бывает? Она точно не знала. Мы встретились на паспортном контроле. Мы думали, едем танцевать легкий стриптиз, а оказалось — сниматься в легком порно. Всё цивилизованно, никого силой не заставляли. Все девочки развернули оглобли. А мы остались.
— Почему?
— Потому что думали, что все мужики говно, — Сюзанна прижалась к нему. Левой рукой она обвила его за шею, а правой, свободной, принялась вытаскивать застрявшее между ними покрывало. Механик покрылся испариной.
— Стой… э-э… Зюзя! Сюзанна! Зачем?..
— Нам двоим это нужно, — прошептала она ему в ухо.
— Но ты, это самое… любишь девочек!
— Би. Только ради тебя. Последнюю фразу Механик не понял. Внутри него что-то происходило.
Чувствуя горячую ногу Сюзанны, втиснутую между его коленей, Механик боялся. Где-то внутри него, в другом мире, Синица была еще жива, и он хотел сохранить ее.
— Слушай, — огромным усилием Механик вывернулся из-под Сюзанны. — Ее похоронили? У вас тут хоронят?.. Таких, как она, — эти слова он проглотил.
— Хоронят, — ответила Сюзанна растерянно. — Иди ко мне.
— Не могу, — сказал Механик. — Ты хорошая девушка, но это же предательство.
— Кого? Очнись, ее больше нет! Прости.
— Даже не ее, а меня. Это как-то неправильно, — Механик увяз. — Понимаешь, это самое дорогое, что у меня есть. Он сел на кровати, стукнувшись головой о верхний ярус. Сюзанна приподнялась на локте и стряхнула волосы со лба.
— Ну, это правильно, это хорошо, что ты так считаешь, я и не сомневалась. Но… если ты мне откажешь, я обижусь.
— Где она похоронена?
— Сначала поцелуй меня. Опять Механик почуял отголоски безумия, не дающего уснуть, присесть и даже удержать в карманах руки. Он поднялся, распираемый глупой верностью, которая год назад выгнала его из дома.
— Извини, — сказал он. — Если ты не скажешь, я сам ее найду. Мне не привыкать. Сюзанна уставилась ему в глаза. Она вскочила с кровати и забегала по комнате, срывая простыни с занавешенных стен. Обнажив голую Синицу в чужих объятиях, она развернулась и прошлепала к черной сумочке, брошенной на столе. Достала зажигалку, сигарету, карандаш для бровей и рекламную листовку. Механически закурив, Сюзанна тушью провела на белом обороте листа несколько резких линий.
— Здесь попросишь водителя повернуть на серпантин, — она сунула пестрый листок ему в руки и постучала ногтем по чертежу. — Блин, как ты близко смотришь! Он прошел в коридор и натянул кроссовки. Настоящий «адидас».
Механик украл эту пару с двух фирменных стендов. Сюзанна бросила ему куртку и распахнула дверь. Выбираясь наружу, он увидел краем глаза, как она села на пол, вытянула ноги и раздавила сигарету о паркет. На стоянке электрический ветер мучил опавшие листья. Механик перевернул листовку. На обороте была реклама. Сотня голых девушек и Синица, блиставшая абрикосовым телом, настоящим сокровищем, которое теперь зарыли в землю. И вот она, карта. Он аккуратно сложил листок и убрал его в карман рубашки. Вдруг Механик понял, что не хочет ловить машину. «Ладно. Поищем велосипед», — решил он, глядя в сторону велостоянки.
2 сентября 2005 года
— Но почему его направили ко мне в сексологию? При всем уважении.
— Поттер… всё не привыкну звать вас Поттер. Я вам говорю начистоту. Во-первых, нам ответили по личности парня. Так вот, его нет, вы понимаете? Он находится в Москве.
— И что? Подумаешь…
— Нет, вы дослушайте. Он мертв. Он похоронен там.
— Такого… да ну, такого не может быть.
— Это вы мне говорите? Вы, человек, поменявший имя на черт знает что? Стыдно сдавать реестры… короче, разбирайтесь. Всякая мистика — отныне ваше дело.
20 апреля 2003 года
Герметичной тишиной и яркими лампами подъезд напоминал стыковочный модуль. Его стальная дверь, запечатанная электромагнитом, вела на Ленинградское шоссе. Пробок еще не было, и стайки автомобилей носились туда-сюда по утреннему асфальту, вспарывая шинами водяную пленку. Улица пахла сыростью и простором.
Солнце едва коснулось самых верхних этажей, и окна сияли красной медью в густой московской синеве. Он шел по аллее, стараясь держать курс на далекий центр. Он дважды пытался сосчитать полосы на шоссе, но оба раза сбился.
— Дорогу! К обочине! Уступи дорогу! Вдогонку мегафону рыгнула сирена, и две машины пронеслись мимо, сияя мигалками. За ними хищно скользнул лимузин. Первые дни его тошнило от расстояний, от количества пешеходов, от высоченных домов. Проспекты Москвы тянулись от горизонта до горизонта, не давая отдыха глазам. За каждым поворотом открывалась новая вселенная. Но он привык. Москва оказалась таким же городом, просто на вырост. Теперь он шел сквозь человеческую рябь, замечая только интересное. Как человек, одетый в рекламные щиты, ест у ларька горячий бутерброд. Как огромный парень в куртке и сапогах просит милостыню. И лимузины. И будки с кнопкой вызова милиции. И рекламные щиты. ТВОЙ ЗВОНОК СВЯЖЕТ ТЕРРОРИСТАМ РУКИ. Всё это было необычно. «Писать о людях», — подумал он, вспомнив Синицу. Срочно найти газету и попроситься в редакцию журналистом. Его Синица теперь жила в нем. Он хранил в памяти всё, что мог: ее походку, запах и смех. Даже ее мечты. Вместо карты Москвы он таскал в кармане другую карту — старый глянцевый листок. На его обороте все девушки были замалеваны черным маркером — кроме нее. Он хотел закрасить тело и оставить только лицо. И не смог. В Москве было девять утра, когда он пересек Земляной и вспомнил разговор с ней.
— С другой стороны, ты же мечтал кем-то стать? Теперь ты можешь.
Кем угодно.
— Гм.
— Что, не мечтал? Вообще? Даже в детстве?
— Ну, в детстве космонавтом.
— Фу-у. Ну, а потом? В юности?
— В юности — уехать.
— Два раза фу. Тебе не идет.
— Что не идет?
— Быть обывателем. Ты слишком странный.
— А ты?
— Я вообще ненормальная.
— Да нет. Ты кем мечтала?
— Я вообще-то еще мечтаю. Много кем. Журналистом, например.
— Для чего?
— Я с тобой загнусь от тоски. Писать о людях.
— Можно же написать книгу.
— Ну нет, это как раздеться догола. При ярком свете. Перед толпой озабоченных. Я к этому не готова.
— Но у вас на телевидении разве по-другому? Она расхохоталась так отчаянно, что он смутился и покраснел. В уголках ее глаз блеснули слезы. Наконец она смолкла и ощупала затылок.
— Уф. Даже в голове что-то хрустнуло.
2 сентября 2005 года
— Хотите яблоко?
— Сам ешь свое яблоко. Ты лучше скажи новенькому, от чего лечишься.
— Маниакально-депрессивный психоз с навязчивой идеей о вегетофилии.
— Понял? Каков фруктоёб, а? Вообще здесь яблок не достать. Ему санитары подкидывают, ради смеха.
20 апреля 2003 года
Где-то в стене очнулся репродуктор.
— Всем доброе утро, в Москве девять часов, и с этой минуты я начинаю принимать ваши заявки по короткому номеру… Лиза открыла глаза, не успев еще проснуться, и сразу потерялась в окружающих формах. В полу что-то звякнуло, грохнуло, и потолок отозвался крупной дрожью. По щеке скользнул горячий солнечный блик.
Лиза шевельнулась. Поняла, что одета, и вспомнила, где находится. Она спала в скором поезде, куда прошлым вечером ее затащил Макс.
Лиза вспомнила, как от вокзальной суматохи у нее болела голова, хотя воздух был холоден и прозрачен. Повсюду сияли огни, и тени под навесом были черны как графит. Она спотыкалась, чиркая каблуками, поправляя липнувшие к помаде волосы, сжимая в ледяной руке бокал, в котором бесилось дорогое шампанское. Рассеянно кивала Максиму и пила за удачу. Лиза снова бросила всё. Она из года в год поступала так, и каждый раз возвращалась с измотанными нервами и сигаретой в руке. Всю ночь грелась коньяком в темной «студии», обещая себе, что это был последний раз. С последнего ее последнего раза прошло четыре месяца. Впервые Лизу занесло так далеко от дома. За алюминиевым окном тянулась Москва. Лиза нащупала в кармане зеркальце и бегло привела себя в порядок, напоследок тихо ужаснувшись. Ей хотелось курить, но сигарет не было.
Ночью, прикончив свои запасы, Максим гнусно залез в карман ее пальто и стащил оттуда последние ультралегкие (а ведь презирал такие, гад).
Раскрытая пачка валялась на столике, а виновный бесстыдно сопел по другую сторону. Из репродуктора зазвучала первая утренняя заявка. Два слабых девичьих голоса надрывно затянули песню.
